Наследники, двойники и жвачные мира сего

«Романов-то каков!.. - восклицал Горбачев в узком кругу, настолько узком, что его пришлось искусственно расширять до зарубежных пределов. - Мне кажется, товарищи, что Романов уже чуть ли не царем себя возомнил. Это, знаете ли, чревато». Товарищи слушали и сомневались: может, ошибка какая?.. Не сомневались массы трудового народа: тут жрать нечего, похмелиться не на что, а они там с жиру бесятся!..

Романов ничего не опровергал, потому что ему ничего не предъявляли. Пожимал плечами и презрительно отмахивался от того, что походило на анекдот низкого пошиба. Не мог даже вообразить, что подобного рода нелепость обернется сокрушительным ударом по его блестящей карьере и репутации. В Москве вел себя по-прежнему независимо, чем вызывал глухое недовольство у «драповых кардиналов». Ставропольский выскочка их просто раздражал, а этот питерский... За этим глаз да глаз нужен, чтобы увидеть, как моргнет, когда голова с плеч покатится. В Кремле не таких обламывали.

Голова на плечах уцелела даже после привезенного кем-то анекдота из Парижа. Смысл его таков: в России ничего не изменилось, Зимний дворец как стоял, так и стоит, Петропавловская крепость на месте, Инженерный замок, где Павла I задушили, никуда не делся. И храм Спаса на Крови, и все остальное. Но позвольте, месье, а кто же правит в Санкт-Петербурге? И правит по-прежнему Романов...

Голова уцелела, но член Политбюро Григорий Васильевич Романов запил по-черному. Член Политбюро Михаил Сергеевич Горбачев тихо восклицал в узком кругу: «Романов-то каков! Иду по коридору к себе в кабинет, навстречу он. Пьян настолько, что меня не узнал. Это, знаете ли, чревато. Тут надо бы обменяться...» И обменялись. В марте 1985-го ему предложили поехать куда-нибудь отдохнуть. Он решил, что и впрямь пора прийти в себя где-нибудь на берегу моря. Выбрал Юрмалу.

Отсыпался, гулял по пляжу, покрытому ноздреватым льдом, никому не звонил, телевизор не включал. Не пил ничего, кроме рижского пива, хорошо смывавшего горечь с души. В Москве умер Черненко. Романову сообщили об этом только поздно вечером. Можно было, конечно, попросить самолет у командующего округом и вылететь в ту же ночь, но подумал: а зачем? Все равно за ночь ничего не решится. Вылетел на следующее утро. Как выяснилось, в эту ночь все и решилось. В обкомы, крайкомы и ЦК союзных республик ушли шифровки, содержавшие закрытую и: формацию о том, что приелось уже и студентам. Все тот же анекдот про свадьбу во дворце и «династию Романовых». Но уже с острой приправой: дескать, в ЦК КПСС лавиной идут письма от возмущенных трудящихся - доколе терпеть этого Романова?! Все линии связи гудели о нем, а ему даже не икнулось.

Когда прилетел в Москву, в Кремле уже прошло заседание группы членов Политбюро. Громыко рекомендовал избрать генеральным секретарем товарища Горбачева М. С. Если бы шифровки из ЦК поступили в Ленинградский обком и горком, мог вспыхнуть скандал, потому что там хорошо знали, где и как проходила свадьба, ставшая анекдотом. А точнее - две свадьбы, сведенные молвой в одну. Первая прошла очень скромно. На обкомовской даче в поселке Осиновая Роща Григорий Васильевич выдавал замуж младшую дочь. Были только самые близкие, человек 10-12. Романов, накануне поссорившийся с дочерью, поднял тост за молодых, потом ушел в свой кабинет и за столом больше не появлялся. На душе скребло, не до веселья.

Вторую свадьбу действительно играли в Таврическом дворце. Гостей было много, но дело не в этом. Застолье проходило в столовой Высшей партийной школы, располагавшейся в Таврическом дворце. Сочетался браком один из слушателей этой школы, сын заместителя начальника УКГБ. Бой посуды имел место. Отец жениха, расчувствовавшись, выронил из рук стакан, коим попутно разбил общепитовскую тарелку, вот и все. Обстоятельства обеих свадеб были известны в Ленинграде всем, именно потому шифровку туда и не направляли.

