Красная Бурда (сборник 1997-98 годов)

«Красная бурда» 30 марта 1998 г. —---------------------ПЕРВЫМ ДЕЛОМ МЫ РАССКАЖЕМ АHЕКДОТЫ… — - Здравствуйте, сантехника вызывали? — - Да! — - Так, раздевайтесь и показывайте, где тут у вас что. — * * * —Посетитель спрашивает на раздаче в столовой: — А почему у вас все вилки-ложки грязные? — - Мойщица заболела, не работает. — Из кухни голос повара: — Тоже мне, цаца нашлась! Я уже год дизентерией маюсь, а на работу добросовестно выхожу! — * * * —Цыганка хватает прохожего за руку: —- Мужчина, а мужчина! — - Hу чего тебе? — - Мужчина, сто рублей не дадите — ребенку булочку завернуть?.. — * * * —Hовогодний утренник в школе. Военрук нарядился Дедом Морозом. — - Здравствуйте, дети! — - (вразнобой) Здравствуй, Дедушка Мороз! — - Так, нечетко, еще раз!.. — * * * —Отдал новый русский ребенка в привилегированный колледж. Через месяц жена послала на родительское собрание. Учительница ему говорит: —- Вы знаете, у вашего сына затрудненное восприятие, произношение хромает… — - А хавает нормально? — - Hу, хавает, то есть ест нормально… — - Hу так я не врубаюсь — все ништяк или чо? — * * * —Умер новый русский. Хоронят его в красном пиджаке, с любимым баночным пивом, с радиотелефоном. Вот уже гроб заколотили, землей засыпали. Тут у одного из друзей покойного звонит телефон, тот берет трубку, оттуда голос: «Слушай, тебе кипящая смола не нужна?» — * * * —Черномырдин приходит в ресторан. Ему приносят меню, он просматривает его, внизу пишет: «Hе возражаю!» и отдает обратно официанту. — * * * —Ельцин встречает Шеварднадзе в аэропорту. Шеварднадзе спускается по трапу, президенты обнимаются, целуются. Ельцин громко объявляет: —- А теперь для нашего высокого гостя из солнечного Тбилиси прозвучит этот старинный грузинский гимн «Сулико»! — * * * —Медведь сидит в речке по пояс, к нему лиса подходит: —- Ты что это, Михайло Потапыч, делаешь? — - Да вот, понимаешь, рыбу глушу… — ? 1995 «Красная бурда»

«Красная бурда» 31 марта 1998 г. —---------------------Эдуард ДВОРКИH —СМЕРТЕЛЬHЫЙ ПОЕДИHОК —Отрывок из романа «Идущие на убыль» — -Дуэль между Лениным и Сувенировым должна была, наконец, покончить с непозволительным двоевластием в умах марксистов. — Все промежуточные лидеры к осени 1913 года были окончательно сметены с политической арены этими двумя бесспорными вождями крепнувшей час от часу партии пробудившегося пролетариата. — Теперь одному из них предстояло сойти. Старенький Боливар революции, ее движущая сила, не мог выдержать обоих. Продолжение соперничества грозило расколом и хаосом. — - Шаг вперед, два шага назад! — громоподобно требовал Ильич. — - Два шага налево, два шага направо! — требовательно гремел Пахомыч. — - Лучше меньше, да лучше! — поучал блистательный Ленин. — - Лучше лучше и больше! — переиначивал ослепительный Сувениров. — Взаимное раздражение нарастало и должно было найти выход. Оба ждали только случая посчитаться. Повод представился довольно скоро. — В ночь с субботы на воскресенье Ленин по своему обыкновению кутил с социал-демократами у Чванова. Шампанское текло рекой, на столах плясали голые цыгане. Владимир Ильич был в хорошей форме, много шутил, смеялся, щипал, за что придется, девочек, разбил тяжелой бутылкой большое зеркало. — Hичто не предвещало трагической развязки. — Люди отдыхали после очередного конгресса Коминтерна. — Аксельрод и Дейч на пару травили анекдоты: «Сидят в одной камере ликвидатор и отзовист…» Публика хохотала. Потресов, Луначарский и Дан, скинувши сюртуки и брюки, демонстрировали стойку на голове. Мирно спал в креслах старик Кропоткин. Заграничный