Пять дней из жизни черепахи (сборник)

От удара коса греется, накаливается. Дед сказал Мише;

—    Сходи принеси воды.

Миша мигом пригащил полную кружку. Дед стал макать молоток в воду, чтобы коса не треснула.

К вечеру, когда жара спала, дед с Мишей отправились на покос.

Дед косил, а Миша граблями ворошил сено, которое утром скосили. Чтобы скорей просохло. Когда сено просохнет, можно его в копны сгребать и смётывать на зиму в стога.

Дед не подолгу работал, потому что был старый и быстро уставал. Он всё ходил отдыхать на пенёк возле высокой сосны. У сосны кора была содрана сверху донизу, будто когтем кто деранул. Миша спросил:

—    Это кто?

—    Это гроза в дерево стукнула, — ответил дед,— молния.

—    Она в землю ушла?

—    В землю. Куда же ещё!..

—    Значит, если землю копать, её выкопаешь? Дли-инная стрела...

Дед подумал и ничего не ответил, он только сказал:

—    Станешь ходить в школу, там и узнаешь. Учитель про всё расскажет.

Лесной вредитель.

Дед отправился обход делать своему лесу. Ходил-ходил — весь лес обходил, а вернулся сердитый.

Дед сказал:

—    Вредный жук-короед напал на деревья. Поест кору — вот и погиб лес!

—    Один жук разве может съесть целый лес? Разве жук такой большой? — спросил Миша.

—    Да уж, большой! Поменьше ногтя...

—    А чего же с ним не справятся?

—    Да ведь их столько, жуков-то! На каждом дереве, возле каждого сучка сидят и грызут — точат. Если их просто руками снимать с деревьев, рук не хватит.

И Миша тоже тогда испугался и не знал: что же делать?А дед молчал.

Немного погодя он сел на велосипед и уехал в деревню, в контору. Там на стене висит телефон. Дед позвонил по телефону. Он сказал:

—    Жук-короед напал на лес. Пришлите помощь!

—    Помощь будет, — ответили деду в трубке.

И дед вернулся на кордон.

А утром прилетел самолёт. Он летал над всем лесом и всюду сеял, разбрасывал жёлтый ядовитый порошок.

—    Ну, теперь короед забегает, да нигде не спасётся, — сказал дед. И даже улыбнулся.

Ондатра

Ондатра жила далеко. Очень далеко: в Америке. Там она купалась в большом озере. И ловила на обед лягушек.

У неё толстый хвост и гладкий густой мех. Она как большая крыса, только не боится воды, плавает и даже ныряет. Её и зовут ондатра — водяная крыса.

Потом её посадили в самолёт и повезли, а куда — она и сама не знала. Привезли самолётом из Америки к нам и здесь выпустили. Теперь в наших озёрах тоже ондатры живут. Им у нас понравилось. Они любят есть осоку и сочный камыш. И лягушек здесь тоже едят.

И в этом вот пруду, на лесном кордоне, живут ондатры.

В пруду живут ондатра-папа и ондатра-мама. А весной у них будут ондатры-малыши. Большие ондатры для своих малышей норы копают, делают дырки в запруде. А Миша с дедом всё чинят запруду: новые колья забивают, землёй забрасывают, чтоб вода из пруда не вытекла.

Миша сердится:

—    Отчего ондатра не в другом месте копает, а вот запруду?!

—    На то она и ондатра, чтобы норы делать, — говорит дед. — А здесь она оттого копает, что земля мягче.

Подарок

Собрался я уезжать домой в город. Сложил свой рюкзак, попрощался с хозяевами.

На прощание дал мне старый лесник баночку мёда. Сверху баночка закрыта бумажкой, завязана бечёвкой. А мёд всё равно пахнет — лесными полянами, цветами, липой... Всю дорогу не даст мне забыть о лесе и там, дома, тоже не даст.

А Миша подарил мне самый обыкновенный глиняный горшок с землёй. И больше ничего. Только велел поливать почаще. А сам улыбается так загадочно.

