Клуб друзей китайского фарфора

- Вера делает успехи.

Валерия Михайловна заплакала.

- Но это не дело, - отрывисто бросил Евгений Никифорович. - Это не занятие для современной девушки.

- Разве? - деланно удивился я. - Но ведь вы поклонник искусства.

Евгений Никифорович упрямо твердил:

- Современная девушка должна думать о семье, о детях и зарабатывать себе на хлеб, а не витать в облаках. Тем более моя дочь. Я всегда говорил ей об этом. А она считаем меня жалким обывателем. Она думает, что я зажравшийся мещанин. Она хочет идти своим путем. И вот результат. Что вы видите? Что я вижу? Чепуха какая-то, бред.

Кучерявый, который был, как я упоминал, одет пугалом, пожелал втиснуться в Верино полотно и разогнать стаю ворон.

- Картина хорошая, - подал вдруг голос старшина, сидевший в трусах на диване и барабанивший по полу толстыми пальцами ног.

- А вы бы вообще помолчали! - огрызнулся Евгений Никифорович. - Тут речь идет о чести моей семьи, и вам не стоит вмешиваться.

Старшина вздохнул:

- У нас никогда не понимали людей с высокими помыслами и чистой душой.

- Что вы этим хотите сказать?

- Что нет пророка в своем отечестве, - подсказал я.

- Это он-то пророк, этот пухлый медвежонок в казенных трусиках?! Отвратительным смехом разразился Евгений Никифорович, захохотал, бесовствуя.

- Я вас арестую, - грустно и серьезно вымолвил старшина.

Мы увидели, как голова кучерявого с мягкой неумолимостью, как сквозь масло, прошла сквозь холст, сквозь вечернее поле и стаю ворон и нежно шлепнулась на стол, смеживая веки.

- Вы все арестованы, - возвестил старшина. - Считайте, что вы уже под стражей, - добавил он, помещая голову на плече Никиты.

Валерия Михайловна беззвучно плакала, спрятав лицо в ладонях. Евгений Никифорович, взволнованный и оскорбленный угрозами старшины, забегал по комнате. Я воскликнул, смеясь и взглядом поощряя Веру засмеяться тоже:

- Вера, будет! Хватит валять дурочку!

- Да, действительно, - остановился пораженный Евгений Никифорович. - В чем дело? Что ты себе позволяешь?

- Посмотри, - выкрикнул я, - уж на что Никита и Захар люди протестующие, непримиримые, а и они угомонились и спят в обнимку с неприятелем!

Ни один мускул не дрогнул на лице Веры, она стояла перед нами, одинокая, неприступная и тоскующая. Ее мать соскользнула со стула на пол и, дрожащими руками обняв стан дочери, простонала:

- И вернись домой, доченька, мы так скучаем по тебе... нам нехорошо без тебя... мы думаем о тебе... а у тебя все хорошо получается, ты не верь молве... ты делаешь успехи... ты великая художница... возвращайся!

- Встань, мама, - с неудовольствием, нахмурившись, произнесла Вера, не унижайся, не юродствуй...

Валерия Михайловна, поднявшись и отступив на шаг, спросила с надеждой:

- Ты вернешься?

- О чем вы все просите меня?

- О чем ты просишь, старая кляча? - налетел на жену разгневанный Евгений Никифорович. - Разве ты не видишь, что нашу дочь, нашу былую ласковую малютку, которую мы носили на руках, словно подменили? Это же бездушный, каменный, жестокий человек! Просто наглая рожа! Свинья!

- Не смей так говорить! - закричала Валерия Михайловна. - Что бы там ни было, это наша дочь!

- Где там? где? Нет, все здесь, перед твоим носом, и ты не можешь не видеть, что твоя дочь подло насмехается над нами и принимает нас за дураков! Я твой пупсик? Нет, я всего лишь твой несчастный супруг, имевший несчастье соучаствовать с тобой в порождении этого чудовища! Ты разродилась змеей, моя дорогая, а я тебе в этом помогал, так что этот мерзкий старшина, вздумавший нам угрожать, имеет некоторые основания задержать нас и проверить, а то и отдать под суд!

- Замолчите, замолчите! - взмолилась Вера, сжимая руками виски. - Вы сошли с ума, вы потеряли совесть, всякий стыд, вы меня мучаете!

- Доченька, это же я, твоя мама...

