Старинные Чешские Сказания

Но страшнее всех был владыка громов и молний Перун и могущественные демоны, обессиливающие тело людское, ломающие кости его и затемняющие разум. Им молились, принося к родникам дары – черных кур, голубей. Всего усерднее приносили жертвы Велесу [6], чтобы хранил он стада от падежа и был к ним благосклонен.

Спокойней жилось за оградой селений: усадьбы охраняли домашние боги, деды, духи предков, изображения которых помещались на священном месте – у очага. Озорной карлик, крошечный божок с коготками на руках и ногах, приносил дому счастье, а домовой, хоть иногда и тревожил сон людей, оберегал имущество, смотрел за скотом и кормил его. И пока лежал под печкой либо под порогом старый хозяин – домашний уж, не уходили счастье и благодать из дома.

Когда же осенью падали листья и густые туманы ложились на поля и леса, когда земля промерзала и снег засыпал все вокруг, семья собиралась в просторной бревенчатой избе с низкими потолками и плотно закрытыми ставнями. Большая каменная печь давала тепло, а огонь очага – свет. Красные отблески пламени дрожали на стенах, освещая щиты, обтянутые темными кожами, сети, луки, деревянные колчаны в чехлах из барсучьей шкуры, короткие мечи, тяжелые копья и каменные молоты, а рога оленей и зубров бросали на стены причудливые тени.

При этом мерцающем свете женщины пряли, мужчины чинили хозяйственную утварь, приводили в порядок оружие либо отдыхали после опасной охоты. Сколько тут было рассказов, старых преданий и песен!..

Охотники говорили о схватках с зубрами и медведями, о косматых леших, которые, сами оставаясь невидимыми, заманивали волшебным корнем людей в трясины и чащи лесные – многие так и не вернулись из дремучего леса. Мысли убеленного сединами старца блуждали по полям покинутой родины. Вспоминал он о боях и схватках минувших времен, о храбрых героях, о воеводе могучем, о том, как встал тот воевода в полночь перед битвой и, отъехав от войска, завыл по-волчьи; вдали волк ему отозвался, и вдруг завыли все волки в округе…

И лились речи о страшных призраках и видениях, показывающихся темной ночью на болотах, в широких полях и дебрях лесных, об огненных змеях, несущихся по темному небу, о злой бабе-яге, стерегущей живую и мертвую воду, о белых феях судьбы, что появляются у колыбели новорожденных, о ведьмах-чаровницах, о дурных и добрых предзнаменованиях… И с благоговейным страхом внимали все чудесным преданиям своего рода и племени.

Когда огонь угасал, семья размещалась на ложах, устланных звериными шкурами, и молилась дедам, чтоб они хранили селенье. Жили и крепли из поколения в поколение кровная связь и родственная любовь, соединяя живых с мертвыми, настоящее – с давно минувшим.

В глухую ночь затихало огороженное плетнем и занесенное снегом селенье; лишь лаяли усердные псы, когда волк, сверкая зелеными глазами, крался к ограде или коротким писком отзывалась выдра с реки.

В эту пору снега и льда, долгих сумерек и долгих ночей властвовала над миром Морана [7], пока бог солнца не начинал все дольше, все ласковее и горячее взирать на лик земли. Вешние воды разбивали оковы; для всех деревень, для всего племени наступала радостная пора. С песнями шли люди к освобожденным от льда потокам и рекам, бросали в них изображения зимы и смерти и радостными возгласами прославляли любимую богиню Весну.

А когда солнце на своем пути достигало зенита, озаряя широкие волнующиеся нивы и буйно цветущие луга, повсюду славили священную пору солнцеворота. Ночь накануне самого длинного дня была полна чудес. Пророческую и целебную волшебную силу приобретали цветы, обрызганные росой. Подобно чернобыльнику – матери всех трав, – они охраняли от всесильных в ту таинственную ночь злых духов и бесов, от ведьм, собиравшихся на горах и в темных пещерах.

Во мраке той ночи на холмах и пригорках пылали большие костры, далеко бросавшие свет. Вокруг костров плясали девушки и юноши в венках из цветов и пели хвалу могущественному солнцу, дарующему жизнь и любовь – солнце жизни.

