Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий

Государь на этом прошении положил следующую резолюцию: «Завтра в десять часов представить мне на конфирмацию».

Таким образом, менее чем в сутки дело должно было пройти по следующим инстанциям: представлено в губернское правление, в губернском правлении составлен журнал о неимении препятствия к преданию суду N., подписан всеми членами, утвержден губернатором, пропущен прокурором, и затем дело при указе отослано в уездный суд, в уездном суде составлен приговор (чего, конечно, нельзя было бы сделать без знакомства с делом), подписан членами, пропущен уездным стряпчим, затем дело при рапорте представлено в уголовную палату на ревизию, в уголовной палате составлено определение, подписано членами, пропущено прокурором и препровождено при отношении на заключение губернатора, а с заключением его, при рапорте представлено в Правительствующий Сенат, где составлено определение, подписано сенаторами, пропущено обер-прокурором и препровождено на заключение министру внутренних дел (так как N. служил по его ведомству), а с его заключением — через министра юстиции — в комитет министров и через этот последний уже Государю Императору на конфирмацию. Понятно, что ночь была проведена всеми без сна, во всех поименованных выше местах были чрезвычайные заседания. Всю ночь скрипели перья, летали курьеры, и высочайшая воля была исполнена. Конечно, при обыкновенном течении этого дела потребовалось бы времени по меньшей мере год.

Государь, рассмотрев подробно все представленные ему бумаги, приказал разжаловать N. в солдаты, а через месяц во внимание к службе отца помиловал его. (1)

При лейб-уланском полку, которым командовал Великий Князь Константин Павлович, состоял ветеринар по фамилии Тортус, прекрасно знавший свое дело, но горчайший пьяница. Тортус разыгрывал в полку роль Диогена и своим ломаным русским языком говорил правду в лицо всем, даже Великому Князю, называя всех «ты». Константин Павлович очень любил Тортуса и никогда не сердился на его грубые ответы и выходки.

Однажды во время похода Великий Князь, приехав на бивуак, спросил Тортуса, хорошо ли ему при полку?

— В твоем полку нет толку! — отвечал старик и, махнув рукой, ушел без дальнейших объяснений.

Раз Великий Князь постращал за что-то Тортуса палками.

— Будешь бить коновала палками, так станешь ездить на палочке, — заметил хладнокровно Тортус.

В другой раз Великий Князь похвалил его за удачную операцию над хромою лошадью.

— Поменьше хвали, да получше корми, — угрюмо отвечал старик.

Великий Князь рассмеялся, велел Тортусу прийти к себе, накормил его досыта и сам напоил допьяна. (1)

Великий Князь Константин Павлович писал до такой степени дурно и неразборчиво, что иногда писем его нельзя было прочитать. А. П. Ермолов, находившийся в постоянной переписке с ним, часто говорил ему об этом. Раз они не виделись четыре месяца, и в течение этого времени Ермолов получил от Великого Князя несколько писем. При свидании Великий Князь спросил его:

— Ну что, ты разобрал мои письма?

Ермолов отвечал, что в иных местах попытка удалась, а в других нужно было совершенно отказаться от нее.

— Так принеси их, я прочту тебе. — сказал Великий Князь. Ермолов принес письма, но Великий Князь, как ни старался, сам не мог разобрать того, что написал. (1)

Предоставив воспитание дочерей своих, Великих Княжон, своей высокообразованной и педагогически опытной супруге. Великий Князь Михаил Павлович не мог, однако же, отказать себе в удовольствии ввести в учебную программу один предмет из военных знаний, мотивируя это тем, что каждая из его дочерей была, равно как и его супруга, шефом которого-нибудь из кавалерийских полков. Полушутя, полусерьезно он знакомил Великих Княжон с кавалерийскими и пехотными сигналами на горне и на барабане. Твердое знание юными Великими Княжнами этих сигналов подавало иногда повод их родителю к истинно «отеческому» взысканию с офицеров, делавших на учениях или смотрах ошибки в этой азбуке строевой службы. Случалось, что Великий Князь, строго выговорив провинившемуся и объявив ему арест, привозил его с собой в Михайловский дворец и, пригласив в зал Великих Княжон, заставлял горниста с дворцовой гауптвахты играть на выдержку два-три сигнала, и одна из Великих Княжон на вопрос родителя безошибочно объясняла их значение.

