Теплые рукавицы

Высвободила я руки и со слезами из комнаты. Чемодан я в прихожей поставила. Схватила его и побежала. Будто чужое уносила... И что же? Олег ко мне не пришел. Уехал в Ленинград, не простившись. Обиделся за отца. И за себя. Я ему пишу — не отвечает. Пять лет в институте пробыл и пять лет я ему писала, а он — ни строчки. Встречаться — встречались. Я в Ленинград все эти годы езжу, он и назначение там получил. Женился, внук у меня растет. Но я в его семье только что не чужая. Сюда, в Москву, к деду едут, а ко мне и не заглянут...

Только недавно, в марте это было, получила я от него письмо. Коротенькое, но все же написал. Спрашивает, как здоровье, не болею ли, просит больше отдыхать. Я, конечно, тут же ответила. Опустила двадцать седьмого марта. Сегодня одиннадцатое апреля, а ответа все нет... Жду, как не ждать!

Ну, заговорила я вас совсем... Всю жизнь коротко не расскажешь!

Где автобус?

ОТ АВТОРА. Нынче пошла мода на любовь к природе. Коллективы фабрик, заводов, учреждений в дни отдыха тянет к зелени трав, разноцветью ромашек, васильков и лютиков, вековым соснам, дубам и липам. Насыщенный озоном воздух вливается в грудь самодеятельных футболистов, волейболистов, бадминтонистов. Одним словом, отдых! Однако сопутствующие обстоятельства...

Озорно и весело поют в автобусе, везущем работников фабрики на воскресный отдых. Круто развернувшись, автобус въезжает на полянку.

— Выходите, товарищи! — кричит организатор поездки Рогов. — Все — на массовку! Все — на природу!

На лужайку вываливаются оживленные любители природы. Пока они осваивают новую среду обитания, автобус уезжает...

— Рогов! А где автобус? — спохватывается бухгалтер Курицын.

— Уехал.

— Как уехал?

— Так уехал. Я его отпустил.

— Надолго?

— До вечера...

Все оживление с коллектива как рукой снимает. Тягостная пауза нависает над поляной.

— А что случилось? — недоуменно спрашивает Рогов.

— Там же выпивка осталась... — всхлипывает Курицын.

Одинокий бизон

Кондрат Вавилычев садился в вагон поезда не в духе и сильно ворчал. Пересилив себя, плюхнулся рядом с женой Галкой, хотя на нее был особенно зол. Она же симпатично улыбнулась и уступила место у окна, сказав, что там ему удобнее разгадывать свои кроссворды.

Компания собралась большая и дружная — молодежь, местком в полном составе, сотрудники с женами: поездка предстояла для дел семейных. Ехали приводить в порядок пионерлагерь «Синеглазка», где летом набирались сил и здоровья дети пищевиков. Путники держались раскованно. Освободились от привычных дел по дому, оделись кто во что. Кто в джинсах с фирменной нашлепкой на ягодице, кто в тренировочных хабэ, заправленных в резиновые сапоги: говорили, будто земля еще не просохла. Предстояло мести, скрести, мыть — короче, делать все, что скажет Лина, зампредместкома по детскому отдыху. Предвкушали «завтрак на траве»: столовая, естественно, пока не работала.

«Головотяпство чистых кровей, — кипятился про себя Вавилычев, уткнувшись в кроссворд, чтобы не приставали. — Воскресенье! День футбола и — на тебе! Вкалывали в управлении, теперь едем вкалывать в лагерь. Почему, спрашиваю я, не поехать в понедельник? Потому что в месткоме сидят головотяпы. Лина — головотяпка, теперь мне глазки строит. Сама поехала и нас потащила. А публика чему-то радуется. Пиджаков, без пяти минут заместитель начальника управления, выдает туристские песни. Гоплитов, кандидат наук, книги пишет, а едет полы драить, притом хохочет. Уж не дегенераты ли они?»

Вавилычев дико повел глазами, словно подсчитывая наличных дегенератов. Он снова опустил глаза, не желая видеть этого коллективного восторга, и хотел отдаться кроссворду уже на самом деле, припоминая произведение известного новозеландского писателя из четырнадцати букв. Не получалось. Клетки не включались. Слишком сильно бушевал инстинкт раздражения. Игра эрудитов не снимала напряжения.

