Жеребята (СИ)

Два рыжих мальчишки о чем-то спорили на плоской крыше дома горшечника.

- Там будет два белых коня! - доказывал один.

- Ничего подобного, Раогаэ, там будет черный и белый! - снисходительно говорил другой с видом старшего брата.

- Ты-то откуда знаешь? Тебе же нельзя ходить на занятия в храмовой школе!

- Ты зато туда ходишь, а меня задачки просишь решать! Мои домашние учителя гораздо лучше вашего лысого Зэ!

- Тебе просто завидно, что эта школа - для мальчиков! - ответил второй рыжий мальчишка.

- Та-ак, Раогаэ, - с угрозой начал мнимый старший брат, - та-ак...

- Хорошо, хорошо... Раогай...или как там тебя... ха-ха - Раогаэ!

Рыжая девушка, переодетая в одежду юноши, покраснела от злости.

- Огаэ! Огаэ! Что ты там сидишь, тебе не видно ничего! - закричал куда-то вниз настоящий Раогаэ.- Иди к нам! У нас все видно!

Маленький русоволосый мальчик с серьезным лицом вскарабкался к ним.

- Вот скажи, Огаэ, какие кони будут в колеснице великого жреца Всесветлого? - спросила Раогай.

- Белый и черный, - уверенно, словно отвечал урок, сказал мальчик. - Это напоминает великому жрецу, о том, что он - человек. А в колеснице Шу-эна - два белых коня.

- Видишь?! - торжествующе воскликнула Раогай. - Что толку, что ты ходишь в свою школу для мальчиков? Ты все равно ничего не помнишь, не то, что умница Огаэ!

- Да ты просто... ты влюбилась в этого жреца! - прошептал коварно Раогаэ.

Раогай сжала кулаки, но потом отвернулась и нарочито безразличной походкой перебралась на противоположный край крыши.

А Огаэ смотрел на приближающуюся колесницу с белым и черным конями. Высокий человек в простом белогорском плаще стоял на ней, не шевелясь, держа в сильных руках поводья. Толпа смолкла. Кони подошли к воротам храма. Тогда Миоци сошел с колесницы и два старейших жреца накинули вышитый золотом плащ поверх его простого. Это были ли-шо-Лиэо, хранитель Башни Шу-этэл, второго священного места в городе после храма Шу-эна Всесветлого, человек с глубоко посаженными, точно выгоревшими от долгих лет глазами, и первый жрец Шу-эна, ли-шо-Оэо, белый как лунь, едва стоящий на ногах от ветхости. Рабы все время были наготове, чтобы поддержать его - но он то и дело властным жестом отстранял их.

Накинув плащ на молодого жреца, они ввели его в сияющий белизной мрамора и жаром медных зеркал - в три человеческих роста! - храм Шу-эна Всесветлого.

- Давно, давно не приходили к нам молодые великие жрецы Всесветлого! - говорил дряхлый первый жрец, ли-шо Оэо.- Теперь Уурт переманивает всех. Вот и Нилшоцэа... аэолец, из знатной благородной семьи, в белых Горах воспитывался, а ушел к Темноогненному. И по-фроуэрски научился так, что от природных детей реки Альсиач не отличишь... А ты, молодой белогорец, из какого рода?

- У белогорцев нет рода, - перебил его не менее престарелый ли-шо-Лиэо, хранитель Башни Шу-этел. - Их жизнь посвящена Всесветлому.

- Я происхожу из рода Ллоутиэ, - ответил Миоци, вскинув голову, и его густые светлые волосы рассыпались по плечам, как конская грива.

Старцы многозначительно переглянулись.

- Тогда еще более удивительно, что ты избрал Всесветлого, а не Темноогненного, - заметил ли-шо-Оэо. - Ты не боишься, что твои родители - в списках Нэшиа?

- Нет. Я не боюсь, - ответил Миоци, чеканя каждое слово. - Я прошел два посвящения - и на моем теле остались навсегда следы от них. Я целиком принадлежу Всесветлому и более никому.

С этими словами он откинул свои одежды, и старцы увидели еще свежие следы от страшных ран после жестокого обряда.

- Подумать только! - покачал головой ли-шо-Оэо после минутного молчания. - Согласился на этот обряд... да ты, наверное, и постился три луны до этого?

- Да, - отвечал Миоци немного удивленно. - Как того требует обычай.

- Ты запахнись, запахнись-то, - заторопил его хранитель Башни. - Нечего перед нами, стариками, хвастать. Вот твой ладан.

