История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов

Насколько Балкида восторгалась дворцом, настолько же храм вызвал ее неудовольствие.

– Вы перестарались, – сказала она, – и художнику не хватало свободы. Ансамбль несколько тяжеловесен и перегружен деталями… Слишком много дерева, везде кедр, эти выступающие балки… А каменная кладка словно давит всей своей тяжестью на деревянный настил приделов, и от этого конструкция кажется на взгляд недостаточно прочной.

– Моей целью было, – возразил царь, – благодаря резкому контрасту подготовить входящего к великолепию внутреннего убранства.

– Боже великий! – воскликнула царица, едва ступив за ограду. – Как много скульптур! Какие чудесные статуи, какие странные звери, и сколько в них величия! Кто изваял эти чудеса, кто отлил их?

– Адонирам; скульптура – его главный талант.

– Его гений всеобъемлющ. Но вон те херувимы слишком тяжелы; чересчур много золота, они велики для этого зала и подавляют все вокруг.

– Я и хотел, чтобы так было: каждый из них стоит двадцать талантов. Вы видите, царица, – все здесь из золота, а что дороже золота на земле? Эти херувимы золотые; колонны из кедра, дар царя Хирама, обшиты золотыми пластинами; золотом отделаны все перегородки; золотые стены будут украшены золотыми пальмовыми ветвями, наверху будет фриз с золотыми плодами, а на этих переборках я приказал повесить двести щитов из чистого золота. Алтари, столешницы, подсвечники, чаши, пол и потолок – все будет покрыто тонкими листами золота…

– Мне кажется, что золота слишком много. – сдержанно заметила царица.

Царь Сулайман возразил ей:

– Может ли быть что-нибудь слишком пышным для царя людей? Я хочу поразить потомков… Но войдем в святилище. Правда, кровля еще не готова, но уже заложено основание алтаря напротив моего трона, которое почти закончено. Как видите, здесь шесть ступеней; сиденье из слоновой кости поддерживают два льва, у ног которых присели двенадцать львят. Золотые части предстоит еще отполировать, и скоро будет сооружен навес. Соблаговолите, достойная царица, первой взойти на этот трон, на котором никто еще не сидел; оттуда вашему взору откроется весь ансамбль. Вот только вы не будете защищены от солнечных лучей – ведь крыши еще нет.

Царица улыбнулась и посадила к себе на руку птицу Худ-Худ, которую придворные разглядывали с нескрываемым любопытством.

Нет более прославленной и более почитаемой птицы на всем Востоке. Но не за изящную форму ее тонкого черного клюва, не за алые щечки, не за кротость глаз цвета лесного ореха, не за великолепный хохолок из тонких золотых перышек, венчающий ее красивую головку, не за длинный, черный как смоль хвост, не за блеск золотисто-зеленых крыльев с ярко-золотыми полосками и золотой бахромой по краям, не за нежно-розовые шпоры и не за алые лапки боготворили резвую Худ-Худ царица и ее подданные. Птица, сама того не сознавая, была прекрасна, предана своей хозяйке, добра ко всем, кто любил ее, она блистала красотой и лучилась простодушной прелестью, не стараясь ослепить. Царица, как мы видели, советовалась с этой птицей в трудных случаях.

Сулайман, по-прежнему желая снискать расположение Худ-Худ, в этот миг хотел посадить ее к себе на ладонь, но птица снова оставила без внимания его протянутую руку. Балкида, лукаво улыбнувшись, поманила свою любимицу и, кажется, тихонько шепнула ей что-то… Быстрая как стрела Худ-Худ взмыла и исчезла в лазурном небе.

После этого царица села; придворные расположились вокруг трона, и завязалась беседа; царь рассказал своей гостье о медном море, задуманном Адонирамом; восхищение царицы Савской было столь велико, что она снова потребовала, чтобы ей представили этого человека. По приказу царя слуги отправились на поиски нелюбимого Адонирама.

Пока они искали его в мастерских и среди недостроенных зданий, Балкида, уговорившая иерусалимского царя сесть рядом с нею, спросила его, как будет украшена сень над его троном.

– Она будет украшена так же, как и все остальное, – отвечал Сулайман.

