Удалой молодец - гордость запада (Герой)

Пегин (очень ласковым и убедительным тоном). Ну хоть недолго останься у нас. Ты, наверное, устал до смерти, и ноги себе, поди, натер до кровавых волдырей. Да и помыться тебе, я думаю, не мешает, а то ты ведь, наверное, грязен, как самая паршивая овца.

Кристи (с довольным видом оглядывает комнату). Славная это у вас комнатка, — и коли вы не шутите, то я, пожалуй, останусь.

Джимми (вскакивает). Ну, теперь, по милости божьей, она в эту ночь может быть спокойна, с таким-то человеком, который родного отца убил, — уж этот ее в обиду не даст. Ну, нам пора, Майкл Джеймс, а то они на поминках без нас все хорошее вино вылакают.

Майкл (идет к двери с остальными). А простите, пожалуйста, мистер, как вас величать по имени, хотелось бы все-таки знать?

Кристи. Кристофер Мехоун.

Майкл. Ну, спасай тебя господь, Кристи, и отдыхай себе на здоровье. А завтра, когда солнце будет стоять высоко на небе, мы с тобой увидимся.

Кристи. Спаси вас господь.

Мужчины. И тебя благослови господь.

Они все уходят, кроме Шоона, который мнется, стоя у двери.

Шоон (к Пегин). А ты не хочешь, чтобы я остался и __ постерег тебя, чтобы чего не случилось?

Пегин (сердито). А ты ведь сказал, что боишься отца Рейли?

Шоон. Теперь, я думаю, никакого греха не будет, раз он тут тоже остается.

Пегин. Ты не хотел остаться, когда в тебе нужда была, так теперь, пожалуйста, выкатывайся, и побыстрее, когда ты больше никому не нужен.

Шоон. Разве я тебе не говорил, что отец Рейли…

Пегин. Ну и отправляйся к своему отцу Рейли (насмешливо), и пусть он тебя пострижет в монахи, а мне оставь этого малого.

Шоон. Если я встречу вдову Куин…

Пегин. Иди, иди, я тебе сказала, нечего тебе тут добрых людей будить своим криком. (Выталкивает его и запирает дверь на засов.) Этот парень святого — и того из себя выведет. (Суетливо прибирает в комнате, затем снижает с себя передник и завешивает им окно вместо шторы, в то время как Кристи робко следит за ней глазами. Затем подходит к нему и говорит добродушно-ласково,) Вытяни ноги тут у огня, молодой человек. Ты ведь, наверное, устал ходивши.

Кристи (снова оробев, снимает сапоги). Конечно, я устал, за одиннадцать-то дней, что я брожу как помешанный и просыпаюсь со страху по ночам. (Подняв ногу, трогает свои волдыри и жалостно разглядывает их.)

Пегин (стоит рядом с ним и смотрит на него с восхищением). У тебя, должно быть, большие господа были в предках — вон у тебя какие ноги маленькие. И имя-то у тебя не простое, а благородное, как у вельмож или у королей во Франции или в Испании.

Кристи (с гордостью). Еще бы, мы были важные господа, ведь у нас страх какие просторные земли были в богатой Манстерской провинции.

Пегин. А разве я не то же говорила, да и сам ты разве не красивый и ладный парень с благородным лицом?

Кристи (приятно удивленный). Кто — я?

Пегин. Ну да. Ты что, никогда этого не слышал от молодых девушек, там, на западе или на юге, откуда ты родом?

Кристи (злобно). Нет, не случалось. Эх, в нищем приходе, где я вырос, окромя злобного слова ничего не услышишь.

Пегин. Ну, если не там, то уж, наверно, ты слышал это по дороге от молодых девок и баб, когда шел сюда и им свою историю рассказывал.

Кристи. Я нигде и никому не рассказывал этой истории до сегодняшнего вечера, Пегин Майк, и здесь-то я, может быть, дурака свалял, что дал волю языку. Но вы люди порядочные, надо думать, и ты сама, кажись, хорошая женщина, оттого я тебя и не испугался.

Пегин (набивает мешок соломой). Ты, может быть, такое же говорил в каждой хижине, в каждой лачуге, где встречал какую-нибудь девушку.