Он сделал знак, и раб подал белогорцу корзину со светлым, прозрачным ладаном. Этот ладан стоил больше, чем золото - чтобы сварить его, требовались месяцы.

Миоци склонил колени перед жертвенником Всесветлому. Свет полуденного солнца отражался в огромных медных зеркалах, и гигантские солнечные блики слепили всех троих, вошедших в алтарь. Закрыв глаза - он не хотел щуриться - молодой белогорец опустил руки по локоть в драгоценную корзину и зачерпнул ладан - благоухание распространилось в воздухе, и раб Нээ прошептал что-то, а по его одухотворенному лицу потекли слезы.

Миоци медленно и торжественно высыпал горсти ладан на раскаленный камень алтаря - сначала из левой руки, потом из правой.

- Ничего он не нашел по всей земле, и за морем не нашел ничего - ибо не было более ничего пред очами Всесветлого. И стал он тогда конем, жеребенком стал он - и излил свою кровь ради живущих, чтобы наполнились небо и земля, пред очами Всесветлого...

- А он, смотри-ка, и вправду набожный мальчик, - негромко сказал хранитель Башни Шу-этел.

- Пришел с посохом в одной рубахе и плаще, - согласился ли-шо-Оэо. - С ножом и флагой на поясе-веревке...

- Посмотрим, ли-шо-Лиэо, что на нем будет надето, когда он пробудет год великим жрецом, - пожевал губами ли-шо-Оэо. - В его руках - богатства храма и большая власть. Он завтра войдет в совет Иокамм и займет место впереди. И спорить с ним будет сложно.

- Спорить сложно с Нилшоцэа, этим новым наместником правителя Фроуэро, - ответил хранитель Башни. - Неспроста народ судачит о том, что его наставники - сыны Запада! Он ведет себя так, как будто это он, а не юный царевич Игъаар - наследник. Как будто Нилшоцэа - хозяин в нашем городе и во всей Аэоле и Фроуэро!

- Так оно и есть.

- Нет, старина Оэо! - затряс головой хранитель. - Слово Иокамма пока еще сильно против слова Нилшоцэа. И пусть даст Всесветлый этому мальчику сил не уступать до конца!

- Уступит, куда денется. Соединит алтари.

- Очень сомневаюсь. Шрамы на его теле - уж больно настоящие, чтобы он мог их променять на деньги, - заметил хранитель.

- Да, шрамы истинные... Не думал я, что еще чему-то на этом свете удивлюсь - а вот поди же... Не думал я, ли-шо-Лиэо, что есть еще такие белогорцы, которые принимают настоящее посвящение, а не просто красной охрой намазываются.

- Я думаю, он искренен в почитании Всесветлого. Посмотри, как он молится. Его сердце воистину забывает себя в видении славы Всесветлого, как и произносят его уста...- вздохнул ли-шо-Лиэо.

- Была бы таких белогорцев хотя бы дюжина, мы бы победили при Ли-Тиоэй.

- Была бы таких белогорцев хотя бы дюжина, мы бы разбудили Уснувшего, - ответил хранитель Башни.

- Не разбудить его. Восстал бы уже давно, чтобы Уурта посрамить.

- Ты говоришь, как деревенщина, - ли-шо-Лиэо по-стариковски затряс головой.

- Что ж, я деревенщина и есть, - спокойно ответил ли-шо-Оэо. - Вырос в селе, подальше от алтарей ууртовских.

- Так что, по-твоему, Уснувший - один из богов, вроде Уурта и его свиты, не будь она помянута в этом священном месте? - затрясся от негодования хранитель Башни.

- Ты, кажется, начитался свитков народа грез... - махнул невесело рукой ли-шо-Оэо. - Спит он. А отчего, почему - не знаем мы. Вот моя мудрость, вот то, с чем я войду в Ладью Шу-эна, чтобы все забыть. Этот мальчик тоже это поймет - позже или раньше.

Хранитель башни насупился.

- Да, я храню старую лодку, доставшуюся мне по наследству, на чердаке! - заявил он неожиданно. - И ты это знаешь. И знаешь то, что Великий Уснувший не спит на самом деле, но, как сказал мудрец: "Не думай, что Великий Уснувший спит воистину, но этим показуется, что найти и ощутить Его невозможно, если он сам того не возжелает. Ибо сон Его - не есть обычный сон смертных, а образ, используемый для выражения Его недосягаемости силами сотворенных Им."

- Вот уж не время для того, чтобы вспоминать речения Эннаэ Гаэ.