Комната с видом на звезды (СИ)

- Старик тоже поднял руки! - потребовал он.

- Повежливее, пожалуйста, это наш профессор, - напомнил Максим.

- Пацан, ты мне надоел, ну-ка выметайся, - скомандовал жандарм и отдал приказ своим подчиненным. - Выведите всех из здания, а этого, который на полу, в наручники... И руки могут опустить. Что за чертовщина здесь?..

С этими словами полицейские вытолкали Максима на улицу, а потом и всех нас.

***

Небо было свинцовым и тусклым, и на его мутной поверхности гнездились смятые облака. Самая унылая погода. Хуже, пожалуй, только ветреный зимний день, когда в трубах просыпаются духи, а от мороза стынут мысли и кровь. События нынешнего дня вспоминались как страшная кинолента, и я силилась понять, было ли это на самом деле. Казалось, мои чувства затаились в потаенных уголках обожженной души, и ничто не сумеет затронуть их. Это был мрачный день, когда мне впервые угрожали оружием, а друзей чуть не убили на глазах, особенно Андрея. Я думала, мне требуется долгий сон. Такой долгий, что эти события сольются с ним и изгладятся из памяти.

Но сегодня я узнала не только то, как судьба может жестоко обойтись с человеческой жизнью и разумом. Мне удалось постичь безграничную, невероятную силу души и ее способность любить.

Вокруг завода стояло пять полицейских машин, и красно-синий свет мигалок выбрасывал вдаль свои прерывистые лучи. Юрий Витальевич, опираясь на трость, что невольно рыхлила мягкую землю, беседовал со следователем. Рядом, заложив руки в карманы брюк, стоял Одинцов и курил сигарету, глубокими затяжками впуская в себя серебристый дым. Настя и Андрей сели в одну из полицейских машин, которая вскоре уехала, проложив в редкой пожухлой траве грязные колеи.

Покинув завод, я увидела высокую фигуру Максима, стоявшую вблизи полицейской машины. Ветер растрепал его светлые волосы и полы черного пальто, в котором он когда-то ждал меня в парке. Это воспоминание казалось теперь таким затерянным и вместе с тем очень теплым, возникшим родом из столь безмятежных дней. Темные глаза Давыдова напряженно и остро всматривались в каждого, кто выходил из стен старого бетонного завода. Стоило ему увидеть меня, как он стремительно двинулся вперед, преодолевая заполненное голосами расстояние, и я почувствовала в груди свое сердце. Невероятно отчетливо я помню этот миг, когда Максим шел ко мне сквозь время и дождь, и каждый его шаг будто завершал долгий путь между нами, который мне следовало пройти еще давно.

Он обнял меня. Крепко и без слов. Его руки обожгли мне плечи. Дождь степенно превращался в ливень, который намочил нам глаза и души. Когда же рядом раздалось извечное вежливое покашливание Одинцова, я с трудом отняла свое лицо от свитера Максима.

- Давыдов, у вас, вероятно, отключили дома воду, а потому вы намерены принять душ прямо здесь? - холодно поинтересовался он.

- Я намерен обнять свою девушку, - ответил Максим, правой ладонью стирая с лица бегущие капли воды. - Вы не могли бы перестать быть таким занудой и исчезнуть?

Мне не удалось сдержать смех. Константин Александрович явно решил, что у меня не все в порядке с головой в связи с произошедшим, а потому я избежала его беспощадных колкостей.

- Сил нет смотреть на то, как вы пытаетесь промокнуть и заболеть, - продолжал профессор анатомии. - У меня очень строгие отработки, это я к вам обращаюсь, Кристина. Пропусков я не потерплю.

- Меня чуть не пристрелил чертов псих, - отметила я. - Так что перестаньте быть злодеем хотя бы сегодня.

- Мне за это не платят, - пробормотал профессор и великодушно добавил: - Можете сесть в мою машину. Антураж там, конечно, не такой, как рядом с гниющей бетонной стеной и тропическим ливнем, но вы переживете это.

- Спасибо, Константин Александрович, - улыбнулся Максим. - А мы точно можем уезжать?