Кристи (подходит к ней, постепенно возвышая голос). Нигде я этого не говорил до сегодняшнего вечера, я тебя уверяю. Я нигде ни одной не видал, похожей на тебя, за все те одиннадцать дней, что я шатался по дорогам и направо и налево глядел через высокие и низкие заборы на каменистые поля и болота. А видел я там немало молодых, проворных девок и бойких задорных бабенок, что на мужиков зубы скалили.

Пегин. Если бы ты не устал так с дороги, мне думается, ты столько же мог бы рассказать или даже спеть, как Оуэн Роу О' Салливан или кто-нибудь из поэтов из Дингл-Бэя. И я всегда слышала, что поэты похожи на тебя, — такие же красивые, горячие парни и бешено вспыльчивые, если их из себя вывести.

Кристи (подходит к ней немного поближе). Сколько у тебя этих колец, боже ты мой! А не в обиду тебе будь сказано, ты еще не замужем?

Пегин. Зачем это мне, такой молодой, замуж идти?

Кристи (с облегчением). Так ты, стало быть, такая же, как и я.

Пегин (положив мешок на скамейку, взбивает его). Я своего отца не убивала. У меня бы смелости не хватило, разве, что у меня бы от бешенства все в глазах помутилось, как вот у тебя, ведь, поди, вы друг другу ребра порядком пересчитали, прежде чем ты его тюкнул.

Кристи (расцветая от удовольствия, что и ему наконец- впервые в жизни — выпало счастье поговорить доверительно с женщиной). Нет, тогда не было этого. Тут дело было такое, что пришла одна стерва-баба из-за горы. А если он всегда сварлив был, то когда его подзуживала злющая баба, то тут уж с ним ни сам черт, ни его чертов батька не сладили бы.

Пегин (с любопытством). Вот чудеса-то, да неужто они тебя не боялись?

Кристи (весьма доверительно). До самого того дня, пока я не прикончил моего родителя, ни одна душа в Ирландии не подозревала, что я на такое способен. И я пил, ел, спал, просыпался, как самый что ни на есть простой, смирный и тихий малый, и никто на меня даже не смотрел.

Пегин (достав стеганое одеяло из шкафа, расстилает его поверх тюфяка). А может, девушки зато на тебя засматривались, а ты перед ними охорашивался да с ними зубоскалил.

Кристи (отрицательно качает головой, простодушно). Нет, и девушки на меня не смотрели, — не стану тебе врать. Никто, как есть, на меня там не смотрел, кроме разве бессловесной скотины в поле. (Садится у огня.)

Пегин (разочарованно). А я-то думала, что ты жил там у себя, словно король какой норвежский или владыка восточный.

Кристи (с горьким смехом). Это я-то король норвежский? Когда я только и знал, что всю жизнь потел да пыхтел и с темна до темна в земле копался да ковырялся. И никогда никакой радости я не имел, никакого развлечения, разве только пойдешь когда темной ночью ловить чужих кроликов, куда-нибудь за холмы, потому я черт знает как любил, прости господи, поохотиться, где это запрещено. (Очень наивно.) И мне раз чуть шесть месяцев не дали за то, что я вздумал навозными вилами бить рыбу в пруде.

Пегин. И ты это называешь развлечением — ночью шляться где-то одному по пустынным дорогам?

Кристи. А то как же? Я, слава тебе богу, просто от счастья сиял, глядя, как светлеет на небе и как ветер относит полосы тумана, пока вдруг где-нибудь не завизжит кролик, и я — ну бежать за ним по дроку. А затем, когда я досыта наохочусь, возвращаюсь это я к себе вниз и вижу, как утки и гуси лежат себе и спят посреди дороги. А еще не доходя до навозной кучи, я уже, бывало, слышу, как родитель мой храпит, — он всегда храпел, когда спал, громким таким, тоску нагоняющим храпом. Ах, что это был за человек! Как только глаза продерет, сейчас начинает беситься, все одно как офицер в золотых позументах, только и слышишь, как он ругается, кричит и клянет всех и вся на чем свет стоит последними словами.