Агент. Моя жизнь в трех разведках

В середине семидесятых годов мне в моем положении, которое я сам для себя избрал, нужно было решать три задачи:

Во — первых, я должен был выполнять свою обычную работу офицера разведки ГДР и выполнять ее как можно лучше. Это было необходимо, чтобы прикрыть мой тыл. Ведь к успешному сотруднику у начальства, конечно, возникает гораздо меньше вопросов, чем к неуспешному. Если разведчик не мог показать своих достижений, то сразу возникал вопрос: он не может или не хочет? То, что я мог, это уже было известно, потому при отсутствии результатов меня бы заподозрили, что я не хочу, а это вызвало бы вопросы о моих политических убеждениях, или, еще хуже, о недостаточной «классовой ненависти». Да, классовая ненависть была у нас обычным понятием, у нас не было противников, а только враги, а их нужно было ненавидеть. Потому в понимании МГБ классовая ненависть принадлежала к основным чертам личности каждого настоящего коммуниста. Но успешная работа представлялась мне нужной и полезной не только по этой причине. Ведь каждый завербованный мною неофициальный сотрудник, каждая полученная с Запада информация давали мне возможность двинуться на шаг дальше. Я получал доступ в моем отделе к гораздо большему количеству дел, мне доверяли более важные задания. Все это в будущем пошло бы мне на пользу. Кроме того, я по своей природе не любил халтурную и скучную работу.

Во — вторых, я поставил себе задачу через круг моих непосредственных обязанностей собрать как можно больше информации о Министерстве госбезопасности вообще и о связанных с ним военных сферах. Чтобы добиться этого мне показалось разумным проявлять свою активность в партийных структурах СЕПГ, там я порой узнавал о вещах, рассчитанных даже на уровень лиц, принимавших политические решения. Потому я постоянно держал глаза и уши открытыми, анализировал обрывки информации, пытался, насколько возможно, составить из этих обрывков оценки ситуации и запоминал их. При необходимости я делал и пометки, которые прятал в междуэтажном перекрытии в используемой мною конспиративной квартире «Бург» («Замок»). На более — менее регулярных попойках в кругу коллег я напрягал слух, ведь как раз в таких обстоятельствах рассказывались самые разные истории и сплетни, из которых можно было извлечь достаточно много полезного. Только один пример: в 1976 году мой коллега и будущий начальник реферата Петер Бертаг ездил на конспиративную встречу в Прагу. После возвращения он с гордостью рассказывал мне, что у него там была возможность попробовать материал одного западного агента, о котором я знал, что он играет ключевую роль в так называемой венской резидентуре. После моего ухода в 1979 году этот клочок информации помог мне идентифицировать главного агента этой важной агентурной группы, работавшей в области научно — технического шпионажа. (Но об этом позже.)

Насколько важными бывают на первый взгляд чепуховые вещи — это нам вдалбливали во время учебы и работы снова и снова. В качестве примера нам рассказывали поучительную историю легендарного шпиона Джорджа Блейка, офицера британской разведки, с начала 50–х годов являвшегося важным агентом КГБ. Во время своего пребывания в Вене он узнал о подключении к системе связи советского посольства в австрийской столице. Группа американских специалистов выкопала тогда специальный туннель вблизи посольства, чтобы подключиться к его телефонным кабелям и подслушивать переговоры советских дипломатов. Некоторое время спустя Блейк посетил Западный Берлин и в коридоре берлинской резидентуры ЦРУ встретил одного из людей, устанавливавших ту самую систему прослушивания телефонов в туннеле в Вене. Из этого Блейк сделал вывод, что в разделенном городе ведутся работы над аналогичным проектом, и проинформировал об этом своих работодателей в Москве. Это было решающим указанием на существование шпионского туннеля, с помощью которого подслушивались телефонные переговоры между правительством ГДР и советским посольством, а также штабом советских войск в Вюнсдорфе к югу от Берлина. В апреле 1956 года туннель был разоблачен с большим шумом и приглашением журналистов. (Его части можно и сейчас увидеть в Музее союзников в берлинском районе Целендорф.)

Итак, я собирал всё, что казалось мне полезным, чтобы в один прекрасный день предстать перед господами из БНД с великолепным портфолио. Так это и случилось. Помимо знаний из моего непосредственного круга обязанностей, у меня в 1979 году был материал, позволявший вычислить людей и события, о которых я собственно никак не мог бы знать, если бы система внутренних «перегородок» функционировала так хорошо, как она была задумана.