Не успели похоронить Черненко, как созвали Пленум ЦК. Приз победителя, ясное дело, достался Горбачеву. Очень скоро новый генсек заявил Романову: либо уходишь по состоянию здоровья, либо будешь снят как не справившийся с работой. Он страшно боялся, что Романов поднимет шум, когда докопается до неглубоких корней дурно пахнущей интриги. Ничего это изменить не могло, однако крови Горбачеву попортило бы изрядно. Да и решать с Романовым пришлось бы иначе. Как когда-то с Машеровым. А время уже не то на дворе. Совсем не то.

Так или не так оценивал ситуацию Горбачев, кто его знает. Скандала опасался, это факт. С другой стороны, Романов уже знал, что корни интриги ведут на Лубянку, к Владимиру Крючкову, и легче от этого знания не становилось. Тем не менее мог бы и побороться за справедливость, но тут еще и довесок к интриге обнаружился, припасенный Горбачевым на крайний случай.

- Я тебе так скажу, Григорий Васильевич, - с фальшивой озабоченностью произнес генсек. - Это еще надо проверить, это, бывает, нам подбрасывают, но тут есть, о чем обменяться с товарищами... Нам известно, что у тебя аморальная связь с артисткой Людмилой Сенчиной, и нам придется разбираться с этим открыто, гласно, в духе времени. Так что обдумай и решай. Я тебе добра желаю, но тень на ЦК бросать, это, знаешь, не поймут нас с тобой. Народ не поймет...

- Прекрати!.. - сдавленно выкрикнул Романов. - Нет у меня никакой связи и не было никогда!..

- Может, и не Сенчина это, я же не утверждаю. Так говорят. Ты, главное, не кипятись. Это все еще надо проверить - артистка там или кто... В любом случае вопрос придется выносить и ставить. А как иначе? Пойми меня правильно, я тебе сейчас не как генеральный секретарь говорю, а как товарищ по партии. Иди, подумай. Не надумаешь сам, будем решать на Политбюро. Пошлем в Ленинград комиссию, разберемся... Мое личное мнение, что лучше тебе самому решить. Думаю, товарищи со мной согласятся. Нам реформы запускать надо, а тут, понимаете ли, персональное дело... Еще и выяснять придется - Сенчина или не Сенчина...

- Пошел бы ты!.. - Романов резко отодвинул стул и зашагал к двери. Уже с порога донеслось: - Плешь комариная!..

Горбачев, сощурившись, смотрел вслед Злость кипела внутри, а страха не стало. Он понял, что Романов сломлен. Вечером расскажет Раисе Максимовне, как это у него получилось. Шарахнул холостым поверх Невы державного течения, поверх Петропавловской крепости, где убивали царевичей и вешали опоздавших к власти декабристов, поверх моста, под которым утопили в проруби недостреленного Распутина - и ведь получилось!..

Оно и к лучшему, что холостым - никто не осудит. А по правде сказать, так ведь и не было другого способа, потому что не было компромата. Обошлось и так. И Горбачев, плотный, округлый человек с лицом бывшего красивого ребенка, которого часто наказывали за мелкую ложь, уже звонил Лигачеву: «Зайди, Егор, обменяться надо...»

Комментарий к несущественному

И пока на дворе забивали козла, вдруг исчезла «империя зла». Тут есть «о чем обменяться». Открывали портвейн - вылез джинн из горла. При Горбачеве жить стало не лучше, но веселее, несомненно. Очень может быть, что поначалу не хотел он разрушать державу, но именно он превратил ее в страну говорунов. Трудно было понять, где кончается политическая риторика и начинается нечто, сравнимое с недержанием телесного низа. Всласть говорили на митингах и смачно писали в прессе. Причем пишущие стали величать себя четвертой властью, которой наплевать на три первые. Говорили до тех пор, пока все не рухнуло окончательно. Не само по себе, а в результате. Зато теперь есть «о чем обменяться».

Горбачев считал себя крупным специалистом сельского хозяйства и на этом поприще быстро привел ситуацию к тому, что металл в стране стал стоить дороже, чем сделанный из него трактор. За Горбачевым выползли на свет божий сотни тысяч кооперативов, в течение нескольких лет разворовавших знаменитые научно-производственные объединения. За Горбачевым маячили мифические реформы и достоинство «виртуозного переговорщика». Эго его достоинство отчетливо высвечивалось в ситуациях, требовавших немедленных решений. Когда все рушится, горит или тонет, а именно так и происходило при нем, не с Чернобыля начавшись и не им закончившись, и надо срочно предпринимать меры, он делал плавный жест, опережавший слово, поправлял очки и неторопливо молвил: «Знаете, я вам так скажу, это нам подбрасывают, и тут есть о чем обменяться».