- Вы хотите, чтобы я вернулась домой? В дом, где вы бессмысленно прожигаете жизнь, развратничаете, ломаете комедию?

- Там чудесно, там сказка, - пробормотал в полусне кучерявый.

- Вы хотите, чтобы я жила, как живете вы? Вела ту же глупую, ничтожную, безобразную жизнь?

- Она клевещет! Я умываю руки!

- Вера, - вставил я, - не доводи дело до крайности. Я, например, не требую от тебя невозможного, я предлагаю всего лишь, чтобы взяла пальто, которые по неосторожности, по недомыслию...

- Ну да, ну конечно, - перебила, оживившись, Валерия Михайловна, ведь это нужно сделать, Вера, поступить так, как велит совесть, - это и много, и мало, - а разве совесть не велит тебе взять пальто у этого молодого человека?

- Пальто? - как будто вдруг фыркнула Вера. - Вот эти пальто, которые вы извозили в грязи, в блевотине?

- Я куплю тебе новое, Верочка.

- Как дойдет до покупки, я готов войти с вами в долю, - доверительно шепнул я, и Валерия Михайловна понимающе кивнула.

- Она еще ломается! - крикнул Евгений Никифорович в необычайном и глупом раздражении.

Вера крикнула:

- Если бы речь шла только о пальто!

- Но ты возьмешь их? - спросил я.

- Бог с ними! Бросьте их куда-нибудь! Оставьте меня в покое!

- Она берет, - с восхищением пробормотала Валерия Михайловна, слышишь, отец, она берет!

Евгений Никифорович отвернулся к стене и делал вид, будто происходящее перестало занимать его.

- Евгений Никифорович, - строго я его одернул.

- В чем дело? Что вам от меня нужно?

- Посмотри, твоя дочь переменилась, смягчилась, она уже не так сурова с нами...

- Если бы это было правдой...

- Это не совсем правда, папа. Не верь им. Просто я не хочу с вами спорить. Я устала. Я хочу спать. Ехали бы вы домой. Утро вечера мудренее.

- Выпей вина, Вера, - предложил я.

И она злобно на меня взглянула.

- А почему бы тебе не выйти замуж за этого молодого человека? осведомилась сияющая и простодушная мать. - Скажи, отец, ведь это был бы хороший выход?

- Ну, в каком-то смысле...

- За него? - крикнула Вера, с презрением простирая руку в мою сторону.

- А почему нет? Красивый, умный, благородный молодой человек, наверняка из приличной семьи...

- Мама, ты бредишь...

Я тихонько побрел к выходу.

- Вы куда? - удивился Евгений Никифорович. - Сейчас будет же самое интересное.

- Извините, по нужде... я мигом обернусь...

- Нужду справляйте здесь, - стал учить неусыпный кучерявый, шевелясь в руинах картины, - чтоб мы вас не упускали из виду, а то улизнете...

Я улизнул. Шагнул за дверь и потерялся, исчез для них, перестал существовать. Я свою проблему благополучно решил, а они свои дела пусть улаживают сами. Пусть бесчинствуют, пусть рыдают, пусть справляют нужду на виду друг у друга, пусть обнимаются в знак согласия и примирения, - я им больше не судья, не советчик, не свидетель. Я устал. И не знаю, что будет завтра. Впрочем, надеюсь, удача будет сопутствовать мне.

Говорят, я родился в рубашке, под счастливой звездой. Я шел под зимними звездами, по хрустящему снежку, по пустынным улицам возвращался домой, и хотя я много выпил и лишь усилием воли, огромным напряжением чувств удержался, чтобы не свалиться на диван рядом с Никитой или не пообещать Вере, что непременно женюсь на ней, теперь, на улице, ко мне сразу пришло благодатное протрезвление, и моя голова чудесным образом прояснилась. Я с удивлением обнаружил, что события этой ночи скрываются от меня за какую-то непроницаемую пелену и я с каждой минутой все основательнее забываю о них. Это было странно, но это было и приятно. Улица казалась бездонной пропастью, но я чувствовал в себе силы выбраться из нее. Мне встретился пьяный, и я не без оснований взглянул свысока на его нелепую, шатающуюся фигурку.

- Там можно пройти? - спросил он, опасливо показывая рукой в ту сторону, откуда я шел.

- Нет, - ответил я, - там ты не пройдешь. Там наваждение.