Семь тысяч сто с хвостиком (СИ)

- Так как разумеешь, дадут мне дачу возле ручья, что впадает в Упу за Колединой? Тама я слыхал земли хорошие, черные и уже давно многие на них зарятся, - спрашивал один казак.

- Так там уж и нет свободной земли! Всю раздали стрельцам, что вернулись с Белого города. Да и было там четей сотни две! Проспал ты, Харитон! - зевая отвечал другой.

- Так что ж, тепереча деить? - расстроился первый.

- А ты поезжай в Царев-Алексеев, там щас ой как народец нужен! Вот там тебе и нарежут землицы, гутарют, что на казака дают аж по сорок четей! Земли там немерено же!

- Ага! Так там и татары крымские балуют, да ляхи с черкасами грабють! Вот и кумекай, нужна там землица али здеся без нее спокойнее.

- Так там тож скоро все будет спокойно! Ляхов все меньше, черкасы, те, вроде просят государя нашего взять их к себе. Татаров, да турков всяких отодвинут от черты. Вот и будет там не прикордонная жизня, а самая, что ни наесть мирная!

- Эх, Данила, твоим бы устами да мед пить! - вздохнул Харитон.

- А слышал ты, друг мой закодычный, про то, что боярский сын, по имени Акиня Шеин, собака, подбивает на смуту, уговаривает идти скопом супротив воеводы нашего боярина Морозова?

- Слыхал...

- И что скажешь?

- Не, оно его понять можно, конечно... обнищал народец..., но и от смут устал..., не поднимет он нонче людишек...

- Как знать. Толкуют, что платит он пришедшим к нему хорошо, сребром, да посулы разные делает такие, что остаются с ним казаки, люди посадские, черносошные всякие...

- А стрельцы?

- Нет, про стрельцов не слыхивал...

- Я так разумею, соберется громадный скоп, пойду за ним. Нет - буду молчать и тянуть лямку на воеводу. Опять же из-за детишек.

- Трусоват, ты Харитон, как я погляжу. Всего боишься, вот и живешь впроголодь, да семью не можешь накормить! На наши жалования не прокормиться! Кабы дача у тебя была, так нету, старшому твоему братцу досталася земелька отцова.

- Так поди страшно! Вон гутарют, что по слову и делу государеву летом троих стрельцов четвертовали, а они всего лишь вспоминали в кабаке добром Болотникова, мол, смелый был и за народ стоял.

- Так ты может и сам крикнешь завтра об нашем разговоре?

- Нет, не пужайся, не крикну!

- Еще б, ведь изветчику - первый кнут! А ты трусоват, Харитон...

Внезапно Данила замолчал и напрягся, прислушиваясь к шуму, что донесся вдалеке.

- Чу! Где это? - прошептал он.

Харитон тоже замер и стал водить головой, поворачивая свое правое ухо, коим слышал намного лучше, как сам считал. Поводив и прикинув в уме далече ли был шум, он немного расслабился.

- Э, да это ты трусоват, Данила! Услышал шум телег и уж испужался! Это телеги въехали в кремль. Наверное, либо купцы запоздалые, либо отряд стрельцов, либо какая вереница к воеводе в избу.

- Я не испужался, а моя забота караулить, покой воеводы и его домочадцев, посему и исполняю ее исправно. А коли не буду прислушиваться, да приглядываться, то какой прок от моего караула.

Харитон ничего не ответил, и они надолго замолчали, думая каждый о своем. Данила взвешивал идти ли ему за Шеиным или нет. В тайне от всех он был согласен с "вором" Шеиным, воевода Морозов был не по нутру свободному по природе казаку. Харитон же думал о том, стоит ли ему донести на своего товарища или же смолчать. Так в молчании и провели они остаток службы, пока не забрезжил рассвет и их не сменили другие казаки, что сладко выспались за ночь.

Вскоре первый этаж дома ожил. Заскрипели кое-где половицы под шагами девок, еще не умытых и не чесанных, но уже проснувшихся, так как привыкшие они были к раннему пробуждению, печник стал протапливать успевшие остыть за ночь печи, засуетились поварята, готовя к завтраку вкусные расстегаи и французское изобретение из тонкого слоеного теста, называемое странно - круасаны. Вода кипела, поднимая к потолку пары. Во дворе голосили петухи и домашняя птица гоготом требовала ее кормить.