Я всё исполнил: поставил горшок дома на табуретку и поливал всю зиму и потом всё лето. И когда уже стал забывать про кордон, и про лес, и про Мишу, выросло у меня в горшке вот что: не цветок и не лесная трава-мурава, а настоящее маленькое дерево — ёлочка. И такие зелёные, пушистые, нежные были на ней иголки, так свежо пахла она смолой, такие в будущем обещала лесные тенистые шатры, и грибы, и белку, что я стал думать: как же это получается, что в маленьком крылатом зёрнышке из обыкновенной шишки запрятано такое вот чудо? И всё думаю...

РУМ

ИСТОРИЯ ЗУБРОБИЗОНА

1.

У него были две родные сестры, близнецы — Рукавица и Ручка. Обе на год старше его, но уже большие, горбатые, густо поросшие шерстью. Когда, на другой день после рождения, мать привела его в стадо, они угрожающе стали против него, опустив до земли квадратные головы, с шумом вдыхая запах пришельца. Но запах оказался не страшным — пахло чуть горчащим и тёплым молоком матери (она только что накормила его в орешниковых зарослях в дальнем углу загона и насухо вылизала языком), пахло чем-то знакомым и нежным, но почти забытым. И они признали его. Успокоившись, принялись как ни в чём не бывало отщипывать и жевать сочные плети коры со свежезелёных осиновых кольев, которые свалили им утром полную телегу, и отмахиваться хвостами от надоедливых комаров и слепней. Он же постоял ещё, словно в раздумье, покачиваясь на прямых, как палочки, ногах, словно получше запоминая этот мир, в котором ему теперь жить — ослепительно яркий, до отказа заполненный небом, солнцем, травой, деревьями, этот словно промытый прозрачный сияющий шар, посредине которого он очутился. И, добредя до одинокой берёзы, подогнул под себя, будто переломил, сперва передние ноги, опустившись на грудь, потом — задние, как это делают все взрослые бизоны и зубры, зажмурился и уже опять спал.

Он только это и делал в первые дни своей жизни — ел да спал. Мать находилась тут же при нём или поблизости. После, не сразу, подошёл отец — огромный, чёрный, в шерстяных мохнатых «штанах» до колен, и тоже обнюхал его, серьёзно и молча. Следом потянулись знакомиться остальные.

2.

Сколько он спал в тот раз — он не помнил. И ещё никаких снов не снилось ему, потому что для снов нужно иметь впечатления жизни, которых было пока маловато. Во сне он лишь набирался сил для будущей жизни и сны видел совсем простые, спокойные: что-то розовое, что-то голубое... Спал, изредка причмокивая, словно человечий ребёнок, и неслышно дышал.

Он снова открыл глаза, оттого что почувствовал на себе чей-то

настойчивый взгляд, который словно подталкивал, будил его. И когда он открыл глаза, то увидел перед собой странно стоящее существо на двух ногах. Человек в серой кепке стоял за высокой изгородью из берёзовых жердей и пристально глядел на него.

Это был Зубровод, который должен был дать ему имя, чтобы потом записать в свою книгу — толстую с замусоленными углами тетрадь, лежащую на столе в конторе: в ней были уже записаны все дальние и ближние предки и родственники. Не любую кличку, как дают безродным дворнягам, кошкам, коровам, а означающую, что он — сын чистокровной зубрицы и дикого степного бизона, зубробизон. И рождён здесь, в питомнике. А потому имя его, как и всех остальных зубробизонов, должно было начинаться на «ру» — так между собой договорились люди, чтобы им, людям, было удобно следить по своим книгам за их, животных, жизнью. А самим зубрам и бизонам, должно быть, это было совсем безразлично — как их там назовут и запишут.

Человек шевелил губами, припоминая слова, и от него пахло приятным хлебом и неприятным табаком: «Рубаха... Ругатель... Румяный...» Он раздал много имён, и первое время это было ему легко и даже нравилось. Но он был молчалив по натуре, вовсе не златоуст, и вскоре запас его слов израсходовался. Приходилось теперь ломать голову, подыскивая новые имена.

Зубровод этот кормил животных, знал каждого в лицо и жалел как безответную перед человеком скотину. Задумываясь же, он уставал, на лбу его появлялись морщинки, и он сердился. Лучше бы его заставили делать что-то другое: например, чистить лопатой загон или рубить осину и иву на корм зубрам — это было куда сподручней ему.