Пилигрим (СИ)

- Благодарение за пищу и питье, - ответствовал Абу. - Приму с надлежащим почтением и то, и другое, от щедрот ваших. Благодарение и за приглашение разделить боль и кровь моей израненной души, ибо она велика, а томление ее есть самодостаточная причина моего нынешнего весьма плачевного состояния, чему, однако же, есть и особая причина, и сопутствовавшие обстоятельства. Врачевание сей хвори возможно и беседою. Что же до исцеления, так оно вряд ли наступит, с чем я уже смирился окончательно.

- Но ведь сказано - яви язву свою на площади на обозрение всем, и проси совета, и найдется обязательно либо сам страдавший такою же язвою и облегчение поимевший, либо знающий, как некто, использовав такое-то снадобье, в том страдание свое прекратил. В том и мудрость.

- Скажу тебе, это лишь одно из многого, мудростью полагаемого. Те же христиане веруют - скрытый грех наполовину прощен; но истинно ли сие? Никому не ведомо.

- Истинно почитается, чему невероятные свидетельства есть, откровение больной души исцеляет боль ее. Неужто спорить об этом?

И мы все согласились в том, что беседа благородная, а не спор о том, кто прав, почасту в горлопанство пустословное переходящий, есть отдохновение души от забот ее и бальзам на боли ее, и вернулись к напиткам и кушаньям, не ускоряя хода событий, что вообще является делом неблагодарным, ибо все и каждое должно следовать, как предначертано ему, а иное все нарушает ход вещей, что есть мировой закон. Известное время спустя, Абу обратился к нам:

- Мнится мне, что наступило время откровенному разговору и беседе средь праведных, о благородные. Есть время собирать камни, и время разбрасывать их; есть время беседовать, и время уклоняться от беседы. В должное время в должном месте свела нас судьба, в чем знак ее, свыше ниспосланный, усматриваю, а потому нужным не нахожу долее в молчании пребывать, а ведь надобно сказать вам, вот уже двенадцатый год я храню в себе невысказанной эту мучительную и сладкую боль, и никто не знает о ней до сей поры, и вот, лишь сейчас отверзнутся узы, ее во мне удерживающие, так и будь что будет, и пусть предначертанное свершением завершено станет.

И я сказал, обращаясь к Абу:

- Воистину, чтобы речь твоя была не в тягость тебе, а в удовольствие, и облегчение душевное наступило так естественно, как ночную мглу сменяет утренний рассвет - вначале едва лишь намеком, а потом все ярче и ярче, до катарсиса, что полуднем зовется, когда все природные силы пробуждаются полностью и окончательно, простри левую руку свою к дастархану и наполни ее этим серебряным стаканом с лучшим сирийским кофеем, в котором удивительная крепость сочетается с изысканной мягкостью и бесподобным вкусом и ароматом, а правую же длань, лишь только скажи желание свое, готовы мы наполнить чубуком подлинного турецкого кальяна, заправленного самолучшим табаком, и только прикажи - хочешь, яблочным, а хочешь - черносливовым, или же вишневым, или же персиковым, или же розовым - все для твоего удовлетворения, и мы рабы рассказа твоего, обращенные в слух. Говори же!

И Абукир почал:

- Повторение того, что могли вы почерпнуть где-либо в другом источнике, не есть украшение рассказу моему, как изъян плода способен вкус его испортить, но и невеликий грех, ведь не зная источника, не оценишь и вкус воды. Знамо дело, в каждом строении, великим искусством воздвигаемом, есть и изначальный камень в основе основ его, он и шероховат, и неказист, а только без него не ставятся беломраморные стены, изукрашенные резьбою, не оскорбившей бы и драгоценности, украшающие супруг хана в гареме его; и в великом ливанском кедре, каждая ветвь которого благородна в каждом повороте своем, а древесина благоуханна и прочна, а семя его исполнено маслом и как бы молоком, имеется грязный и корявый корень, который недостоин явления на свет, но без которого кедру не быть и не устоять; и в моем рассказе есть первое слово, и звучание его оскорбить способно слух, и вид его не изящен, а смысл его темен и до поры сокрыт, и название тому слову - страсть и любовь.