— Вот, сударь мой, — говорил тогда Великий Князь переконфуженному гвардейцу, — мои дочери, дети, малютки [14], знают сигналы, которые, как видно, вам совсем не знакомы, а потому-с милости прошу отправиться на гауптвахту. (1)

В России служили три родных брата — Беллинсгаузены: первый — адмирал Фаддей Фаддеевич, второй — генерал Иван Иванович, третий — действительный статский советник Федор Федорович, а отца их звали Карлом. Конечно, это могло случиться только в России и произошло следующим образом. Фаддей воспитывался в морском корпусе.

— Как тебя зовут? — спрашивают его при приеме.

— Фаддеем.

— А по отцу?

Беллинсгаузен, плохо знавший по-русски, не понял вопроса. Он подумал и повторил опять:

— Фаддей.

— Пишите: «Фаддей Фаддеевич».

И записали так. Иван определен был в первый кадетский корпус. Совершенно так же его возвеличили Ивановым, а третьего — Федоровым. Так записаны они были в корпусах, так выпущены на службу.

Старший Беллинсгаузен, Фаддей Фаддеевич, был замечательный моряк и отличался своим прямодушием. Про него сохранился следующий анекдот.

…На маневрах флота под Кронштадтом в присутствии Императора Николая Павловича один корвет наткнулся на другой.

— Под суд командира! — грозно сказал Государь. Беллинсгаузен, стоявший возле него, начал ворчать как бы про себя:

— За всякую малость под суд!..

Государь сделал вид, что его не слушает.

— Молодой офицер, — продолжает Беллинсгаузен, — желал отличиться в присутствии Государя, не размерил расстояния и наткнулся — невелика беда. Если за это под суд, то у нас и флота не будет.

Государь, обратясь к Беллинсгаузену, сказал:

— Спасибо, старик, ты сказал правду. Но все-таки надо расследовать.

— Это будет сделано, — продолжал тем же ворчливым тоном Беллинсгаузен, — и с виновного взыщется, но не судом.

— Правда, правда, — повторил Государь. — спасибо! (1)

Генерал-от-инфантерии Христофор Иванович Бенкендорф (отец известного шефа жандармов, графа А. Х. Бенкендорфа) был очень рассеян. Проезжая через какой-то город, зашел он на почту проведать, нет ли писем на его имя.

— Позвольте узнать фамилию вашего превосходительства? — спрашивает его почтмейстер.

— Моя фамилия? Моя фамилия? — повторяет он несколько раз и никак не может ее вспомнить. Наконец, говорит, что придет после, и уходит. На улице встречается он со знакомым.

— Здравствуй, Бенкендорф!

— Как ты сказал? Да-да, Бенкендорф! — и тут же побежал на почту.

Однажды он был у кого-то на бале. Бал окончился довольно поздно, гости разъехались. Остались друг перед другом только хозяин и Бенкендорф. Разговор шел вяло: тому и другому хотелось спать. Хозяин, видя, что гость его не уезжает, предлагает: не пойти ли им в кабинет. Бенкендорф, поморщившись, отвечает: «Пожалуй, пойдем». В кабинете им было не легче. Бенкендорф по своему положению в обществе пользовался большим уважением. Хозяину нельзя же было объяснить ему напрямик, что пора бы ему ехать домой. Прошло еще несколько времени. Наконец, хозяин решился сказать:

— Может быть, экипаж ваш еще не приехал, не прикажете ли, я велю заложить свою карету?

— Как вашу? Да я хотел предложить вам свою. — отвечал Бенкендорф.

Дело объяснилось тем, что Бенкендорф вообразил, что он у себя дома, и сердился на хозяина, который у него так долго засиделся. (1)