Синицюань: Единство формы и воли. Часть 1

Все эти многочисленные переходы есть по существу лишь повторение неких внутренних форм циркуляции ци в организме. Состояние Великого предела представляет собой момент зарождения внутренних трансформаций ци, которые, проецируясь во внешний мир, образуют то, что принято называть «приемом». Таким образом, истинный прием, это не то движение, которое просто заучено или выдумано нами, он должен быть прежде всего отзвуком внутреннего движения внутри нас. Лишь такое понимание приема может считаться «истинным мастерством» — гунфу. Механическое повторение форм, не связанное с внутренним состоянием, будет лишь неудачной имитацией и бессмысленным самообманом, а ушу превратиться в мертвый слепок с красивого, но недоступно-далекого образа китайской традиции.

Инь и ян никогда не видны явно, но предстают перед нами через другие формы или через символы. Вряд ли новичок в ушу способен уловить все эти многочисленные переходы. В принципе, на первых этапах этого и не требуется. Если абсолютно точно выполнять классические движения, то уже одно это гарантирует, что через некоторое время понимание цепи вселенских трансформаций придет само собой, а человек окажется идущим по срединному пути-Дао. Но стоит лишь заняться фантазированием, и эта возможность будет потеряна на долгое время, если не навсегда. В ушу существует поговорка, пришедшая сюда из древнего даосского трактата «Дао дэ цзина»: «Если в начале дороги оступишься хотя бы на один шаг, то в конце пути ошибешься на сотни километров».

Здесь проявляется характерная и весьма существенная для нас черта ушу, да и вообще традиционного китайского миропереживания. В мире существует некая истинная форма, которая в любом виде человеческой деятельности обладает высшей ценностью. При этом не важно, как конкретно она выглядит. Эта форма — абсолютно внутренняя, духовно-энергетическая, символически связанная с внешними движениями человека. Надо абсолютно точно ЗНАТЬ, как выполняется движение в ушу, как пишутся черты иероглифов в каллиграфии, как делаются размывы тушью на картине, где должны располагаться камни при разбивке миниатюрного сада. Форма сверхценна, так как она обеспечивает нам связь с высшими силами, но — и это может показаться парадоксальным — сама по себе она ничего не обозначает. Ведь за формой скрывается путь-Дао и извечность перехода инь-ян. Именно этот путь и постигается в процессе занятий ушу, в процессе сочетания боевых искусств и самосовершенствования, и все это очень далеко он простого кулачного боя.

Можно спросить: да возможно ли это? Не идеализируем ли мы древнее китайское ушу? Разве можно достичь особой ясности сознания, озарения духа в процессе занятий кулачным искусством? В это, конечно, трудно поверить тому, кто «изучает» ушу лишь теоретически либо тренируется урывками, да к тому же и в плохой школе. Но стоит лишь полностью отдаться, довериться этому потоку «внутреннего ушу», занявшись истинно китайским стилем, поверить в сверхъестественность ушу для человека (разве любое высокое искусство не таково?), как многое становиться понятно само собой. Ушу не заучивается, но как бы пробуждается, уже существуя в самых глубинах сознания человека. Здесь необходимо долгое время. Оно выступает здесь фактором абсолютным, непреодолимым — сократить срок тренировок, перепрыгнуть через этапы занятий невозможно. Китайцы по этому повод всегда приводят срок вынашивания плода в утробе матери — десять лунных месяцев являются здесь фактором абсолютным и обязательным.

Идеал ушу, которое предстоит перед нами в виде форм кулачного боя, лежит далеко за рамками собственно кулачного искусства. Он распространяется в сферу тонкого, духовного, иррационального, вечно ускользающего духовного искусства, которое тем не менее вечно присутствует в каждом моменте нашей жизни.

