Пилигрим (СИ)

Иногда встречались на моем пути особенно занятные достопримечательности или своими качествами выделяющиеся люди, и мне казалось, что вот, в этом самом месте, здесь и сейчас откроется мне нечто, что успокоит мятущуюся потребность во мне самом и приблизит к той мере безмятежности, что именуется нирваною, но малое время погодя открывалось мне, что такое же самое учение, хотя и изложенное другими словами или на другом наречии, открывалось мне в таком-то месте таким-то человеком, искушенным в искусстве славословия и изложении философических категорий, и я постигал - все, все повторяется, вот сейчас он говорит так, а вот сейчас он скажет то-то и то-то, что будет означать переход вот к такому-то постулату... уже известному мне!

Пребывая почасту в разочаровании и унынии, следовал я от одного приметного и достославного пристанища мысли к другому, подбирая изюминки мудрости из дорожной пыли и наслаждаясь их редкостью и вкусом, переходя от одного селения к другому, проходя один горный перевал за другим, проводя ночь за ночью - когда у очага постоялого двора, в котором богобоязненный хозяин не посмел отказать одинокому и неимущему путнику в пристанище и некоторой пище, а то и под открытым небом у костерка, на котором когда удавалось, а когда и нет просушить одежду, проплывая реку за рекою на плотах или на попутных рыбачьих байдарах, прошел я торными путями сквозь две речные долины, населенные преимущественно ханями, с некоторой примесью иного населения, большей частью из тех, кого пришлые хани поработили во время оно и принуждением заставили исполнять для них всякую черную и тяжкую работу, и вышел к побережью моря, именуемого, как и многое другое в той стране - Желтым. Мне довольно рассказывали из встречных на пути моем, что в той стороне лежат многие страны, населяемые всякими удивительными людьми, которые носят собачьи уши или голов не имеют, а рот и глаза полагают на животах, или которые живут совершенно по-скотски, питаясь лишь подножными кормами, которые достать могут, а сами полей не возделывают и заготовками не утруждаются. Сам я ничего такого, за исключением людей, впавших в дикость и растративших всякие достойные умения, никогда и нигде не встречал, так что, хотя и выслушивал сказания, в надлежащее время рассказываемые, относился же к ним с изрядной долею скепсиса, ведь все это говорилось не очевидцами, а с чужих слов, на которые полагаться в полном виде не подлежит. Некие же иные сказывали мне, что за морем, впрочем, недалеко, действительно на островах есть страна, которую населяют близкие ханям люди, похожие на них и внешним обликом, и писанием своим, да и во многом другом сродство проявляют, однако во многом другом они наособицу стоят, исповедуя многие учения собственного толка и необычные весьма, только попасть к ним можно не иначе, как морским путем на корабле. Во мне тогда же пробудилось сильнейшее любопытство и укрепилось решение про себя неизбежным проникнуть в это загадочное место, достойное изучению и осознанию, и с тем намерением, тайно имея его в себе, я передвигался по побережью, якобы бесцельно, тогда как на самом деле исподволь изыскивая удобного случая. Так мне удалось посетить и осмотреть весьма многое количество приморских селений, в которые большая часть населения занималась рыбной ловлею, сбиранием моллюсков и водорослей, которые шли как на питание, так и на выделку разного рода имущества, наподобие корзин, веревок или тканей. От них я узнавал некоторые, впрочем, часто фантастического вида, подробности о заморских странах, и убеждался в том, что рассказчики говорят с чужих слов, потому что сами далее ближайшего ярмарочного торжища никуда не путешествовали.