После летнего солнцеворота наступала жатва, затем приходила холодная осень, а за ней и зима. Год бежал за годом, множилось племя чехов.

Далеко летящая молва привлекала к ним новые толпы пришельцев из Хорватской земли, старой их родины. Земли, заселенной племенем чехов, всему народу уже не хватало. Расселялись роды, племя продвигалось все дальше на север и юг, запад и восток, вдоль рек и гор; закладывались новые поселения.

Для старейшин и родоначальников строили городища; служили они для обороны рубежей и для защиты всего племени, особенно женщин, стариков и детей. Туда загоняли стада, если враг вторгался в страну. Место для городища выбирали либо на скалистом речном мысу, либо в дремучих лесах, среди мшистых и топких болот; путь туда вел лишь узкими гатями. Вокруг городищ насыпали высокие, круглые валы, часто шли они один за другим в три ряда. Над стенами из толстых бревен и над воротами ставили вышки.

Воевода Лех, младший брат Чеха, видя, что люди его множатся, задумал продвинуться дальше, на восток солнца. Выслушав волю Леха, воевода Чех и все племя с неохотой отпустили его. Они по-дружески простились с ним и просили его не уходить далеко, чтобы, если вдруг нападет враг, могли люди Чеха и Леха прийти на помощь друг другу.

И молвил им Лех:

– О мои милые братья, сыны и мужи земли Чешской! Никогда не забуду, что я из вашего племени. Не хочу я от вас уйти так далеко, чтобы не знал я о вас, а вы обо мне. Дам вам знать, в каких мы осядем краях. На третий день после того, как уйдем, поднимитесь на гору Ржип раньше, чем займется заря: разожгу я в лесу костер, и где вы увидите пламя и клубы дыма, там, знайте, мое поселенье.

В условленный день поднялись чехи перед рассветом на вершину Ржипа, оглянулись вокруг и заметили меж востоком и югом в туманной дали красное зарево, пронизывающее густой сумрак, разлитый по небу. А когда рассвело, все увидели в той стороне на фоне лучезарного неба черные тучи – клубы дыма большого костра, что зажег воевода Лех со своими людьми. В тех местах остался Лех, построил городище, обнесенное валом, и назвал его «Коуржимом» [8].

Почти тридцать лет минуло с тех пор, как пришел воевода Чех в названную его именем землю. А когда на восемьдесят шестом году жизни исполнились дни его, уснул старец навеки. Справили тризну по нем, и горевал весь народ, оплакивая своего воеводу:

– Ты был нашим вождем и нашим отцом, ты привел нас в эти края, ты был справедливым и мудрым правителем своего рода и племени. О горе, великое горе! Кто теперь будет править нами, кто будет нас защищать?

И не было ни одного человека, кто б не скорбел о почившем.

Облекли умершего Чеха в новые одежды: сборчатый плащ, сукню, опоясанную широким поясом, сверкающим коваными цепочками и пряжками, разукрашенные штаны. Надели на него сапоги, а на седую голову – соболью шапку. И, совершив все это, посадили перед закатом солнца старого Чеха на высокий костер, на покрытые шитыми покрывалами бревна, в тенистой роще, под сенью старых, развесистых лип и дубов, у перекрестка трех дорог, где всегда погребали умерших. Затем принесли мед, ароматные травы и фрукты, принесли также хлеба ковригу, мясо и лук и положили пред ним; принесли и оружие – копье, черный щит и меч – и все положили с ним рядом. Зарезали курицу и петуха и бросили их на костер. Затем самый близкий по крови ему человек запалил сухое полено. Держа его в правой руке, повернувшись спиной, подошел он к костру и, пока костер не зажег, все держал левую руку свою за спиной. Когда же костер разгорелся, подходили все остальные и бросали в яркое пламя горящие головни.

Подул сильный ветер, костер затрещал, пламя высоко взметнулось, дым повалил столбом и окутал величавую фигуру мертвого Чеха, что в последний раз восседал перед своим племенем. Вокруг раздавались стенания, плач, звучали погребальные песни.