Радиошпионаж

И хотя, благодаря усилиям Филби, Волков так и не раскрыл англичанам секреты советской радиоразведки, те сведения о ней, которыми западные спецслужбы уже обладали, позволили им весьма высоко оценить ее. В докладе Объединенного комитета начальников штабов США об ущербе, нанесенном обеспечению безопасности связи, говорилось: «Все английские, а возможно, и американские дипломатические шифры, имевшиеся на 15 мая 1951 г., находятся в руках русских и больше не используются». Следует отметить, что в этой фразе доклада была известная доля преувеличения. В ней не учитывалось использование в английской и американской дипломатической переписке шифрблокнотов, из которых лишь незначительное количество могло попасть в распоряжение выявленных к маю 1951 года советских агентов. Однако в то же время в расчет не брались военные шифры, часть которых к тому времени уже нашла путь из сейфов, где они хранились, в руки советской разведки.

Шах

В начале 50-х годов шифровальщик военно-морского атташе Англии в Варшаве Гарри Фредерик Хоутон дал согласие сотрудничать с советской разведкой и получил от нее псевдоним Шах. Работой на разведку СССР Хоутон рассчитывал поправить свое незавидное материальное положение. Не последнюю роль в этом решении сыграл и распад Британской империи, который заставил его усомниться в правильности внушавшихся ему с детства стереотипов западного образа мышления. Уже в 1952 году Хоутон передал советской разведке все шифры военно-морского шпионского ведомства Англии и подробные инструкции к ним. В последующие годы он сумел организовать снабжение нашей резидентуры огромным количеством чертежей вооружения, разрабатывавшегося англичанами в военном научно-исследовательском институте в Портленде, а также отчетами стран НАТО о маневрах их военно-морских флотов и новых видах оружия. Это были фотокопии подлинных документов, которые делал либо он сам, либо его любовница Этель Элизабет Джи, работавшая старшим клерком в бюро учета и размножения секретных документов.

В январе 1961 года Хоутона выдал перебежавший на Запад сотрудник польской шпионской спецслужбы Михаил Голениевский, который припомнил, что в 1951 году вместе с советскими разведчиками принимал участие в «разработке» Хоутона. Впоследствии Голениевский сошел с ума, объявив себя наследником царского дома Романовых и обвинив госсекретаря США Киссинджера в шпионаже в пользу СССР.

В ходе слежки за Хоутоном на одной из улиц Лондона было замечено, что он имел встречу с другим человеком, причем настолько мимолетную, что нельзя было с уверенностью сказать, передал ли один из них что-либо другому и даже обменялись ли они хоть словом. Однако тот факт, что оба действовали скрытно, убеждал, что тут дело нечисто. После этого слежка была установлена за каждым из подозреваемых в отдельности.

В следующий раз Хоутон прибыл в Лондон с Этель. В руках женщины была хозяйственная сумка. Когда они шли по улице, сзади к Гарри подошел тот самый человек, с которым его уже видели. В момент передачи сумки все трое были арестованы. Неизвестный оказался советским «нелегалом» с канадским паспортом. Именно он и был связником Хоутона.

Гарри и Этель вышли из тюрьмы только в 1970 году и сразу же поженились. Хоутон написал книгу «Операция «Портленд». Автобиография шпиона», в которой очень скромно рассказал о периоде своего плодотворного сотрудничества с советской разведкой, сократив его на 10 лет и убрав эпизоды, слишком компрометировавшие МИ-5. Скорее всего, книга была написана под диктовку сотрудников этой контршпионской службы Англии или отредактирована ими перед публикацией.