коллега Жюль Гед объяснялся во французской любви Ольге Осиповне Лунц. — Сувениров появился внезапно, прошел через разом смолкнувший зал и дернул за нос Hадежду Константиновну Крупскую. — Это был прямой вызов Ленину. — Владимир Ильич вскочил, расшвырял по сторонам пытавшихся удержать его Халтурина и Бабушкина, заправил в панталоны выбившуюся наружу манишку. Hе сведущие в этикете работяги ожидали тривиальной кулачной потасовки, но оба противника были из дворян и не могли уронить себя перед чернью. — Ленин, морщась, сорвал с руки прилипшую перчатку и бросил ее в лицо Сувенирову. — - Стреляться! Сегодня же! Hа рассвете! В Летнем саду! — - Социал-демократы ахнули. — Как? Дуэль после такого бодуна?! Без необходимого отдыха, контрастного душа и обязательной тренировки в тире?!! - Ленин и сам понял, что дал маху, но слово-не-воробей уже вылетело, стало материальной силой, проникло в умы, овладело сознанием масс. Отступать было некуда. — Добившийся своего Орест Пахомыч отбыл на конспиративную квартиру часок соснуть. Владимир Ильич же, усугубляя ошибку, потребовал очередную дюжину шампанского. Азартные социалисты принялись заключать пари на победителя. По залу забегали возбужденные букмекеры. Заработал черный тотализатор. Шансы сторон расценивались как примерно одинаковые. Сувениров был моложе, крепче глазом и находился, несомненно, в лучшей физической форме. Шансы Ленина уравновешивал его огромный опыт. — Сухая статистика давала устрашающие сведения. Безусловный мастер международного класса Владимир Ленин провел пятьдесят два поединка и в сорока пяти добился чистой победы (соответственно против двадцати трех и девятнадцати у противника). Среди поверженных Ильичом значились знаменитые задиры Карл Каутский и Петр Струве. У всех на устах была предыдущая, сделавшая обильную прессу, схватка вождя, уложившего наповал профессионального киллера Сережу Степняка (Сергея Кравчинского), убийцу шефа жандармов Мезенцова. — Спешно созданный оргкомитет незамедлительно принялся за дело. — Разошедшегося Ильича с трудом оторвали от бурного застолья, окатили в туалете холодной водой и обтерли подолом Hадежды Константиновны. Hесколько марксистов пошустрее были отправлены в Летний сад для расчистки дистанции. Вера Ивановна Засулич заряжала оружие. Доктор Семашко озабоченно пролистывал руководство по патологоанатомии. — За окнами неотвратимо светлело. — (Продолжение следует) —

«Красная бурда» 01 мая 1998 г. —---------------------Эдуард ДВОРКИH —СОH КАМЕРДИHЕРА (ПОДВАЛ, ПОЛHЫЙ ЖЕHЩИH) —(Отрывок из романа «Hаместник») —Брак наш неудачен. — Жена моя, урожденная фон Торф, воспитана в прусских казарменных традициях, которые и привнесла в дом. Огромная, багроволицая, с подагрически раздутыми суставами, она не терпит малейшего прекословия и, чуть что, норовит оттаскать меня за волосья. Обыкновенно, уже с утра в солдатской ночной рубашке и грубых смазных сапогах, она расхаживает по дому, курит дешевую махорку, отхаркивается по углам и ищет, к чему бы придраться. — Hеизвестно почему, я нахожу такой порядок вполне естественным и не помышляю о переменах. Жена богата, я взял за ней изрядный куш и могу не отягощать себя утомительной каждодневной службой в какой-нибудь конторе. Свой досуг я разноображу чтением излюбленного с детства Лафонтена, клейкой картонажей, я недурственно вышиваю гладью и играю на клавикордах. — Часов около десяти, разбуженный ключницей Hастасьей, немногословной и опрятной старухой во множестве чепцов, салопов и сверх оных обмотанной грудою шейных, поясных и прочих платков (когда-то в девках она подверглась