Легенды и сказания крыма

— Опять идёт на гору.

Кемал-бабай шёл, чтобы омыть лицо весенней струёй из родника.

Навстречу неслись гимны аромата цветов; легкий бриз играл, лаская землю; радость бытия наполняла существо.

Кемал-бабай прислушивался к доходящим ощущениям и в них искал себя.

Старый, дряхлый Кемал-бабай, ноги которого еле двигаются и руки с трудом поднимаются для молитвы, ты ли тот самый Кемал, который в бурную ночь плыл между скал к кораблю, чтобы предупредить об опасности. Смелый Кемал, не боявшийся самым сильным и богатым говорить в лицо слово правды; Кемал, которого изгнали из девяти стран ибо, кто говорит правду, того изгоняют из девяти государств, как потом стал говорить народ.

Катилась жизнь твоя, Кемал, как бурная река, пока не нашёл приюта в бедной деревушке.

Кто знает коран лучше муллы, кто понимает арабскую книгу, кто побывал в Мекке и Стамбуле — тот мудрый человек. А мудрого человека не тронут в деревне.

И вот долго живет Кемал под Кара-дагом, много весен прошло; и каждую весну идёт на гору, к ручью, где делает на дереве зарубку.

Потом сочтёт — сколько лет ждал правду на земле. Потому что всё ждёт её чистый духом человек.

Так думал Кемал-бабай, спускаясь в долину, когда вечерня синева бежала по склонам вслед за уходящим светом дня.

Так шли годы, много уже зарубок на дубе, до ветвей дошли.

И вот пришло время зноя, какого не знали раньше. Солнце выжгло траву, иссушило лист; вымерли ручьи; воздух жег дыхание.

Молились в мечети; спрашивали Кемал-бабая:

— Что будет?

— Покажется месяц, пойдет дождь, землю зальёт. Горе будет.

Ждали люди. Сверкнул серебристый серп и на безоблачном небе, — не похоже было на дождь.

— Плохой пророк Кемал-бабай.

Но за ночь набежавшие тучи потушили огни звезд, блеснула разгневанная молния, загрохотал перекатом по горам гром; понеслись по земле странные голоса, и диким рёвом загудел ливень. Не было еще такого.

— Правду сказал Кемал-бабай!

Испугались люди. — Горе будет, сказал.

И настал ужас.

Хлынул на деревню бешеный поток с гор и унёс в море всех, кто не успел бежать. Обезумел богатый Веми. Клялся всё вернуть, что отнял у соседа, — и дом и сад, если найдётся дочь. Старый Муслядин умолял помочь ему, — все долги простить. И было чистое сердце у них. И вспоминали имя Аллаха, даже кто никогда не произносил его. Ибо было горе кругом, и не надеялись на себя.

Молились в мечети; ждали, что скажет Кемал-бабай.

Как в арабской книге читал Кемал-бабай в их сердцах; знал, что думали и, казалось ему, что стала близка правда.

Вышел на крыльцо, посмотрел туда, где завернулся в облако Кара-даг. Чудился ему свет зелёный, как чалма Пророка.

Смотрели люди — не видели.

Прислушался Кемал-бабай. Сверху, с неба ли, с гор, — неслись радостные голоса.

Слушали люди — не слышали.

А через день там, куда смотрел Кемал-бабай, засверкал солнечный луч.

Прошла беда, пришли в себя люди.

Многих не стало. Взяли себе соседи их землю и благодарили Аллаха, что не их постигла гибель.

Почувствовал Кемал-бабай, что убегает правда и начал корить людей.

Больше всех обидел бедных коктебельский мурзак, больше всех корил его; запретил деревенским ходить к нему.

А когда некоторые пошли тайком, — отвернулся от них в мечети.

— Кто с вороном пирует, у того не бывает чистого клюва!

Растерялся мурзак, не знал, что делать. Достал из сундука кисет с червонцами и понёс ночью к Кемал-бабаю.

— Не срами только.

Швырнул червонцы Кемал-бабай.

— Уходи!

Упал мурзак перед стариком на колени, стал просить.

— Скоро умрешь, на всю деревню сделаю поминки, на могиле столб с чалмой поставлю; много денег дам имамам; скажут имамы: — Кемал-бабай был святой, Кемал-бабай — азиз. Все сделаю, похвали людям меня.

Понял Кемал-бабай слова мурзака, отвернулся от него. Закипел гневом мурзак, как ужаленный бросился на старика и начал бить его.