В одно время довелось мне прийти в довольно крупное поселение, строения которого как бы окружали берега узкой, извилистой и примечательно глубокой бухты, в которой, помимо обычного в тех местах великого числа рыбачьих лодок и джонок под бамбуковыми парусами, на которых перемещаются местные торговые люди, а также и проживают вместе с многочисленными семьями, домашним скарбом и мясными животными, стояли и действительно большие корабли, видом те же джонки, но преизрядного размера, которые имели полное право назваться морскими судами и имели способность пересекать морские просторы, а не болтаться в виду берега, подобно мелким суденышкам. Вскорости, сойдясь на короткой ноге с некоторыми местными, я уже знал, что эти корабли на самом деле ходят далеко в море, большей частью к берегам Лаоса и Вьетнама, куда отвозят рис и рыбу, шелка и некоторые изделия промыслов, особенно же знаменитые лаки, взамен приобретая сиамских обезьян, золотой песок, особый род выделываемого там банджа, а также красивых тайских и вьетских невольниц, ценимых во многих местах за тонкость черт и замечательную способность к молчанию. Как мне было сказано, иногда на таких кораблях плавали также и в Ямато, где с большими прибылями продавались каллиграфические свитки с поэмами и философскими трактатами, а также многие из искусно изготовляемых в стране Хань вещей, однако плавания такие свершаются весьма редко и не регулярно, а так, когда придет настоятельная необходимость в таком предприятии, и не ранее того, а другого пути попасть на острова вовсе нет.

Получивши такие сведения, я пришел к неминуемому заключению о том, что попасть на нужный корабль, который идет в вожделенное для меня место, и есть главная и основная цель моего пребывания в том селении. Жизнь в нем была очень и очень непростой, а содержание излишне скудным, но одно было замечательно - работы, чтобы могла прокормить меня и дать некоторые средства для продолжения путешествия, там имелось в достатке, главным образом, работы для рук и для спины - поднять, принести, перетащить, погрузить и разгрузить, и многое подобное. Так что и мне довелось сполна взвалить на себя эту долю, впрочем, жаловаться не приходилось, ведь мне удавалось не только обеспечивать себе сносное существование, но и заводить знакомцев в тех местах, куда доступа иначе бы не было - среди портовых грузчиков или команды кораблей. Там я присмотрел нескольких людей, с которыми счел возможным разделить свое намерение попасть на отплывающий в Ямато корабль, и один из них, хотя и высказал мне множество сомнения в желательном мне успехе, указал на одну из крупных джонок и передал, что она, под именем "Нихон-Мару", пришла из самого Ямато под управлением тамошнего капитана Кусуда, и готовится выйти в обратный путь, когда завершится ее погрузка, однако не все товары свезены, а потому стоянка продлевается еще на некоторое время. И я решил испытать счастие на этом корабле, тем более ничего иного мне и не оставалось, и взошел на него.

Капитана Кусуда я нашел в самом расстроенном состоянии чувств, чего только и можно ожидать от человека, чьи дела находятся в состоянии далеко не блестящем, а он сам никаким образом не в состоянии их исправить, отчего прием, им мне оказанный, любезностью не отличался, и он все порывался изгнать меня со своего корабля прочь, и я его в том винить не смел. В самом деле, убытки его от простоя превысили уже всякие мыслимые пределы, команда, находясь в вынужденном безделье, распускалась и ленилась чрезмерно, и удержать ее от этого никакой возможности не представлялось, и если бы не невозможность возвращаться порожним, капитан бы предпочел плавание с одним балластом лучшим выходом, нежели пребывание в ожидании в порту. Как я уже сказал, прием его было неласков, и слова, с которыми ко мне он обратился, перемежались одно через другое такими, как "прочь!", "пошел вон!", "кто допустил?" и "как таких земля носит!" Я же, тираду его выслушав, обнаружил, что устранять меня с корабля грубым физическим насилием никто как будто не собирается, и обратился с учтивой речью:

- Досточтимый Кусуда-сан, не благоволите ли вы предоставить мне возможность пересечь непреодолимые для меня морские просторы на вашем достойном судне, дабы совершить предначертанное мне путешествие в страну Ямато в поисках просвещения и просветления?