Но все эти звуки не могли потревожить крепкий сон барынь. Даже возвращение неведомо откуда Петра, не было замечено его матерью, и уж тем более его отсутствующим отцом. Казаки тихонько отворили врата и запустили кавалькаду из пятерых всадников. Те соскочили со своих коней и повели их в стойло, а их предводитель, молодой хозяин, прошептав своим людям несколько слов, напоминая им о полной тайне, взбежал в дом в свою комнату. Он был рад, что отца дома не оказалось, а мать крепко спала и не встречала его в столь ранний или может поздний час. Для нее и отца он оставался всю ночь дома, как и велел строгий батюшка.

В своей комнате Петр скинул с себя испачканные одежды и, не умываясь, кинулся на кровать, забрался поглубже под одеяло и тут же мгновенно уснул.

ГЛАВА 15.

- Oh mein Gott! Gut, das ist, wo es so ist und verwundet? Кто ж его так нещадно покалечил? - причитал лекарь, приехавший по указанию воеводы излечивать раны плененного ляха. - Мне нужен горячий вода!

- Зараз принесут, - ответил ему Леонтий Абросимов и крикнул своему холопу Степану чтоб тот живо нес подогретой воды.

Лекарь был немецкого роду и жил в Туле уже много лет. Отчего он не уезжал на свою родину всем было хорошо известно - хорошие деньги платил ему воевода. Трудился немец не часто и не оказывал помощи абы кому. Не было в том ему нужды. Денег, получаемых от воеводы, с лихвой хватало на жизнь ему и его немногочисленной семье. Звали лекаря Йоган Монк, а русские, кроме воеводы, звали Иваном Михайловичем, было ему лет сорок от роду, но расплывшееся тело, облысевшая голова и жидкая, уже с проседью бородка, прибавляли ему еще лет десять.

Он крепко и сладко спал со своей супругой, тоже немкой, такой же толстой и старой, когда в ворота дома стали тарабанить стрельцы. Такие редкие ночные визиты завсегда пугали Йогана. Прожив в Московии много лет, он знал о ее нравах и законах. Стрельцы просто так не приходили по ночам к людям. На то были веские и завсегда страшные причины и последствия. Был немец свидетелем нескольких арестов людей по "государеву слову и делу". К нему никогда так настойчиво и без пиетета не стучались стрельцы. Если его звал воевода, то за ним приезжали воеводские слуги в черном. Стучали те аккуратно и с уважением, зная к кому приехали. Тут же за ним пришли стрельцы с факелами и пищалями, с бердышами и саблями.

Йоган, разбуженный шумом, подскочил с кровати и скрытно смотрел в окно, наблюдая за происходящим. Он увидел, как пришедшим стрельцам отворил ворота его слуга полукровка и что-то услышав от них, быстро побежал в дом. Лекарь быстро лег в кровать и стал ждать своего слугу. Тот уже через мгновение стучался к ним в спальню.

- Герр Йоган! Герр Йоган! - шипел, срываясь на громкий голос юноша.

- Чаво?!

- Тама стрельцы! Говорят, что воевода приказал сопроводить тебя к раненому. Мигом и зараз!

- Гуд, ступай!

- Was passiert da? - пробурчала жена, поворачиваясь к супругу заспанным лицом. Глаза ее все еще были закрыты, и она явно не желала просыпаться.

- Geh zu schlafen! Boyar Morozov ruft die Verwundeten zu behandeln.

Под охраной трех стрельцов в своей кибитке Йоган прибыл к стрелецкой избе, к которой до него привезли раненного Андрея Шишкевича. Поляка уложили в отдельной комнате на широкую лавку, под голову подсунули свернутый старый кафтан и перед дверью встал на часы стрелец. Первым, кто посетил пленного был Леонтий Абросимов. Он вызвал стрелецкого врачевателя и тот поначалу остановил кровь из ран, но доложил, что лях слаб и может испустить дух, а нужных лекарств у него нет. Потом приехал боярин Морозов и Леонтий ему сказал о раненном. Воевода посещать Андрея не стал, не по чину, да и что с раненного можно допытаться. Посему он решил начать беседу после того, как лях оклемается, для чего и приказал вызвать Йогана Монка.

- Запалите лучин помного! - проскрипел немец.

- Васка! Слыхал?! - крикнул стрелецкий голова. Стоящему в дверях караульному, который тут же бросился исполнять приказ.