Пять дней из жизни черепахи (сборник)

В Баренцевом море им впервые пришлось испытать настоящий, не шуточный шторм. Всё вокруг будто кипело, ветер и волны сшибались с пушечным грохотом, непроглядную мглу прорезали холодные сполохи зарниц. Сёмги ушли в глубину, но и здесь было не многим лучше: вода стала густой, жирной, как нефть, в ней трудно было плыть и дышать. Где уж там сохранять какой-то порядок — косяк растянулся, бесформенно расползся. Серебрянка оказалась с краю, в хвосте, но не жаловалась, держалась не хуже взрослых сёмг, хотя ей доставалось не меньше.

Так продолжалось несколько суток, а затем наступил штиль. Море лежало умиротворённое, тихое, словно просило прощения за недавнее буйство. Потрёпанная штормом сёмужья стая приходила в себя, собираясь и сплачиваясь у песчаной отмели. Место это, как будто ничем не примечательное, тем не менее всегда привлекало рыбу, посещавшую его по пути в Норвегию. Но гут случилось событие, едва не окончившееся роковым образом для Серебрянки...

Сеголетками называют совсем ещё юных мальков — сего лета рождения.

Трал — это огромных размеров сеть, напоминающая мешок с двумя ушками. К ушкам привязаны два длинных каната, за которые сеть буксирует рыболовное судно-траулер.

...Траулер «Зуб Акулы» — неказистое, изрядно походившее за долгую жизнь судёнышко — вышел из одного Скандинавского порта неделю тому назад. «Зуб Акулы» годился для недалёких, недолгих плаваний, так как мог брать на борт лишь небольшой запас продовольствия и пресной воды для команды. К тому же на судне — не в пример современным красавцам траулерам — отсутствовал даже прибор для разведки рыбы в глубинах, эхолот, и поэтому тралить приходилось почти наугад, вслепую. Надежда была лишь на капита на судёнышка и одновременно его владельца — опытного морского волка.

В первый день улов превзошёл ожидания. Но начавшийся вслед за тем шторм загнал «Зуб Акулы» в пустынную бухточку, заставив там проторчать трое суток. Команда дремала в кубрике, хозяин пыхтел трубкой, подсчитывая убытки: с матросами он ещё кое-как рассчитается, но что достанется ему самому?.. Он знал, что после шторма удачи ждать не приходится: рыбные косяки обычно бывают растрёпаны, немногочисленны...

Капитан хорошо помнил одно безотказное местечко, где ловилось всегда. Но он также знал, что в последние годы ловить там запрещено. Если кто то проведает, что рыболовное судно нарушает запрет, капитану не поздоровится.

...«Зуб Акулы» опустил трал за борт и поднял его пустым. Ещё раз — снова пустым. Капитан пристально вглядывался в горизонт — никого. И он принял решение...

Когда над отмелью послышался стук судового движка, стая метнулась в сторону моря, но поздно: половина её уже находилась в сетях.

Задние напирали на передних, передние и те, что с краю, пытались протиснуться сквозь узкие ячеи, но застревали в них плавниками и жабрами — ни вперёд, ни назад. Давка, неразбериха!.. Какая-то страшная сила тянула их за собой — сперва возле самого дна, а потом резко вверх. В суматохе Серебрянке удалось пробиться на край, и тут — о спасенье! — она проскользнула в ячею. И лишь потому, что была мельче других...

Теперь, когда трал был набит битком, «Зуб Акулы» нехотя сбавил ход. Груз подняли на палубу, ссыпали в бочки, в трюм. Отборная рыба! «Только бы уйти незамеченным!..» — спешил капитан, владелец судёнышка.

В то время, когда катер морской охраны застиг браконьера на месте преступления, Серебрянка была уже далеко.

Если бы кто-то увидел её спустя год, вряд ли узнал бы в большущей красавице рыбине бывшую Серебрянку. Это была уже настоящая сёмга, Сёмужка, как её величают поморы и как будем мы теперь называть. Окраска Сёмужки сделалась ещё серебристее, движения — более плавными и уверенными. Теперь она не стала бы пялиться из любопытства на диковинную морскую звезду или на глубоководную рыбу с фонариками, всплывшую на поверхность, — в море много чудес, но глазеть на них некогда: зазеваешься — тут и вынырнет рядом акула или тюлень. Врагов в море хватает. Зато какая вокруг свобода! Какой простор на все стороны света!