- Юрий Витальевич говорил со следователем, - ответил профессор. - Он предлагал поехать вам в участок и дать показания. Но я сразу понял, что с ним что-то не так. Толи сдурел от этой работы, толи природный дефект, поэтому я собираюсь отвезти вас домой.

Я увидела сгорбленную фигуру Юрия Витальевича, который медленно приближался к машине Одинцова. Стерев с лица струи воды, он неловко забрался на переднее сиденье, и сквозь запотевшее стекло проглядывалась его усталая поникшая голова. Ему тоже сегодня крепко досталось. История прошлого чуть не повторилась снова, а он больше не юноша, а древний старик, которому неподвластно что-то изменить. В этот день он оставался обеспокоенным зрителем, разбитым и слабым. Мы с Максимом забрались на заднее сиденье машины, но никто из нас не нарушил тишину внутри нее.

Мимо проезжала полицейский автомобиль, и за его стеклом, чуть запотевшим изнутри, виднелся силуэт Сергея. Афанасьев не смог оторвать от него жадного взгляда, тщетно стараясь рассмотреть в чертах лица Краснова чудовищную силу, с которой судьба наложила мрачную печать на эту семью. В глазах Сергея алыми огоньками тлело безумие, и эти болезненные угли пробуждали в нас бессильный страх. Я отвернулась и увидела лицо Максима. Оно было совсем близко от меня. Давыдов ободряюще улыбнулся своей улыбкой, теплой и нежной, от которой тревога отступала так же, как дикий зверь от раскаленного металла.

Одинцов стоял рядом с машиной, и его задумчивый взгляд неотрывно следил за снующими по территории завода полицейскими. Сигарета, зажатая между его пальцев, вспыхивала крошечными огоньками, источая струйки тонкого густого дыма. Когда профессор швырнул окурок на траву, ладони дождя мягко накрыли его и потушили подрагивающие искры. Константин Александрович направился к машине. Резким движением он открыл дверцу и, устроившись за рулем, наполнил салон запахом леса и глубокой осени, что плотно устроились за воротником его плаща. По лобовому стеклу заскользили дворники. День стремительно темнел, встречая вечер.

Я сказала свой адрес, и Константин Александрович повел автомобиль по блестящей серой дороге. Отдаленные огни города встречали нас как старых друзей, и влажные листья сами слетались под колеса. Один из них дерзким и порывистым поцелуем коснулся лобового стекла, но дворники, чей черствый и глухой механизм еще работал, грубо смели это короткое письмо от осени.

Машина Одинцова заехала в мой двор и остановилась у подъезда. Этот безумный день заканчивался, и нам всем нужно было прощаться.

- Спасибо, - сказала я, обращаясь к обоим преподавателям. - Спасибо, что всех спасли.

Константин Александрович усмехнулся на это краем рта.

- Спасибо и вам, - кивнул он, - за то, что вовремя заглянули к нам на огонек.

Мы с Максимом вышли на улицу и заметили, что Юрий Витальевич не остался на своем месте. Взяв трость, он неуклюже выбрался из машины, окунувшись в плотный уличный сумрак.

- Поднимусь с вами, - коротко бросил он, и никому из нас не пришло в голову спрашивать его о причинах. Когда же я отворила дверь своим ключом, все стало очевидно. В квартире царствовала тишина. Сперва я уловила знакомый запах пряностей и доброты, а на вешалке в прихожей показалось драповое пальто бабушки. В следующий миг ее фигура, сухая и хрупкая, показалась в коридоре, и она, охваченная волнением, крепко прижала меня к себе. Ее глаза украсили слезы. В какой момент Юрий Витальевич успел сообщить бабушке о событиях, разворачивающихся в катакомбах старого завода, я не знала, но все переживания бабушки были написаны на ее добром лице.

- Все хорошо, бабуль, - успокаивающе бормотала я. - Давно надо было рассказать тебе...

- Это мне надо было рассказать тебе все, - произнесла бабушка, и ее теплые руки перебирали мои волосы.

- Да ничего, теперь я уже и сама все узнала, - заявила я, и все засмеялись. Взгляды Юрия Витальевича и бабушки пересеклись. Мой дотошный преподаватель латыни пришел вовсе не для того, чтобы проводить меня до двери. Кажется, впервые с момента нашего знакомства я уловила в его прозрачных глазах теплоту человеческого сердца.