Место, где пляшут и поют

“Какого черта! —рассердился Сундуков. —Хочешь пить —пей! Из-за этого у тебя вечно все наперекосяк. В твоем стакане окурка же нет! А хоть бы и был — выуди да пей!”

Он вороватым движением налил вина, до неприличия торопливо выпил, и ему стало совсем хорошо.

—Понимаешь, Света, —проникновенно сказал он, —никакого потом быть не может. Если есть Рай, истинный, неподдельный, то он, знаешь, где? В детстве! Когда ты еще не вкусил плодов познания. Но в процессе… Чем больше ты пожираешь этих самых плодов, тем…

Неожиданно Светлана перебила его:

— Алексей Алексеич, вас любили женщины?

Сейчас уже никакие вопросы не могли поставить Сундукова в тупик. Он засмеялся и ответил без стеснения:

—Любили? А ничего хитрого —может, и любили. Я уж и не помню… Любили, наверное, да не те, кого любил я… обычная история.

Он поглядел на девушку и осекся. Совсем близко он увидел огромные карие глаза, и он увидел в них неожиданную покорность и тающую шоколадную сладость. Теплые руки Светланы обвили его шею и потянули к себе. Он ощутил влагу ее раскрытых губ. Сундукову почудилось, что он приник к прозрачному вздрагивающему ручейку. “Ошеломительно!” —ахнул он. Вдруг Светлана отпустила его и, сказав тихим, севшим

голосом: “Да снимайте же свой роскошный костюм!” - стремительно поднялась и в два-три движения сбросила с себя платье. Ослепительно-белая полоска ткани на бедрах —вот и все, что осталось на ней. Маленькая твердая грудь оказалась такой же смуглой, как и все тело. “Вот, значит, как они теперь носят”, — успел отметить про себя Сундуков, избавляясь от собственной одежды в панических змеиных конвульсиях. И в следующий миг он уже сжимал в объятьях обнаженное тело —пылающее, точно охваченное смертельной болезнью, и жар этот тут же перекинулся на его кожу, опалил мозг и сердце и превратил его, прежнего Сундукова, в горстку пепла. Потом он долго еще не мог прийти в себя и, оглушенный, беспомощный, новорожденный, лежал на ковре, наблюдая, как у вышедшей из ванны Светланы по прохладной уже коже стекают мельчайшие капельки воды, как взлетает вверх и опускается на ее тело платье, как порхает расческа над ее искрящимися волосами… А потом она обернулась и, окинув его спокойным взглядом, проговорила негромко:

—Ну, вот… Теперь вы не думаете, что у вас нет прошлого? -в голосе ее слышалось удовлетворение или, скорее, тихое торжество. Он сел, начиная стесняться наготы, и неуверенно спросил:

— По-прежнему — “вы”? Почему не “ты”?

— А почему “ты”? — удивилась Светлана.

— Ну-у… — выдавил он в безуспешной попытке объяснить очевидное.

Она пристально посмотрела на него, и в этом взгляде не было и намека на недавнее безумие.

—Алексей Алексеич, —мягко подсказала она, —прекрасные сны приятно вспоминать, но в них нельзя жить, понимаете? Сон - это сон.

— Да, сон… — печально сказал Сундуков и, прикрываясь одеждой, отправился в ванную.

Принимая душ, он поскользнулся и чуть не раскроил себе череп. Это происшествие почему-то чрезвычайно развеселило его. “Хорош бы я был, лежа тут голым, в луже крови! -подумал он. —Но как эффектно бы завершилась эта чертова жизнь!” Лицо свое в затуманившемся зеркале показалось ему молодым и наивным. “Прекрасный сон, —пробормотал Сундуков. — Яркий сон!”

Он вышел из ванной чистым, доверчивым и нарядным, за что и был вознагражден. Светлана внимательно осмотрела его с головы до пят и, прижавшись всем телом, поцеловала в губы.

— Ну, идите! — ласково сказала она.

— А ты? — тихо спросил он.

—А я останусь, —деловито пояснила Светлана и засмеялась. -Вы забыли —я же присматриваю за квартирой!

