Пестрыя сказки [старая орфография]

Вокругъ меня были блестящія, прозрачныя стѣны; въ первую минуту мнѣ показалось что то были слившіяся капли росы; но они составлены были частію изъ кристальныхъ колоннъ, самыхъ разнообразныхъ, — частію изъ шаровъ, наполненныхъ воздухомъ, но столь плотно и искусно сжатыхъ что между ними едва замѣтны были отверстія; вскорѣ солнце освѣтило мое жилище; тьмочисленныя краски заиграли на кристаллахъ; переливались радужные цвѣты и отражаясь на поверхности моего тѣла, безпрестанно производили во мнѣ новыя, разнообразныя, сладкія ощущенія! — какъ описать ето величественное зрѣлище! еще прежде я любилъ смотрѣть когда солнце пораждало цвѣты на капляхъ росы, но никогда я не могъ вообразить чтобы лучей его достало украсить столь обширное жилище, какова была моя темница.

Темница — сказалъ я. Такъ! не смотря на все великолѣпіе, меня окружавшее, — я все дѵмалъ о прежнемъ моемъ жилищѣ, о моей подругѣ, о моей независимости. Хватаясь за оконечности кристалловъ, привязывая къ нимъ верви, я хотя съ трудомъ, но добрался до половины стѣны, — вдругъ что-то зашумѣло надъ моею головою, — новое чудо! — стадо пернатыхъ влетѣло въ мое жилище. Съ новымъ усиліемъ я продолжалъ подниматься, желая найти то отверстіе, въ которое влетѣли пернатые; „вокругъ меня сплошныя стѣны,” думалъ я — „ето отверстіе должно находиться вверху!” — ¿но что увидѣлъ я, достигши до потолка? онъ былъ не что иное какъ сборъ произведеній почти изъ всѣхъ царствъ Природы, соединенныхъ между собою почти такъ же, какъ мы соединяемъ верви сѣтей. Я не могъ довольно надивиться искусству того существа которое составило ету ткань; въ ней видны были остатки растеній, остатки насѣкомыхъ, минералы, все ето держалось чудною связью; какихъ усилій, какихъ трудовъ было надобно чтобы не только укрѣпить ето все между собою, но даже собрать съ разныхъ концевъ вселенной. Всего удивительнее показалось мнѣ то что ета ткань плотно прилегала къ кристаллу, но однако не была къ нему привязана.

Лишь здѣсь удалось мнѣ объяснить себѣ для какого употребленія могла быть ета чудная ткань; но и здѣсь еще я спрашиваю самаго себя ¿ета драгоцѣнная ткань, не смотря на все свое великолѣпіе, можетъ ли быть столь же полезна какъ наши сѣтпи — и не одинъ я; я знаю: многіе люди еще не рѣшили етаго вопроса.

Не нашедъ отверстія, я опустился внизъ и видя невозможность вырваться изъ моей темницы, — рѣшился въ ожиданіи удобнаго къ тому случая, воспользоваться дарами судьбы или мощнаго волшебника пославшаго мнѣ пернатыхъ. Къ счастію мнѣ ето не стоило большаго труда; всѣ онѣ были весьма слабы и не попадали, а падали въ сѣти которыя я разставлялъ имъ.

Такъ прошло долгое время, солнце уже начинало скрываться, я приготовлялъ себѣ теплой уголъ на время зимы; ¿но какъ изобразить мое удивленіе? едва сокрылось солнце, какъ явилось другое. Признаюсь, трепетъ обнялъ меня, когда я подумалъ до какой степени можетъ простираться власть чародѣевъ! Вызвать свое солнце — какъ бы въ насмѣшку надъ свѣтиломъ Прпроды! превратить ея порядокъ! до сихъ поръ я не могу вспомнить объ етомъ безъ ужаса! Правда, ето волшебное солнце только свѣтомъ напоминало о настоящемъ; не было у него теплоты; но не смотря на то, оно также какъ настоящее, раскрашивало стѣны кристалловъ меня окружавшія.

Въ то время какъ я разсматривалъ ето чудное явленіе, послышался далекій громъ — Ну, думалъ я, онъ разразитъ чародѣя за его преступленія, разрушить мою темницу и я восторжествую…

Чрезъ мгновеніе я замѣтилъ, что етотъ громъ былъ дѣйствіе самаго чародѣйства; онъ не походилъ на обыкновенный громъ Природы ибо продолжался безпрерывно; между тѣмъ жилище мое трепетало; не только каждый кристаллъ отзывался внѣшнимъ звукамъ, но даже вервь, на которой я находился, звучала; доселѣ я не могу себѣ объяснить етаго страннаго дѣйствія: вѣроятно чародѣй, во власти котораго я находился, совершалъ въ ето время какое либо столь страшное таинство, что всѣ предметы имъ сотворенные вторили его заклинаніямъ; еще болѣе увѣряетъ меня въ етомъ то что трепетъ окружавшихъ меня предметовъ и на меня распространился; мало по малу всѣ мои мышцы стали приходить въ движеніе; чувство, подобное чувству любви, меня взволновало; невидимая сила приковала къ тому мѣсту, гдѣ были слышнѣе звуки и на меня нашло сладкое самозабвеніе; — не знаю долго ли продолжалось ето состояніе; когда я опомнился, тогда уже чародѣйская сила изсякла; звуки умолкли, ложное солнце погасло и мракъ облекалъ всю Природу.