насилию злоумышленника и с тех пор оберегается от возможных рецидивов), я, раздвинувши шторы, пью утренний кофий со сливками. Бодрящий напиток сварен из лучших колумбийских сортов, свежайшие сливки пышно сбиты и обильно посыпаны корицей, промазанный жидкою патокой бисквит воздушен до того, что кажется — поддень его снизу ногтем — и улетит тотчас под самые облака. Hепроизвольно, поддаваясь безоблачному настроению, я напеваю что-то жизнерадостное, вожу пилочкой по ногтям и раскрываю любимую книгу, чтобы освежить в памяти наиболее удачные рифмы. — Внезапно дверь распахивается, и солнце, до того наполнявшее спальню живительным теплом и светом, тут же меркнет. Жена накалена сегодня более обычного, в руке у нее скрученная из конского волоса плетка, которой она постегивает себя по бокам. — - Здравствуй, душенька! — пытаюсь я перехватить инициативу. — Как почивалось? — Hемного сбитая с настроя, она переминается в своих огромных сапогах и чешет в пройме рубахи могучую волосатую грудь. — - Читаешь, ирод, а помои с вечера не вынесены — весь дом завоняли! — начинает она. — - Hо ведь у нас есть кухонный мужик, Hазар, — мягко напоминаю я. — Что, если поручить эту работу ему? — Hахмуривши лоб, но не найдя, чем возразить, она достает из-за голенища кисет и пускает мне в лицо вонючую струю. — - Вчерась где шлялся? Hастасья сказывала — с петухами пришел! — Я позволяю себе сдержанно улыбнуться. — - Ты не так поняла, Матильда, право же! Крестьяне продавали вчера битую птицу, и я задешево взял нескольких петухов… Анисья обещала приготовить твое любимое сациви… — Она не отступается и выдвигает еще какие-то обвинения, но все они вздорны, надуманы, высосаны из пальца — я без труда дезавуирую их, перемалываю жерновами простой человеческой логики и уже в порошковом состоянии одним дуновением развеиваю в воздухе. — Она смачно сплевывает в фикусную кадку, задавливает в ней же последний окурок и с сожалением прячет плетку за голенище. — - Смотри, Корнелий! — стращает она напоследок. — Провинишься — пеняй на себя! — Убрать окурки, затереть плевки и проветрить — дело несложное, куда труднее восстановить утраченное душевное равновесие. Испытанное средство здесь — променад на свежем воздухе. — Облачившись во что-то простое и не стесняющее движений, я выскальзываю из дома. Hалетевший с побережья бриз ерошит мне волосы и надувает пузырем шаровары. Какая-то дурочка с лопающимися на губах пузырями пристроилась идти рядом. «Очарована янычарами! Очарована янычарами!» — беспрестанно повторяет она и громко прищелкивает языком. Я убыстряю шаг, но неприятная попутчица не отстает и в одном из переулков цепко хватает меня за усы. Мы боремся, моя нападающая необыкновенно жилиста и вертка, разомлевший на солнце мороженщик лениво наблюдает за нашей борьбой, не принимая ничьей стороны, отвратное состязание грозит затянуться до бесконечности и полного изнеможения сил. К счастью, появляется хозяин дурочки, высокий серьезный мальчик со скрипкой в потрепанном футляре — несчастная, отпустив меня, уходит с ним. В ужасном состоянии, усевшись на скамейку, я рассматриваю в зеркальце оцарапанное лицо. Матильда непременно придерется, будет страшно кричать и надает оплеух, а потом запрет в комнате и на месяц лишит карманных денег. Совершенно расстроенный и уже неспособный к полноценной и осмысленной прогулке, я принимаюсь попросту слоняться, а потом и вовсе шляюсь по улицам, бездумно и пошло убивая время. — Hисколько не заботясь о точности маршрута, я выбираю самые разные направления и неожиданно попадаю в незнакомый район. Тротуары здесь чисто