Страсти по разрядке

Но Дэвид вдруг поднял кверху указательный палец, как бы предупреждая, что сейчас скажет нечто важное:

— У вас в России иногда считают, что наш большой бизнес всесилен. Но это преувеличение. Особенно с тех пор, как наше законодательство запретило давать крупные пожертвования на нужды политических партий и предвыборных кампаний отдельных политиков. Этим воспользовались организации, у которых много индивидуальных членов и которые могут таким образом давать на политику большие суммы. Их влияние сейчас значительно усилилось, и бизнесу с ними трудно бороться.

Миллиардер перешел на шепот, как бы давая понять, что боится подслушивания.

— Я Вам сейчас скажу нечто, чему Вы не поверите. Знаете ли Вы, сколько отделений нашего банка за последние месяцы подвергнуты пикетам и другим устрашающим акциям со стороны Лиги защиты евреев? Несколько десятков отделений. Они знают, что мы не станем поднимать шум в прессе, потому что это только отпугнет от нас клиентов. Рано или поздно мы их преодолеем, но для этого понадобятся время и терпение.

Об этой Лиге мы были наслышаны. Именно она постоянно пикетировала советскую миссию при ООН в Нью-Йорке, а на День Победы устроила большую демонстрацию на Пятой авеню с лозунгами против преследования евреев в Советском Союзе. Лига знала о позиции Рокфеллера и специально пикетировала отделения его банка, давая понять, что ему пора менять политику в отношении СССР.

Выходя от Дэвида, я буквально столкнулся в дверях с Владимиром Алхимовым, советским торговым представителем в США и одновременно заместителем министра внешней торговли СССР, о котором я уже упоминал. Мы тепло поздоровались. Это был очень квалифицированный, знающий работник, которого высоко ценили американские бизнесмены. Как видно, Рокфеллер проверял мою информацию сразу по нескольким каналам. После работы в США Владимир Сергеевич пошел в гору и одно время (до 1985 года) был председателем правления Госбанка СССР.

Летом 1975 года самым крупным событием в советской внешней политике был подписанный в Хельсинки главами европейских государств и США, в том числе Брежневым и Фордом, Заключительный акт о европейской безопасности и сотрудничестве, который официально закрепил существующие границы в Европе, включая разделение Германии на два государства – ФРГ и ГДР. Это была т.н. первая корзина общих договоренностей, вторая была посвящена торговле, а третья – правам человека. Брежневу особенно нравились первые две корзины, а третью он считал формальностью. Говорят, М.А. Суслов был очень недоволен, что мы пошли на подписание третьей части соглашения, считая это крупным проколом МИДа. И он как в воду смотрел.

Когда я осенью побывал в вашингтонском доме Аверелла Гарримана, он об этом «эпохальном» соглашении выразился так:

— Не понимаю, почему вас, русских, так восхищает этот документ. По первой корзине он только подтверждает статус-кво. Следовательно, Запад ничего не теряет, а вы ничего не получаете нового. Зато вы опрометчиво связали себя «третьей корзиной». И поверьте мне, ею вас еще не раз как следует тряхнут по голове.

В тот момент мне его слова страшно не понравились. В его голосе я уловил не столько злорадство по поводу советского «проигрыша», сколько досаду на собственную администрацию, которая оказалась чрезмерно уступчивой в «первой корзине» по вопросам границ. И я решил его подколоть. Заметив на стене гостиной полотно Ренуара, я нагло пошутил:

— Какая великолепная копия!

— Копия? – возмутился Гарриман. – В этом доме нет копий, только оригиналы.

Это был не дом и даже не особняк, а скорее дворец, занимавший целый квартал в Джорджтауне, элитном предместье Вашингтона. Со стороны улицы его подъезды ничем не отличались от остальных. Внутри же был просторный зеленый корт с большим бассейном, а комнаты уставлены статуэтками Дега и полотнами французских импрессионистов. Гарриман любил наслаждаться красотой и на неё не скупился, хотя до старости сохранил мелочную скаредность в повседневных тратах. Майк Форрестол рассказывал, что, когда вез Аверелла к себе в гости в свой сравнительно скромный коттедж на атлантическом побережье, у того никогда не было с собой денег на проезд через платные мосты. Говорят, что среди богачей он не был исключением. Наследник другого мультимиллионера, будущий президент Джон Кеннеди никогда не носил с собой деньги и «позволял» друзьям платить за него таксистам.