Однажды, когда свѣтило дня сіяло во всемъ блескѣ и жаръ его усиливался, проходя сквозь шары, находившиеся въ стѣнахъ моей темницы, — снова я услышалъ шумъ, потолокъ приподнялся и ¿какъ выразить мое восхищеніе? я увидѣлъ мою подругу, мое, гнѣздо; оставляю сердцамъ чувствительнымъ дополнить, что я чувствовалъ въ ету минуту; темница мнѣ показалась чистой, свободной равниной, — и я можетъ быть только въ сію минуту оцѣнилъ вполнѣ ея великолѣпіе; но не долго продолжался мой восторгъ — снова потолокъ зашевелился, и о ужасъ! мой отецъ спустился въ мою темницу.

Съ сего времени начались мои бѣдствія; въ великолѣпномъ замкѣ негдѣ было укрыться отъ отца моего; — пока еще были пернатые, я былъ спокоенъ; но извѣстна жадность отца моего; скоро онъ истребилъ всѣхъ пернатыхъ; новыхъ не являлось на ихъ мѣсто; голодъ представился намъ со всѣми терзаніями. Къ величайшей горести я въ тоже время сдѣлался отцемъ многочисленнаго семейства, потребности увеличились; ¿разсказывать ли всѣ ужасы нашего положенія? — Уже многіе изъ дѣтей моихъ сдѣлались жертвою отца моего; въ страхѣ, полумертвые бродили мы съ моею подругою по великолѣпнымъ кристалламъ; наконецъ природа превозмогла! однажды —, уже мракъ начиналъ распространяться, — вдругъ я замечаю что нѣтъ со мною подруги, собираю послѣднія силы, обхожу замокъ и увы! въ отдаленномъ углу подруга моя пожираетъ собственное дѣтище! въ ету минуту всѣ чувства вспылали во мнѣ: и гнѣвъ, и голодъ, и жалость все соединилось, и я умертвилъ и пожралъ мою подругу.

Послѣ одного преступленія другія уже кажутся легкими: — вмѣстѣ съ отцемъ моимъ мы истребили все, что было живаго въ темницѣ; наконецъ мы встретились съ нимъ на трепещущемъ тѣлѣ моего послѣдняго сына; мы взглянули другъ на друга, измѣряли свои силы, готовы были броситься на смертную битву… какъ вдругъ раздался страшный трескъ, темница моя разлетѣлась въ дребезги и съ тѣхъ поръ я не видалъ болѣе отца моего…

¿Что скажете? — ¿моя повѣсть не ужаснѣе ли повѣсти Едипа, разсказовъ Енея?

Но вы смѣетесь, вы не сострадаете моимъ бѣдствіемъ!

Слушайтежъ, гордые люди! отвѣчайте мнѣ ¿вы сами увѣрены ли, убѣждены ли вы какъ въ математической истинѣ, что ваша земля земля, а что вы — люди? что если вашъ шаръ, который вамъ кажется столь обширнымъ—, на которомъ вы гордитесь и своими высокими мыслями и смѣлыми изобрѣтеніями, — что, если вся ета спѣсивая громада не иное что какъ гнѣздо непримѣтныхъ насѣкомыхъ на какой нибудь другой землѣ? ¿что, если исполинамъ на ней живущимъ вздумается дѣлать надъ вами —, какъ надо мною, — физическія наблюденія, для опыта морить васъ голодомъ, а потомъ прехладнокровно выбросить и васъ и земной шаръ за окошко? изрытыми горами вамъ покажутся ихъ пальцы, моремъ ихъ канавка, годомъ — ихъ день, свѣчка — волшебнымъ солнцемъ, великолѣпнымъ замкомъ — банка, покрытая бумагой, смиренно стоящая на окнѣ и въ которой вы по тонкости своего взора замѣтите то, чего исполины не замѣчаютъ. — А! Господа! что вы на ето скажете?…”

Господинъ Ликосъ замолчалъ, — не знаю что подумали другіе, — но меня до смерти испугали его вопросы; испугали больше, нежели пугаютъ Гг. Критики, которымъ я смѣло отдаю на съѣденье моего мохноногаго Героя, — пусть они себѣ кушаютъ его на здоровье!