– Не боитесь ли вы, отдавая столь явное предпочтение золоту, что люди сочтут, будто вы пренебрегаете другими материалами, созданными Адонаи? Вы и вправду думаете, что в мире нет ничего прекраснее этого металла? Позвольте мне внести в ваш план для разнообразия небольшое изменение… судить о нем вам.

Внезапно потемнело, небо покрылось черными точками, которые росли, приближаясь; тучи птиц закружили над храмом, сбились в стаю, образовали круг и, теснясь, расположились над троном трепещущей и переливающейся листвой; хлопали крылья, складываясь в пышные букеты, вспыхивающие зеленью, пурпуром, смоляной чернотой и лазурью. Раскинулся живой шатер, умело направляемый птицей Худ-Худ, которая порхала посреди пернатой толпы… Словно чудесное дерево выросло над головами двух царственных особ, и каждый лист его был птицей. Растерянный, очарованный Сулайман оказался укрытым от солнечных лучей под этой удивительной кровлей, которая трепетала, взмахивая тысячами крыльев, чтобы удержаться на лету, и издавая сладостный концерт птичьих трелей, густая тень пала на трон. Сделав свое дело, Худ-Худ, на которую царь все еще был немного сердит, послушно слетела к ногам царицы.

– Что скажет об этом государь? – спросила Балкида.

– Восхитительно! – вскричал Сулайман, снова пытаясь подманить птицу, которая упорно не давалась ему в руки, – а царица между тем внимательно следила за его усилиями.

– Если вам нравится моя маленькая прихоть, – сказала она, – я счастлива преподнести вам в дар этот шатер, только при условии, что вы не станете золотить птиц. Когда вам захочется позвать их, достаточно повернуть к солнцу камень этого кольца… Этот драгоценный перстень достался мне от предков, и Сарахиль, моя кормилица, станет бранить меня за то, что я отдала его вам.

– О великая царица! – воскликнул Сулайман, опускаясь перед нею на колени. – Вы достойны повелевать людьми, царями и стихиями. Будет угодно небесам и вашей доброте, чтобы вы согласились разделить со мной трон в моем государстве, где вы увидите у ног самого покорного из ваших слуг?

– Ваше предложение лестно, – отвечала Балкида, – но мы поговорим об этом позже.

Они спустились с трона, и стая птиц последовала за ними живым балдахином; тень от крыльев ложилась на их головы причудливыми узорами.

Подойдя к тому месту, где был заложен алтарь, царица заметила огромный корень виноградной лозы, выкорчеванный и отброшенный в сторону. Лицо ее помрачнело, она удивленно вскинула брови; птица Худ-Худ в тот же миг испустила жалобный крик, и вся стая, захлопав крыльями, взмыла в небеса.

Взгляд Балкиды стал суровым, ее горделивый стан, казалось, сделался выше, и звучным голосом пророчицы она воскликнула:

– О невежество и легкомыслие людское! О суетность гордыни! Ты возводишь свою ставу на могилах отцов твоих! Виноградная лоза, священное древо…

– Царица, она мешала нам, ее выкорчевали, чтобы расчистить место для алтаря из порфира и оливкового дерева, который будет украшен четырьмя золотыми серафимами.

– Ты осквернил, ты уничтожил первый побег винограда… который был некогда посажен в эту землю рукой отца семитского народа, патриарха Ноя.

– Возможно ли? – вскричал Сулайман, снова чувствуя себя униженным. – Откуда вы знаете?

– Я никогда не считала, что правитель – кладезь премудрости, о царь, совсем наоборот. Я стремилась к знаниям и с благоговением черпала из их источников… Слушай же, о человек, ослепленный суетной пышностью: знаешь ли ты, какая участь уготована бессмертными силами этому дереву, погубленному твоим кощунством?

– Говорите…

– Ему суждено стать столбом пыток, на котором будет распят последний царь твоего народа.

– Так пусть же распилят это нечестивое дерево на кусочки, сожгут и развеют пепел!

– Безумец! Никому не дано стереть то, что написано в книге Судеб! Чего стоит вся твоя мудрость, когда речь идет о высших силах? Склонись перед верховной волей, которую не постичь твоему человеческому разуму, ибо лишь благодаря этой пытке твое имя избегнет забвения и над всем твоим родом воссияет немеркнущая слава…