— Скажи, что сделаешь, как я хочу. Или убью тебя.

— Убей, — хрипел Кемал-бабай, переставая дышать.

Пришли на утро люди и увидели, что умирает Кемал-бабай. Ничего не сказал, что случилось с ним. Знал, что не нужно больше корить мурзака. Знал, что ночью занемог мурзак и больше жить не будет. Спросили люди: не надо ли чего и где схоронить его.

— Там, где упадет моя палка.

— Вероятно, бредит старик, — думали.

Но, собрав последние силы, поднялся Кемал-бабай, перешагнул порог, бросил кверху свою палку, зашатался и испустил дух.

А палка высоко взвилась к небу и полетела на Кара-Даг.

Побежали за ней люди и нашли её у ручья.

Там и схоронили святого.

И, схоронив, сосчитали, сколько было зарубок на дереве.

— Девяносто девять…

Решили, что было Кемал-бабаю сто лет и сделали сотую.

Настало хорошее время. Горы покрылись зеленой травой. Быстро оправились тощие стада. Не возвращались на ночлег домой, ночевали в горах, и по ночам чабаны видели зеленый свет на могиле Кемал-бабая. Посылал мулла проверить, — сказали, что правда.

— Уже не в самом ли деле азиз Кемал-бабай?

Ждали чудес.

И случились чудеса.

Из Отуз, Коз и Капсихора привозили больных. Многим помогало.

Тогда имамы объявили Кемал-бабая азизом.

И немощные стали приходить со всех сторон Крыма.

Приходят и теперь. Привозят больных из Алушты и Ускюта, из Акмечети и Бахчисарая. Говорят, всем помогает, кто приходит с чистой душой.

Всю жизнь искал правды Кемал-бабай; кто придет к нему с правдой, тому поможет он.

Потому что Кемал-бабай — азиз, святой.

Печатается по изданию: «Легенды Крыма», Н. Маркс. Выпуск второй. М., 1915.

Кохтебель, быстро растущий курорт, на пути из Феодосии в Отузы, лет сорок назад представлял из себя болгаро-татарскую деревушку, а до переселения сюда болгар, находился в руках татар. Последних в настоящее время осталось всего несколько семейств и они уже не в силах поддержать разрушающуюся мечеть. Кохтебель лежит у подножия Карадага, на одной из вершин которого указываютъ святую могилу. Об этой могиле упоминает академик Паллас в путешествии по Крыму 1793–94 годах. Он говорит и о поклонении этой могиле со стороны татар. И в наши дни привозят сюда больных, даже из дальних деревень в надежде на исцеление у могилы праведного человека азиса.

Признание азисом совершается обыкновенно после того, как несколько почтенных лиц удостоверят, что видели на могиле зеленоватый свет и что чудеса исцеления имели место в действительности, Мурза — сокращенное и несколько видоизмененное арабско-персидское эмир-задэ, эмирович. Популярный титул мирзадэ пережил все другие почетные приставки к именам татар, знатного происхождения и дошел до нашего времени, как мурза или мурзак. По переходе в русское подданство мурзаки были признаны потомственными дворянами. Еще в 70-х годах в Кохтебеле жили местные помещики — мурзаки. Имам — священник.

Легенда о Кемал-бабае хорошо известна всем окрестным татарам.

«Чершамбе»

Чершамбе (татар.) — среда.

Пятница — недельный праздник у татар.

Юланчик (татар, «гнездо змей») — местность на пути из Отуз (ныне Щебетовка) в Старый Крым.

Бедный Сеит-Яя. Я помню его доброе лицо в глубоких морщинах, седеющую бороду, сгорбленный стан и необыкновенную худобу, и как он подзывал, бывало, меня, когда я проходил, мальчиком, мимо его сада, чтобы выбрать мне самый крупный бузурган или спелую сладкую рябину.

— Ничего, кушай.

И начинал напевать свою грустную песенку — Чершамбе-Чершамбе.

Все знали эту Чершамбе и отчего поёт её Сеит-Яя, бедный Сеит-Яя, который давно уже не в своём уме.

Не помнили, когда пришел Сеит-Яя в деревню. Говорили только, что еще тогда замечали за ним странное.

Трудно было найти, кто бы лучше его сделал прищеп, положил катавлак, посадил чубуки.

Он был всегда в работе, редко заходил в кофейню, казался тихим, безобидным. Но кто ближе был к нему, хорошо знал, как умеет Сеит-Яя подметить всё смешное, и потому многие не любили его.