Третья и самая важная задача, которую я себе поставил в 1974 году, была одновременно и самой трудной: мне было нужно надежным и безопасным путем установить контакт с БНД. После неудачной первой попытки я искал самые разные новые варианты, причем моя личная безопасность оставалась главным критерием. Мильке никогда не скрывал, как, по его мнению, следует обращаться с предателями. Во всяком случае, это означало смерть, причем нельзя было быть уверенным, будет ли это «гуманная смерть» в форме расстрела или что‑то похуже. Как нам сообщали, в Советском Союзе одного предателя для запугивания коллег и для полного уничтожения останков преступника просто бросили в доменную печь. Можно было предположить и длительные пытки для выбивания информации о соучастниках.

По этой причине я изначально исключил вариант просьбы о посредничестве какого‑либо незнакомого мне человека, даже если речь шла о сотруднике Постоянного представительства ФРГ в ГДР или об аккредитованном западном журналисте. Именно эти люди постоянно находились под наблюдением МГБ, и либо за ними постоянно следили, либо они сами были завербованы МГБ. Одно время мне приходила в голову мысль выбрать себе в качестве партнера не БНД, а американцев или англичан, потому что в их структуры агенты Штази проникли в намного меньшей степени, чем в западногерманские учреждения. Но после более конкретного рассмотрения вариант с англичанами тоже отпал. После дел Джорджа Блейка (разоблачен в 1959 году), Гордона Лонсдейла (разоблачен в 1961 году) и Кима Филби (сбежал в СССР в 1963 году) было ясно, что МИ-6 достаточно «пропитана» двойными агентами, работавшими на Советский Союз. В условиях тесного сотрудничества КГБ и МГБ это означало, что обо мне скоро узнают и на берлинской улице Норманненштрассе. Американцев у нас в свою очередь считали разгильдяями, работавшими спустя рукава. Они казались нам неосторожными, в случае опасности они якобы защищали только своих земляков и бросали в беде агентов из других стран.

Так после всех размышлений я снова вернулся к соплеменникам из‑под Мюнхена, с которыми, как мне казалось, я лучше всего найду общий язык. (Последующие события показали мне, что я ошибался.) Некоторое время я носился с идеей использовать мою собственную агентурную сеть, скажем так, в других целях. В конце концов, я ежемесячно посылал нескольких завербованных мною граждан ГДР в «оперативную зону» — в ФРГ, чтобы встречаться там с западными агентами или контактировать с новыми интересными лицами. При этом мы, как правило, использовали настоящие загранпаспорта ГДР с фальшивыми именами или фальшивые западногерманские паспорта с вымышленными именами. Это было обычной рутинной работой и не контролировалось нашими начальниками. Подобному НС я мог бы легко вручить письмо для отправки его на Западе, придав этому делу вид служебного поручения. Но кому адресовать такое письмо? Какие‑то государственные учреждения исключались сразу, это вызвало бы подозрения. Но я мог бы написать любое имя, например, Лизхен Мюллер, скомбинировав его с адресом Федерального ведомства по охране конституции в Кёльне. Мой агент из ГДР вряд ли догадался бы, что это за адрес. Сотрудник отдела приема корреспонденции в ведомстве по охране конституции, хоть и не нашел бы госпожу Лизхен Мюллер в списке сотрудников, но скорее всего сообщил бы о письме своему начальнику. А затем письмо после обычной канцелярской волокиты попало бы прямо в Пуллах. Мне казалось, что я нашел колумбово яйцо, и начал готовить соответствующий текст, который на этот раз не стал зашифровывать так сложно. Но потом произошло нечто неожиданное. На еженедельном собрании реферата мы получили подробные инструкции, кто, когда и какие маршруты и местности должен избегать в будущем. «Крот» в Штази достал для нас секретный западногерманский список разыскиваемых лиц, и в ГДР теперь знали, кого ищут на Западе и в каких местах нужно опасаться тщательного контроля. Некоторые из НС попали в список разыскиваемых лиц совсем случайно, как например, мой прежний коллега Хартмут Гиттер, которому во время поездки в Западный Берлин нужно было как‑то убить время и он потому обосновался в детской песочнице. Перепуганные западноберлинские мамаши тут же позвонили в полицию, потому что приняли его за педофила. О таком явлении в то время в ГДР вообще никто не знал. Помимо прочего, в списках были, прежде всего, активно действовавшие в то время в ФРГ террористы, которыми, наряду с Федеральным ведомством уголовной полиции (БКА), занималось и ведомство по охране конституции. Я тут же догадался, что отдел IX Главного управления разведки, занимавшийся спецслужбами противника, скорее всего, располагает одним или несколькими источниками в ведомстве по охране конституции. Потому я решил отказаться от письма по этому адресу. Затем в различной литературе я принялся искать адрес, который мог быть связан с БНД, не вызывая при этом сразу подозрения, но не нашел ничего подходящего. Вообще мое доверие к этому варианту установления контакта сильно пошатнулось.