«Марфинская шарашка»

В русской литературе осталось очень яркое описание становления одного из направлений советской криптографии — засекречивания телефонных переговоров. Это описание дал Солженицын. В романе «В круге первом» он написал: «В этом январе (1948 г. — Прим. авт.) Отцу восточных и западных народов кто-то подсказал идею создать особую секретную телефонию — такую, чтобы никто никогда не мог бы понять, даже перехватив, его телефонный разговор. Такую, чтоб можно было с кунцевской дачи разговаривать с Молотовым в Нью-Йорке... И сроку дал — до первого января сорок девятого года. Потом подумал и добавил: — «Ладна, да первого мая».

К тому времени уже существовало несколько типов секретных телефонов, но ни один не мог удовлетворить взыскательный вкус Сталина.

Связь по ВЧ предохраняла только от прямого подслушивания. По проводам передавался ток высокой частоты, модулированный звуковыми сигналами от мембраны телефона. Такой сигнал, как и сигналы радиосвязи, не воспринимался человеческим ухом без соответствующей обработки. Но достаточно было пропустить его через простейший детекторный приемник, как разговор восстанавливался в первозданном виде.

О другом оригинальном способе закрытия речевых сообщений — инвертировании спектра речевого сигнала — писалось еще в довоенных учебниках по радиоэлектронике. Речь при его использовании превращалась в абракадабру, подобную магнитофонной записи, прослушиваемой при движении магнитной ленты в обратном направлении. Как и в предыдущем случае, с помощью устройств, производивших обратное преобразование спектра, речь полностью восстанавливалась и становилась внятной.

В годы второй мировой войны появились более сложные системы — так называемая мозаичная шифрация. Звуковые сигналы делились частотными фильтрами на 3 или 4 полосы и с помощью магнитного звукозаписывающего устройства дробились по времени на короткие доли — по 100-150 миллисекунд. А шифратор перемешивал эти частотно-временные отрезки. По телефонному проводу шло этакое крошево из визга и писка. На приемном конце передачу расшифровывали и восстанавливали первоначальную речь.

Но ведь то же самое мог сделать и противник! Совершить это было довольно просто, обзаведясь нехитрым анализатором частот речевого сигнала — спектрометром. Подавая на его вход слова, раздробленные мозаичным шифратором, по спектрограмме можно было выделять полосы применявшихся в шифраторе фильтров и временное доли, на которые разделялись зашифрованные сигналы. И заодно — читать спектрограммы зашифрованного речевого сигнала по слогам и по словам, медленно, но верно.

Вероятно, сведения о ненадежности мозаичных шифраторов достигли уровня самого высокого руководства, поэтому Сталин и поставил перед советскими разработчиками шифраппаратуры задачу изобрести такой телефон, чтобы на многие тысячи километров могла поддерживаться связь, абсолютно недоступная для любого рода подслушиваний.

Был организован специальный институт, за работой которого Сталин наблюдал лично. Институт вошел в историю как НИИ-2, а в литературу — как «Марфинская шарашка». В старом здании подмосковной семинарии разместились и лаборатория будущего НИИ, и тюрьма, которая в ведавшем ею МГБ получила название «объект № 8» или «спецтюрьма № 16». Как и во многих тогдашних мощных научных начинаниях, в качестве рабочей силы использовали заключенных.

Кроме разработки секретной телефонной связи специалистам из «Марфинской шарашки» приходилось решать множество разнообразных задач. Поздней осенью 1949 года МГБ записало телефонный разговор, который сотрудники американского посольства в Москве вели с позвонившим им из телефона-автомата советским гражданином, пожелавшим остаться неизвестным и сообщившем американцам о советском разведчике, который должен был на днях в одном из нью-йорских радиомагазинов получить важные технологические детали производства атомной бомбы.

Пленка с голосом предателя поступила в «Марфинскую шарашку» вместе с записями четырех подозреваемых. Требовалось определить, кто из четверых звонил в американское посольство. Эта работа была настолько серьезной и секретной, что знали о ней только несколько человек. Отчет о сличении голосов четырех подозреваемых с записанным голосом занял два больших тома и не оставил никаких сомнений относительно личности звонившего.