Надо же вам знать, что родом я из пустынников великой пустыни Аравийской, в коей песка больше, чем звезд на небе, воды меньше, чем в пиале, кою принято выпивать за беседою, стебли сорго и финиковые пальмы, способные давать пропитание, возможно счесть, причем пальцев на двух руках будет слишком для того много, а людей, жаждущих пропитания и имеющих это неоглядное место своим жительством, многие сотни, что кажется очень малым числом в бескрайности пустыни, на деле же слишком много, потому что им не хватает всего для жизни их. Люди там племени одного, имя ему И-н-Тартаит, только к разным родам принадлежат, я же отношусь к роду Бибанову, который там не из последних есть, и у него оазисы, и пальмы, и скот в изрядном числе имеются. Не стоило бы ничего большего и возжелать мне, в том роду проживая, если бы мои родители не сгинули неведомо куда, и я сам оказался в роду без сильных родственников, что обыкновенно означает полное ничтожество таких людей. Имуществом моим меня снабдить было некому, а без того нечего и полагать надежды обзавестись семьею, стадом или садом, или как иначе укрепиться, и есть лишь два пути жизни - или идти в приживалы к богатому родственнику и батрачить на него рабским трудом всю жизнь за малое пропитание и недостаточное одеяние, не имея способа как-то переменить состояние свое, либо же отважиться племя свое покинуть и уйти на вольные хлеба, тяжкими трудами хлеб свой зарабатывая по дарованию своему - кто в ремесле, кто в уходе за стадами, а кто, как я, судьбою одаренный способностью в самую темную ночь направление пути не терять, и в звездном чертоге читать так ясно, как немногие и в книге на знакомом наречии читать умеют, и источники воды знать, и на многих языках объясниться, и в управлении караваном уметь, и в руководстве людьми преуспеть - те идут в услужение караванщиками или проводниками, отдавая часть, и большую, старейшинам своим за то, что они продолжают считать тебя в И-н-Тартаит племени, где бы ни пролегали пути твои, и готовы подтвердить сие, ссылаясь на традицию да на племенную хронику, указав и имя твое, и отца твоего, и лета твои, потому что человек без роду и без племени пригоден лишь состоянию рабскому и на него каждый сильный горазд длань свою распространить и закабалить.

С младых ногтей я был приспособлен к караванному делу, отчасти способностями, судьбою мне дарованными (скажу вам, это воистину единственный дар, что мне дан был щедро, великодушно и бескорыстно), а также и моею безнадзорностью и отсутствием родительского попечения, вследствие чего вступиться за меня оказывалось некому и всякому было сподручно навязать мне некие обязанности, исполнять которые самолично не было особого желания или почиталось уроном собственному достоинству. По той самой причине, которая угнетает тело, но закаляет душу и придает рукам умение, я сызмальства научился не просто ходить за животными, чему и недоумок обучиться способен, но именно обходиться с ними, вступая в полное взаимопонимание, может быть потому, что и сам был низведен почти что до их уровня и они признавали меня за своего. Помимо этого умения, приобрел я всяческую сноровку в вязании узлов и в разведении огня, в выборе подходящего места для ночлега и в искусстве разбить походный шатер, уверяю, совсем непростом и нелегком для подростка, чьи мускулы еще не обладают нужной силою и прочностью, и уже с юных лет караванщики нашего рода стали видеть во мне не обузу, а некую толику помощи, и брали меня в странствия, где я исполнял роль мальчика-раба со службой за все. Ах, воспоминания того времени горьки для меня и тяжелы, но ведь все, что не сумело погубить нас, то закаляет и укрепляет, так и я к пятнадцатилетию своему мало того, что окреп физически, но и проявил недюжинные способности ориентироваться в пустыне, что почти также сложно, как в открытом море, но куда опаснее из-за непредсказуемости песчаных бурь и смерчей, способных замести и погубить караван в считанные минуты.