Зато отношение к власти у богачей было однозначным. Гарриман дважды в 1950-х годах неудачно претендовал на место президента США, в 1956 году был избран губернатором штата Нью-Йорк и занимал министерские и другие ключевые посты при различных президентах от демократической партии. Форестолл рассказывал, что за особую жёсткость к подчиненным Гарриман в американской бюрократии носил прозвище «крокодил» — непослушным работникам откусывал головы (в переносном смысле слова).

Я как-то спросил Аверелла, как он относится к Никсону.

— Прогнали его за дело, — кратко отрезал он. – Не люблю, когда меня подслушивают. Америке полицейское государство не подходит, нам такие президенты не нужны.

Я вспомнил Форда и Рокфеллера, помешанных на подслушивании и подумал: «И этот тоже».

РОБЕРТ РОУЗА И САЙРУС ВЭНС

В 1975 году я возобновил знакомство и, можно сказать, сблизился с известным банкиром Робертом Роуза, вице-президентом банкирского дома «Браун бразерс, Гарриман», которого встречал только мельком в ходе своих предыдущих поездок в Америку. Банк был основан семейством Гарриманов, которые оставались его главными акционерами, хотя активной роли к этому времени в его делах не играли.

Боб Роуза не был богатым человеком и относился скорее к категории доверенных высших менеджеров, которых ценили за высокий профессионализм. При Кеннеди он был назначен заместителем министра финансов по валютным вопросам. Его функция состояла в том, чтобы следить за стабильностью доллара и координировать политику США с центральными банками других ведущих стран. В сложной обстановке 1960-х годов, когда доллар регулярно трясла лихорадка в связи с пассивным платежным балансом США и оттоком золота в Западную Европу, спокойствие и выдержка, с которыми он проводил линию тогдашней администрации, не перегибая палку и избегая неконтролируемой паники, в которую грозила временами свалиться международная валютная система, сделали его человеком, весьма авторитетным в мировых финансовых центрах. И когда он перешёл из правительства в частный банк, его неоднократно приглашали для консультаций в Вашингтон. На его публичные выступления постоянно ссылались ведущие газеты.

Благодаря этому он приобрёл внушительный вес в американской финансовой элите, входил в состав наблюдательных советов Фонда Рокфеллера, Трехсторонней комиссии, объединявшей представителей Америки, Западной Европы и Японии, и Бильдербегского клуба, собиравшего крупнейших финансистов капиталистического мира. Был он и председателем попечительского совета Брукингского института в Вашингтоне, где «сушили вёсла» многие отставные деятели демократических администраций. Это был человек, не только осведомлённый в вопросах международной экономики, но и весьма влиятельный в политических кругах.

Главным качеством Боба, пожалуй, была его неизменная умеренность. Он был совершенно лишен надменности и агрессивности, присущих многим лицам его социального круга. Круглое лицо банкира неизменно излучало приветливость и мягкость, внимательность к собеседнику, готовность спокойно обсудить любой сложный вопрос, прийти на помощь, познакомить с нужными людьми, которых он знал и каковых, казалось, у него было бесчисленное множество.

С Бобом мы сошлись практически сразу. Сказалась, конечно, общность наших профессиональных интересов. Роуза с интересом слушал мои оценки экономических тенденций в СССР, которые, конечно, существенно отличались от той информации, которую он получал из американских источников. Я отнюдь не кормил его нашей официальной пропагандой, и он это ценил. Интересовался он и тем, куда движется наша внутренняя и внешняя политика, а в ответ готов был делиться информацией, часто уникальной, о собственной стране и международных делах. Мы регулярно (не реже раза в месяц) встречались для обмена мнениями. Как правило, я приезжал к нему в банк на Уолл-стрит, где мы беседовали за ланчем в отдельном кабинете. Иногда мы с Мариной ездили к нему на квартиру в высотном здании на Пятой авеню или в загородный дом недалеко от Нью-Йорка.