Не случайно китайские мастера подчеркивали, что ушу следует изучать не на уровне приемов, то есть видимых форм, а на уровне семян. Речь идет о важнейшем китайском понятии «цзин» — семя, квинтэссенция. Это одно из трех важнейших первоначал китайской натурфилософии наряду с пневмой-энергией ци и духом-шэнь. «Дао дэ цзин» мы встречаем в себе намек на важнейшее свойство Дао — оно пустотно, отсутствующе, неуловимо, но содержит в себе «семена вещей». Обратим внимание — не формы, не вещи, не явления, но их семена, некую потенциальную завязь, из которой прорастает весь мир! Ведь семя, упавшее в землю, еще не есть дерево, но оно содержит это дерево в потенции, которое будет произрастать из семени с абсолютной безусловностью и необратимостью. Невозможно выучить все приемы ушу, более того — невозможно порой даже разучить все комплексы одного стиля (в шаолиньцюань их более пятисот!), но можно постичь ушу именно на уровне семени, то есть на уровне внутренних принципов, которые в необходимый момент дадут жизнь не только любому приему ушу, но и вообще перестроят внутренний мир человека, настроя его на высочайшую чистоту звука души.

И мы должны дать этому внутреннему семени — зачатку истинного мира внутри нас — возможность произрастать свободно, естественно, устранив какие-то волевые усилия, устранив даже сознание собственного «Я». Мы даем взрасти миру внутри нас, прибывая в состоянии «отсутствия себя и отсутствия других» — «у во у та» (дословно: «нет ни меня, ни другого»). Это значит, что между мной как личностью и всем миром рушиться разделяющая нас грань, мы сливаемся с ним в «единое тело» (ити), растворяемся в мировом потоке, безраздельно доверяемся ему. Мы превращаемся в лоно мира, а это значит и приближаемся к единству с Дао, ибо оно и есть «матерь всех вещей». Так наступает состояние, которое китайцы именовали «юнь» — «созвучие», когда все находится во всем, мое «Я» резонансно звучит в многоголосье остального мира, а само это многоголосье сводиться к одному-единственному Великому звуку — эху Дао, хотя, как говорит даосский трактат, «Великий Звук редко услышишь».

Это не просто слияние с Природой, это мистическое «самозабытие» (ванво), самоутрата в потоке мировых трансформаций, когда для нас не существует видимого мира, нет каких-то предметов или приемов ушу, есть лишь само биение жизни, которое мы бесконечно ощущаем внутри себя.

Семена просветленного духа, который заложили мастера синъицюань в древности, оказались глубоко запрятанными под множеством форм — комплексов, приемов, методик тренировки. Зачастую новичков смущает такое обилие принципов, и они спотыкаются о всякий новый прием, как неумелый оратор запинается на незнакомом слове. Нередко встречается и другое — человека охватывает желание выучить «еще один приемчик», начинается настоящее «коллекционирование» таолу и различных комбинаций. Но ведь не случайно мастера синъицюань говорили о загадочной простоте и неприукрашенности истинного ушу. Они намекали на то, что за любой внешней формой должно крыться внутреннее переживание, особое состояние души, ибо без него высокое искусство ушу превращается в подобие кулачного боя, который может быть эффективен для боя, но как Учение вряд ли может существовать.

Тогда зачем же нужны приемы вообще? Не легче ли от них просто отказаться и заниматься, скажем, только медитативными упражнениями? Это другая опасная крайность — несерьезное отношение к изучению приемов или вообще изобретательство своих комплексов, а то и целых стилей. Нельзя обойтись без элементарного изучения движения, как нельзя выйти к солнечной поляне в дремучей чаше, не зная дороги или вообще не умея ходить. Дорога в синъицюань — это и есть простейшие базовые упражнения. Поэтому в этом стиле говорят о «скрытом» или «неявленном» проявлении инь и ян, Великого предела и Беспредельного. Вспомним хотя бы Цзи Цикэ и его способ выражения двух начал через формы журавля и медведя.

Беспредельное порождает Великий предел, из которого возникают инь и ян. Два начала порождают Небо, Землю и человека, восемь триграмм, которые разделяясь, образуют шестьдесят четыре гексаграммы. Ими символично выражается все многообразие вещей и состояний. Человек вписан в эту схему вселенской эволюции, вбирает в себя земные и небесные потоки ци и соединяет таким образом небесное начало ян и земное начало инь внутри себя. Синъицюань становиться способом обретения этого вселенского единства. В этом стиле все сложные космические символы, типа «пяти стихий, восьми триграмм» обретают вполне конкретное воплощение.