Сундуков собрал в кулак всю свою волю и покинул дом. Ноги сами понесли его куда-то. В голове его клубился туман и пели фанфары. По синему небу со скростью пули неслись облака. Солнце на глазах распухало и делалось все ярче и ярче. Сундуков брел в небесной синеве, одинокий и неуязвимый как великан. Деревья вдоль улиц едва доставали ему до колен. Он мог трогать руками горячую жесть крыш, а людей он не замечал вовсе —они или погибли, или прятались от нарастающего жара солнца. Сундуков пересек город дважды —сначала до железнодорожного вокзала, а потом обратно —до речного. Ветер с Волги немного отрезвил его, и Сундуков наконец отправился домой —в район аэропорта. Со стороны могло показаться, что он пытается бежать из города. Но теперь он полюбил окончательно и бесповоротно этот город. Теперь оставалось дождаться понедельника, с которого начнется по-настоящему новая жизнь! Эйфория не отпускала его до самого дома. Даже сосед Митрохин, торчавший столбом у подъезда, показался Сундукову милым и забавным существом. Но Митрохин был сумрачен, нетрезв и не хотел быть милым и забавным. Увидев Сундукова, он коротко кивнул и сказал неодобрительно:

— Ну, задал ты мне, Лексеич, работы!

— Что такое? — весело удивился Сундуков, радушно протягивая руку.

Митрохин в сомнении уставился на нее и после тягостного раздумья пожал. Его ладонь была жаркой, сухой и твердой как дерево.

—Шо такое! —передразнил он. —А то ты не знаешь! В следующий раз сам разбирайся со своими… —он запнулся, подыскивая эпитет побогаче, но, в конце концов, ограничился привычным, —…пидорами! А то у меня только и делов, что твоих… —тут опять вышла заминка, но Митрохин только рукой махнул, —…пидоров гонять! —тут он невольно оживился и с удовольствием поведал: —Он, пидор, через проезжую часть -как заяц -честное слово! Я за ним! А тут этот, пердун старый, на говновозе типа “Победа” —р-р-раз и в столб! -Митрохин покачал головой. —Ты хоть знаешь, на сколько тысяч меня этот хрыч нагрел? О, не знаешь… Но Митрохин сказал -кровь из носу! —с мрачной гордостью заключил он.

— Тысяч на пятьсот нагрел? — радостно уточнил Сундуков.

— На шестьсот! — выкатив глаза, изумился Митрохин.

Сундуков захохотал как безумный, чем привел соседа в такое замешательство, что он впервые в жизни не нашел сил выругаться. Впрочем, тут же, желая загладить свою бестактность, Сундуков ошеломил Митрохина бодрым “Не везет в карты, повезет в любви!”, после чего тот пришел в сознание и выругался настолько сложным и гнусным словом, что самому сделалось неловко и захотелось чем-нибудь прополоскать рот. А Сундуков, без труда одолев пять этажей, открыл дверь квартиры и сразу же увидел лицо жены. К своему удивлению, он не испытал при этом никаких угрызений совести —более того, он посмотрел на это не очень молодое, озабоченное лицо с неким злорадством.

— Где ты был? — заметно нервничая, спросила жена.

— На Фонтанке водку пил, — остроумно ответил Сундуков, но тут же сбавил тон. — Где-где — я же говорил, что иду в школу!

— Что ты говорил — я помню, — почему-то оглядываясь, проговорила жена. — Но в школе ты не был. У нас классный руководитель. Он хочет поговорить с отцом. Он думает, что у ребенка есть отец.

Сундукова сейчас ничто не могло ни задеть, ни испугать.

— С нашим удовольствием! — кивнул он и прошел в комнату.

На стуле, возле шкафа с антресолями одиноко восседал классный руководитель. Он был немолод, громаден, имел нездоровый цвет лица, густые волосы в носу и мрачно сверкающие глаза. В одежде он использовал счастливое сочетание розовой сорочки и зеленого галстука. Пиджак цвета могильного камня был щедро присыпан перхотью. Человек, носящий такую одежду, не боится невзгод и способен свернуть горы —он хозяин своей судьбы, как бы ни была она горька. Увидев Сундукова, руководитель поднялся, величественно простер руку и назвался Петром Степановичем.

— Очень приятно! — сказал Сундуков.

—Да приятного-то, конечно, мало! —возразил он руками. —От приятности по родителям не ходят. Но, —развел он руками, -приходится! Поскольку иные родители не балуют школу своим вниманием. А нужны совместные усилия, Алексей Алексеевич, ой как нужны!