И ещё — сельдь, сельдь, сельдь! Неисчислимые косяки сельди, которые скапливались в узких с каменными стенами-берегами заливах, будто специально для того, чтобы её тоннами брали рыбачьи траулеры, выклёвывали из сетей прожорливые чайки, поедали другие рыбы... пренебрегая опасностями, проделала тысячекилометровый путь к берегам Норвегии. Нет, не зря, не напрасно! И она неутомимо работала челюстями, налетала, вонзала острые зубы, потрошила и глотала добычу. Отъедалась за всю жизнь. Да и вкусна же была норвежская селёдочка!..

К прежней сёмужьей стае, вполовину убавившейся за дальнюю дорогу, примыкали другие, тоже значительно поредевшие, и таким образом стая опять была многочисленной и сильной, совершала набеги на соседние и отдалённые фиорды — сто километров для сёмги пустяк. Сёмужка плыла теперь во главе стаи.

Весна на Севере совпадает с началом светлого времени года, с незакатным днём. Казалось бы, наслаждайся, жируй себе круглые сутки — к чему искать лучшего места под солнцем! Но уже на другую весну какое-то смутное беспокойство, что-то вроде тоски по далёкой, родной стороне, начинает всё чаще, всё неотступнее преследовать сёмг. Они замедляют продвижение вперёд, тревожно принюхиваются к воде, замирают на месте, будто о чём-то задумываются или вспоминают. Наконец, вожаки решительно поворачивают к дому

Трудно сказать, что при этом творилось с Сёмужкой — всё последнее время ей казалось, что внутри неё завязываются крошечные живые узелки, много-много, и она оберегала их, словно хрупкую драгоценность, от всевозможных опасностей. Нет, наша Сёмужка ещё не догадывалась, что должна будет сделаться матерью, да и не так скоро это произойдёт, но в её памяти вдруг оживало далёкое — милая речка, журчание прозрачных струй, обтекающих круглые камни, неподвижные плёсы.

«Ах, если бы снова окунуться в ту же самую ласковую, прекрасную воду и, может быть, снова почувствовать себя Серебрянкой, Пестряткой!.. Неужели это возможно?..» Она

с силой ударяла хвостом, стряхивала с себя мечтательное оцепенение, но вскоре снова то же состояние овладевало ею. И только тогда успокоилась, когда стая вышла в открытое море, взяла направление к родным берегам. Прощайте, ка меньше громады скал, прощайте, мглистые скандинавские фиорды, — вы были для нас добрым приютом!

В Баренцевом море, как обычно, штормило, но теперь Сёмужке это было не страшно: она привыкла к штормам, а движение к дому придавало новые силы. Гораздо больше её беспокоили мелкие рачки-паразиты, морские клопы, во множестве присосавшиеся к телу, — от них невозможно было избавиться, как она ни старалась: ни стремительно уходя в глубину и затем так же стремительно поднимаясь, ни в толпе других рыб, о которых тёрлась боками. Она плыла на предельной скорости, и рачки как будто от неё отставали, приостанавливалась — тело по-прежнему чесалось, зудело. Но и этому — догадывалась она — будет конец: стоит лишь погрузиться в пресную воду.

А скорость Сёмужка развивала не малую: проплывала за сутки километров шестьдесят, иной раз и больше. Скоро, скоро она порезвится, поплещется в родной реке!

И хотя она находилась во главе сёмужьей стаи, а поэтому сама должна была отыскивать путь, это оказалось нетрудно: стоило лишь отклониться от верного курса, как изнутри будто включался какой-то дрожащий «моторчик» и ни в какую не желал угомониться; стоило взять правильное направление, и «моторчик» смолкал.

Неужели здесь, в безбрежном море воды, извивалась, змеилась речная ниточка-струйка? Уж не эта ли «змейка» вела её за собой?..

В горле Белого моря встретилось стадо тюленей, отдыхавших на льдине.

Сёмужка вовремя увела косяк в глубину, и тюленям ничего не досталось.

Затем были ставные рыбачьи сети — на якорях, с привязанными сверху стеклянными поплавками-шарами. Сёмужка издали заметила верёвки с запутавшейся в них травой и неподвижно уснувшими рыбами — заметила и обошла стороной.

Теперь сёмги плыли вдоль берега. Их оставалось всё меньше: многие сёмги в пути отделялись от стаи, друг за другом уходили в свои заповедные реки. У Сёмужки тоже была такая река — та, которая впереди и которая всегда была с ней, в её памяти. Доплывёт и она до своей реки.