«Напишу в многотиражку, — решил Кондрат, отливая гнев в конструктивную идею. — Разнесу этих весельчаков! Воображаю их триумф: лагерь сдали вовремя, детишек встретили-приветили и тому подобное, но благодаря кому?!

Баб тоже не понимаю, — гневливо думал он о супруге, привалившейся к нему в безмятежном неведении. — Устроила мне бенц из-за несчастной проводки, а сегодня как ни в чем ни бывало. Ну объяснились, ну помирились, так держись достойно, не льни. Мягкотелость какая-то беспросветная!»

А скандал вышел опять-таки из-за принципиальности Кондрата. В подъезде не горел свет: либо патрон дурил, либо обрыв проводки получился. Работы на несколько минут, но Вавилычев делать ее не стал, а позвонил диспетчеру. Электрика не прислали, он пошел к мастеру. Тот рвал на себе волосы по поводу нехватки кадров, но меры пообещал принять. Возвращаясь на другой день с вечернего променада, Вавилычев встретил у подъезда Никифоровну, знаменитую в доме рекордным 102-летним возрастом. Долгожительница начала делать Кондратию комплименты, мол, Вавилычев — умелец на все руки, что было сущей правдой, и подбивала на немедленное устранение неисправности освещения. Кондрат отказался наотрез, призывая бабусю к принципиальности.

— Не повредил бы кто ноги, — озабоченно откликнулась она. — Я лично ступеньки по счету забываю. Не то их пять, не то шесть.

— Шесть их, — услужливо подсказал Кондрат и отправился восвояси.

Дома он под копирку написал три заявления: в правление кооператива, в райисполком и. в газету «Вечерние новости». И пока писал, ему все время мешала Галка, укоряя Никифоровной с ее возрастом, как будто он, Вавилычев, виноват, что та дожила до 102 лет и сбивается в счете. Старушенция, по сути, призывала к самодеятельности, к поощрению безответственности.

Галка назвала мужа занудой: припомнила многие из его заявлений, в том числе и насчет штакетника, который сломал неизвестно кто, а починил сосед, пока Кондрат опять-таки строчил письма.

«Зануду» он ей простить не мог. Возникла перепалка, которую пришлось прекратить по слезной просьбе дочери Веры.

— В добрые старые времена, — озлился Вавилычев, — десятилетние дети не вмешивались в отношения родителей...

Когда в управлении бросили клич насчет поездки в лагерь и начали записывать желающих, он, конечно, не подумал поставить свою фамилию, а сделала это опять она, Галка. Да, не сахар под одной крышей с женой работать.

Поезд прибыл на станцию, от которой до «Синеглазки» прошли километра полтора пешком. Лина быстро распределила всех по рабочим местам. Вавилычев и несколько других добрых молодцев разбирали нагромождения мебели и выносили для сушки матрацы.

Прибежала Лина с блестящей идеей.

— Послушайте, мужики, — сказала она, — матрацы кончаются. Пока мы драим окна и полы, шли бы вы на спортплощадку. Там работы невпроворот. Сможете поставить футбольные ворота?

— А плавательный бассейн вырыть не требуется? Я бы вырыл, — съязвил Вавилычев.

— Зачем бассейн?! — подняла на него смеющиеся глаза Лина. — У нас озеро.

— А у нас воскресенье! — взорвался Вавилычев, кидая матрац куда попало. Сел на него и гаркнул: — Встаю на принцип! Столбы ставить, извините, не подряжался!

— Ты не на принцип встал, а сел на сырой матрац, что вредно, — заметил кто-то из коллег.

— И пачкаешь матрац: земля-то не просохла. Встань, пожалуйста, — забеспокоилась Лина.

Но Вавилычев не поднялся, а демонстративно разжег сигарету и обратился к присутствующим с речью. Сказал все — про головотяпство и так далее. Ученый Гоплитов начал его вразумлять, развивал идеи общественной инициативы и добровольного труда, напомнил о демографических волнах, несущих на своих горбах нехватку рабочей силы, толковал насчет полезности физических занятий, ссылаясь на графа Льва Толстого и академика Ивана Павлова.