Пилигрим (СИ)

Где кончаются дороги мысли -

там начинай внимать.

Где слова перестают выражать -

там начинай созерцать.

Как верить словам, хотя бы и облеченным в форму традиции, и освященным свидетельствами достойнейших и знаменитейших людей? Неужто ты уверовал, что мудрость всегда заключается в словах победившего в споре? Разве не встречал ты: три человека удостоверяют, что черепаха - это черепаха, указывая на лягушку. Утверждением ничего нельзя утвердить, отрицанием ничего нельзя отвергнуть.

Однако же, умоляю тебя, не отрицай и очевидного. Не в силах изменить природу предмета, назвав его именем другого, как не изменить холода льда, назвав его огнем, способно изменить, и совершенно обратить в противоположность словесными эскападами, многие другие вещи. Вот, как ты почасту наблюдал, в одном месте люди называют нечто - это добро, тогда как рядом то же самое называют не иначе, как - это зло. И столь же нередко меняют имя добра на зло и наоборот, руководствуясь своекорыстным интересом, или в пользу некоей сиюминутной пользы, что изменяет и сам предмет сего, его свойства и, увы, его значимость и полезность. Ты и сам испытал, когда твой род, бывший кладезем мудрости, в одночасье объявили зловредством и бедою племени и почти истребили, да и сродственники твои, уходя в разбойный набег, убеждали себя, что взятие крови чужой и достояния чужого - добро для них. Знай же, то, что происходит из слова, словом же и изменяется, ибо его природа такова. И слово не есть истина, а лишь знак, ее скрывающей из-за неумения людского проникнуть в ее суть. Густой туман не скрывает благоухания цветов, но для приверженного словам истина прячется в их оболочке, а слова слагаются в книги, а книги - в учение, которое вынуждено уже не объяснять истину, а объяснять словами другие слова. Где уж там до истины!

Одну фразу, существующую до слов,

не передадут и тысячи мудрецов.

Одна нить перед нашими глазами

не прервется целую вечность.

Сутью дзен является отсутствие необходимости определять словесно что бы то ни было, постигая учение. Отрицая значимость слов для понимания его истин, книги, впрочем, весьма немногочисленные, в которых содержатся некоторые мысли из круга дзен (именно некоторые - потому что понимание есть личный опыт каждого из адептов), называются умышленно приниженно, как, к примеру, "Собрание камней и песка", "10 буйволов" или "Врата без входа", что, замыслом собирателей, должно показывать малозначительность слова для постижения сути учения. В подтверждение сего, "Собрание камней и песка" излагает рассказ о прощании Бодхидхармы с учениками своими, которых он взращивал девять лет в стране Хань, прежде чем принял решение вернуться в место своих истоков - у каждого из них Бодхидхарма спросил, что есть истина?

Дофуку ответил: "По-моему, истина находится вне утверждения или отрицания, так как это лишь путь, по которому она движется".

Бодхидхарма произнес: "У тебя моя кожа".

Монахиня Содзи ответила: "По-моему, она подобна взгляду Ананды на землю Будды - он увидел ее однажды и навсегда".

Бодхидхарма сказал: "У тебя моя плоть".

Дойку ответил: "Четыре элемента - свет, воздух, жидкость и твердое тело - пусты, а пятый - не вещественен. По-моему, невещественность и есть реальность".

Бодхидхарма сказал: "У тебя мои кости".

Наконец, Эка склонился перед учителем и остался в молчании.

Бодхидхарма возликовал: "У тебя моя сущность".

Не знаю, смог ли ты, о благословенный, удостовериться хотя бы в чем-то, в чем я старался убедить тебя посредством моего неумелого рассказа, ибо талант мой невелик, а речь - косноязычна. Но и моими недалекими мыслями я уверовал - имя или, если хочешь, слово отражает сущность предмета лишь в сознании твоем, а сама суть лежит вне словесного описания. По сей причине молчаливое размышление, именуемое медитированием, вероятно, стоит ближе к откровению, нежели многоречивые моления и жалостливые песнопения, а также и фимиам, воскуряемый богам. В конце концов, многие религии почитают имя бога не то, чтобы запретным знанием, но открытым лишь посвященным, что означает отсутствие такой уж насущной необходимости знать истинное по имени, дабы обращаться к нему.

Встречаюсь с ним, но не знаю, кто он.

Говорю с ним, но не знаю его имени.

Говорят же - тысячу раз произнеси ложь, и она станет истиной. Пускай хоть и отчасти, но сие утверждение верно - слово изреченное, многократно повторенное, проникает ужом и гадюкою в умы, и там откладывают ядовитые плоды свои, и вот уже ты видишь результаты их - почитаемое ранее за добро принимается за злое и недостойное дело, и почти неизбежно проливается кровь, оправдываемая не пониманием сути вещей, а трескучими словесами. А универсум как был, так и есть, и сокрытая в нем истина неизменна, независимо от поименования ее или же оставления без названия. Правдоподобно, ежели признать молчание истиной, а говорение - искажением ее, и справедливо углубляться в размышление о сути вещей вместо того, чтобы говорить о ней. Тот, кто думает, что обладает сиятельной мудростью, едет впереди осла и позади лошади. Он действительно способен лишь превозносить себя и свою ученость, не задумываясь о том, что есть что, и какое отношение его знание множества слов имеет к изменению погоды или падению листа клена в октябре. Да, ты знаток всех деревьев в лесу, но что от того деревьям? Ты ведаешь, что пламя горит, пожирая в одно и то же время дрова и воздух, но предскажешь ли, когда и куда полетит самая малая из искр его? Ты знаешь, что из соития рождается дитя - но каким первым словом откроется речь его?

Неведомый дзенский монах сказал мне на глупый вопрос о просветлении его: "Я полностью сбросил свою кожу. Осталось одно подлинное естество". По размышлении, не могу ничего сказать сверх того, и в молчании удаляюсь.

Мой опыт в учении дзен был и краток, и совершенно недостаточен, так что я постиг лишь лежащее на поверхности. Вскорости подошло время, когда меня выслали из Ямато (а надо сказать тебе, что за иноземцами там учиняют совершенно настойчивый надзор, так что каждый шаг известен властям, и также строго блюдут дозволенный срок жительства на их землях, хотя как это согласуется со столь почитаемыми в тех краях дао и дзен, остается вне моего понимания), и я был принужден взойти на корабль и возвратиться на материк, куда и был доставлен чаяниями морского капитана, на которого властями возложена была должность препроводить меня прочь из страны, что он и исполнил с тщанием великим и некоторыми заботами относительно моего благополучия в дороге, поскольку получил приказание доставить меня живым, и бог весть, что могло бы произойти, если бы его о том не уведомили по умыслу или по небрежению. Странствие мое длилось ровно столько же, сколько и путь в страну, проделанный мной несколько ранее, и я не претерпел ничего, сверх обыкновенных затруднений. Думается мне, что в обратной дороге я даже меньшие горести испытывал, так как много и настойчиво размышлениям предавался, пытаясь осознать, что же такое вынес я из этой закрытой страны, в кою нелегко попасть, и сложно выбраться. То ли откровение снизошло на меня, то ли даром потрачено весьма значительное время, что можно было бы употребить и на иное занятие? Верно ли, что принимая наставления, я тщился постигать их исток, не примеряя их собственными мерками, и тем самым весь мой прежний опыт, а я не подниму руки, дабы перечеркнуть его накрест, признав бесполезными усилиями, никоей стороной не прикоснулся к открытому в дзен?