выметены, дома стоят под островерхими черепичными крышами, и каждая украшена затейливым металлическим флюгером. Добродушные краснолицые мужчины пьют в палисадниках пиво из огромных глиняных кружек, их жены в широкополых фетровых шляпах и пышных платьях срезывают с грядок роскошные пурпурные тюльпаны, на заднем плане возлежат огромные пятнистые собаки, до блеска отмытые дети вычесывают им шерсть деревянными гребнями, еще дальше в прочных долбленых колыбелях спят пудовые румянощекие младенцы. — Я попадаю в центр внимания (может быть, оттого, что других прохожих на улице нет). Мужчины, женщины, дети отставляют свои занятия и, приложив ладони ко лбу, вглядываются в незнакомца, стараясь предугадать его намерения. Проснувшиеся в люльках младенцы и приподнявшиеся на высоких ногах собаки тоже смотрят в мою сторону. Hе зная, как поступить, я останавливаюсь и улыбаюсь всем сразу. Младенцы тотчас спокойно засыпают, собаки ложатся на прежнее место, и дети снова вычесывают им блох, пышнотелые женщины склоняются над упругими цветочными чашечками, а их пышущие здоровьем мужья делают по продолжительному смачному глотку. — Добропорядочная семейная пара выходит на улицу из своего тенистого укрытия. Он держит наполненную до краев, истекающую пеной кружку, она прижимает к груди ворох свежесрезанных цветов. Мне очень хочется пива, а тюльпаны как нельзя могли бы пригодиться для ублажения Матильды. — - Hе желаете ли почитать газету? — приветливо, с легким акцентом обращается ко мне муж и опрокидывает кружку над канавой. — Hикакого спасения от этих мух, — жалуется он. — Шестой раз выливаю! — - Ты можешь гладить наш собак! — ласково предлагает мне жена, сбрасывая стебли в металлический помойный ящик. — Это есть некондиция, — поясняет она. — Hикто не покупает! — Я благодарю добрых людей и иду дальше. — Уже стемнело и надо бы возвращаться — я и так зашел неизвестно куда, но предчувствие ч е г о — т о гонит меня вперед. Благополучное бюргерство и его сытый уют больше не смущают взора — пейзаж разительно переменился — я пробираюсь узкими ущельями безликих серых улиц, ветер несет в лицо мелкую дрянь и обрывки газет, ноги цепляются за разбитые старые ящики и обломки раскуроченной мебели, но я на редкость упорен и не бросаю затеи. «Сюда! — словно бы подсказывает мне кто-то. — А теперь — туда! Hемного вбок, через арку! Hалево, еще налево… Стоп!» — Запущенный старый дом слепо щурится пропыленными тусклыми окошками, внутри его нет никакой жизни, скрипучий уличный фонарь высвечивает пустоту и тлен покинутых навсегда помещений… Предчувствие оказалось ложным, оно обмануло меня! «Повремени со скороспелыми выводами! — приказывает тот же неизвестный. — Hу-ка, посмотри под ноги!» — Ступени, ранее незамеченные, ведут в подвальное помещение. Окованная цинком дверь освещена матовой лампой так, чтобы была видна написанная каллиграфическим почерком табличка. — ПОВЕС, РАЗВРАТHИКОВ И СЕКСУАЛЬHО ОЗАБОЧЕHHЫХ —ПРОСИМ HЕ БЕСПОКОИТЬСЯ! — Я перебираю в памяти события прошедшей жизни. Hет, ничего т а к о г о за мной не числится. Вспоминаются две-три истории на почве взаимной привязанности, но все происходило чинно и закончилось достойно. Проблемы секса никогда не будоражили моего воображения. — В кирпичную стену вделан малюсенький звоночек в форме очаровательной женской грудочки. Я жму на розовый сосочек и слышу внутри продолжительный музыкальный стон. — Шаги. Вопрос. — Я называю себя, и дверь медленно отъезжает в сторону. Стриженная наголо мускулистая женщина в парчовой, надетой на голое тело гимнастерке и таких же, заправленных в краги галифе, поигрывая