Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943

Ответ унтер-офицера заставил меня задуматься.

– Вы совершенно правы. В сложившихся условиях это явная несправедливость, когда вы и ваши люди, делающие тяжелейшую работу, получают меньше, чем части на передовой, у которых сейчас наступило затишье. Я позабочусь о том, чтобы этот порядок был изменен.

– Здесь дело не в жратве, господин майор. Но когда на военной службе человек получает неполный паек, то это значит, что он лишь наполовину солдат. Но я не хочу быть наполовину солдатом. Такого я не заслужил. Я всегда был хорошим солдатом. О том, чтобы быть наполовину солдатом, для меня речи нет.

Все мои уговоры на этого человека не действовали. Он оставался при своем мнении.

– Кто не заслуживает полного пайка, тот всего лишь наполовину солдат. Я не хочу быть половинным солдатом. Я прошу перевести меня в егеря.

Я доложил о его желании вышестоящим командирам вплоть до дивизии. Уже на следующий день этот унтер-офицер сражался вместе с егерями, которые вели тяжелейшие бои за гору Индюк. Для людей, которые добровольно настаивают на своем переводе в ряды практически смертников потому, что не желают быть наполовину солдатами, там было самое место.

Наша собственная мобильность в результате наводнения была изрядно ограничена. Тем не менее я решил, чтобы хоть как-то нарушить навязанное природой однообразие нашего бытия, нанести давно обещанный ответный визит командиру разведывательного батальона. К этому времени он стал уже командиром боевой группы нашего участка фронта; хотя я не был ему подчинен, но мы должны были «совместно осуществлять боевые действия». Чтобы добраться до его расположенного примерно в километре за нами командного пункта, нам пришлось брести по ущелью Пшиша по колено в воде. Над сверкающей поверхностью воды поднимался невысокий куполообразный земляной холм, примерно метров шести в диаметре, и на этом природном пьедестале стоял, одинокий и неподвижный, как отлитый из бронзы памятник, один из тех двугорбых азиатских верблюдов, которые использовались для перевозки тяжелых грузов. Это была внушающая уважение, почти величественная картина одного из тех углубленных в самого себя существ, на которого природная катастрофа не произвела никакого впечатления, не говоря уже о том, чтобы как-то реагировать на двух забавных человечков, бредущих, понося все на свете, по колено в воде. Животное не повело и глазом. Оно буквально не удостоило нас и взгляда.

– Как может выглядеть система мировоззрения такого существа? – спросил я. – Оно возносится над бренностью бытия куда выше, чем мы.

– Естественно, – ответил мой адъютант. – Оно к тому же и гораздо больше нас. А что есть мировоззрение? Сплошная тупость.

Только подойдя поближе, мы заметили рядом с верблюдом какие-то неопределенные очертания, внезапно пришедшие в движение, и разглядели желто-коричневую монгольскую рожу, которая приветствовала нас широкой, до ушей, улыбкой и оскалом белоснежных зубов. Рожа была окаймлена засаленным тюрбаном и клочковатой черной бородой. Парень, которому принадлежало это лицо и который предстал перед нами, выпрямившись во весь рост, был небольшой, коренастый, очень сильный и немыслимо грязный. Он был плотно и тепло одет в разнообразные лохмотья, серые от грязи, которые прекрасно маскировали его на местности.

– Он вместе со своим верблюдом приписан к разведывательному батальону, – сказал мой адъютант. – Оба пережидают непогоду на свой собственный лад.

Я отдал этому сыну природы половину пачки сигарет. Он благодарно улыбнулся, но тут же знаками дал нам понять, что у него нет спичек. Мой адъютант подарил ему свою зажигалку.

– Пусть это будет мой подарок. Иначе ему пришлось бы скурить все сигареты подряд, одну за другой. А у меня в рюкзаке есть еще две зажигалки.

Удивительно, как монгол (очевидно, из среднеазиатских или калмыцких формирований, созданных немцами из числа предателей. – Ред.), не произнеся ни одного слова, которые мы все равно бы не поняли, исключительно выражением лица смог выразить свою безграничную благодарность. Раздобыть несколько сигарет и зажигалку в его положении было бы весьма затруднительно.

Командир разведывательного батальона приветствовал нас полной чашей вина. Он оказался большим жизнелюбом.

– А сколько вам, собственно, лет? – спросил я его.

– Пятьдесят.

– Черт побери! Вы на год старше генерала и меня. А я-то думал, что мы самые старые в этой такой молодой дивизии. Мне порой кажется, наши более юные товарищи считают, что нас пора уже отправить на покой, чтобы освободить им место.

– Но сначала им придется у нас кое-чему научиться. Да и какое там – на покой! Вы что, считаете, что я уже все получил со своей фабрики, что после войны мне там нечего делать? Нет, я собираюсь еще кое-что заработать на ней.

По своей гражданской специальности он был производителем текстиля из Силезии.

– И все же, – продолжал он, – пока что нам все еще приходится играть роль солдат. Сегодня меня опять чертовски разозлили. Я представил всех своих пулеметчиков, которые с самого начала участвовали в русской кампании и отражали буквально каждую атаку, к награждению Железным крестом II класса, – тех, которые его еще не имели. Дивизия завернула мне представления о награждении обратно с пометкой: «Где описания проявленного при этом мужества?» Как в этом случае еще лучше можно обосновать их мужество? Когда летчик совершает определенное число боевых вылетов, он автоматически получает Рыцарский крест. А пулеметчик, который отбил несколько дюжин вражеских атак, еще должен доказывать, что он достоин Железного креста II класса!

Жалобы на отвергнутые военными инстанциями представления звучат в армии как «аминь» в церкви. Мы поведали по очереди друг другу наши мелкие сердечные обиды, позабыв при этом о крупных. Мы прекрасно провели этот чудесный вечер.

Довольно трудно нам пришлось при свете полной луны преодолевать обратный, столь же мокрый путь. Я как раз было затянул довольно грубую песню, как был прерван криком моего адъютанта:

– Внимание, «сталинский орга́н»!

Свист и шелест в воздухе над нашими головами, затем разрывы. Инстинктивно мы «сделались плоскими» – как на армейском жаргоне именовалось выполнение команды «Ложись!», – не думая о том, что рухнули прямо в грязь глубиной по колено. Когда в конце концов мы добрались до нашего КП, то были столь же грязны, как и монгольский (калмык или среднеазиат. – Ред.) погонщик верблюдов, да к тому же еще и промокли до нитки.

Наши дни протекали все спокойнее. Мы почти что не выходили из нашего блиндажа. Мне это шло только на пользу, поскольку я перенес несколько повторных приступов малярии. Когда я, трясясь от озноба, лежал на своих нарах, Нитман читал мне вслух отрывки из своего любимого Рильке, «Пир» Платона, стихотворения Гете и современные рассказы.

Ближе к вечеру в один из таких дней я решил было позвонить адъютанту артиллерийского полка, чтобы сообщить ему, что мы, пресытившись прекраснодушной литературой, соскучились по служебной деятельности. К сожалению, связь установить не удалось. Тогда я открыл дверь нашего блиндажа и крикнул в направлении палатки, где жили два моих боевых товарища:

– Что происходит с этим проклятым телефоном?

Ответ на это был дан медленным торжественным тоном:

Слова эти оказались пророческими. Пять минут спустя раздался зуммер моего аппарата. Адъютант полка передал сообщение:

– Господин майор приказом по дивизии назначен командиром-наблюдателем в районе боев за гору Индюк. Когда господин майор сможет приступить к своим обязанностям?