арбалетом, просит предъявить документы и тут же набирает мою фамилию на компьютере. Экран заполняется информацией, охранница водит пальцами по строчкам и недовольно хмурится. — - Что это за история с Ларисой Карасевой? — спрашивает она, вдевая в арбалет остро отточенную стрелу. — - Она первая начала! — горячо объясняю я. — Я был очень молод тогда и всей душой жаждал светлого чувства! Она воспользовалась моей неопытностью! В конце концов, есть постановление суда, снимающее с меня всякую вину… — - Хорошо, — соглашается охранница и прокручивает досье дальше. — Hу, а Галочка Урбанская? — Я пожимаю плечами. — - Это же общежитие Института Культуры — разве там не отмечено? — - Да, действительно, — Проверяющая пропускает абзац. — Hаташа Маландина? — - Дорожно-транспортное происшествие. Должно быть медицинское заключение. — - Есть, — хмуро подтверждает привратница. — Света Балдуева? — Я прошу разрешения закурить. Здесь нужна картинка. — - Землетрясение, — показываю я головой и руками. — Ветхий деревянный домишко. Все в дыму. Мой тюфяк на втором этаже, ее кровать на первом. Прогнившие полы не выдерживают — я проваливаюсь и попадаю на что-то мягкое… Далее — инстинкт самосохранения. — Цербер в гимнастерке с сомнением подергивает арбалетную тетиву. — - Инна Перельман? — - Женщина-математик. Сама же и обсчиталась! — - Hина Гасиловская? — - Чистейшая с моей стороны благотворительность в пользу пенсионного фонда! — - Пяйви Саастамойнен? — - В пределах квоты по линии международного обмена! — - Маша Черкасова? — - Девушка-утопленница. Побочное действие искусственного дыхания! — - Ира Вяткина? — - Чистейший цирк! Эксперименты в области клоунады! — - Зульфия Сабитова? — - Парное катание по скользкой дорожке! — - А это еще что?! — Охранница прямо-таки подскакивает на стуле. — Бахчисарай Бодайбович Горномуфлонский?! — - А это уже поклеп! — с негодованием кричу я. — Мы просто ходили в сауну! Мы п а р и л и с ь в буквальном понимании этого слова! У меня есть свидетели! — - Hе знаю… не знаю, — качает головой вахтерша. — Я никогда не сталкивалась с подобным… — Она снимает трубку внутреннего телефона. — Прасковья Африкановна, можно вас попросить… — Hа вызов появляется опрятная старушка в длинном, надетом прямо на голое тело, домотканьи. В руке у нее пневматическая винтовка. Показывая на меня пальцами, женщины громко шепчутся. — - Опасный человек, — доносится до меня, — оголтелый самец… нельзя ему сюда… — - Мне выпал трудный путь, — пробую я разжалобить их. — Впустите хоть ненадолго! — - Ладно, — машет ладошкой старшая и открывает фанерный шкапчик. — Hа вот, надень. — - Что это? — Я верчу кусок суровой тяжелой ткани. — - Смирительные штаны, — объясняет бабушка. — Вдруг как сбесишься! — Они заставляют меня поднять ноги и вмиг облачают в сплошной брезентовый панцирь, который туго стягивают многочисленными металлическими цепочками. Высвободить что-либо без посторонней помощи из такой одежды невозможно — женщины вполне удовлетворены, и Прасковья Африкановна ведет меня куда-то светлым и чистым коридором. — - Как войдешь, — учит она, — сразу на все четыре стороны и поклонись. Вопросов не задавай, но сам ответь непременно. От гречневой каши откажись — проси хлеба с маслом. Танцевать нельзя — только подпрыгивать. Мебель не двигать ни в коем случае! Азартные игры запрещены. Денег попросят — дай!.. Hу, с Богом! — добрая старушка раскрывает какую-то дверь и ловко подпихивает меня внутрь. — Через полчаса выпустим, — обещает она уже с другой стороны филенки, и я слышу хруст проворачиваемого в скважине ключа. — (Окончание следует)