Китайская мифология. Энциклопедия

Нижний мир. Похоронный стяг из раскопок Мавандуя. Шелк (середина II в. до н. э.).

С принципом сяо был неразрывно связан другой важнейший принцип конфуцианства — человечность (или гуманность), неотъемлемая характеристика совершенного человека (цзюньцзы). Олицетворениями человечности и сыновней почтительности конфуцианцы представляли древних богов, „превратившихся“ в великих предков, — Юя, который завершил дело своего отца Гуня и усмирил потоп, Яо, Шуня, полулегендарных правителей Вэнь-вана и Чжоу-гуна. Эти великие предки образовали своеобразный конфуцианский пантеон „этических божеств“: по ним полагалось сверять свои поступки, их примерам надлежало следовать. А во главе этого пантеона стояло могущественное, справедливое и беспристрастное Небо.

Это Небо (Тяньди) уже значительно отличалось от того Неба, которое мыслилось как верховное божество Шанди. Небо конфуцианцев отдалилось от людей и утратило „личностные“ черты, превратилось в абстрактный регулирующий принцип, в Истину, Целесообразность, Абсолютный Порядок. Это Небо лишилось персонификации, обезличилось, с ним стало невозможно договориться (как с предками), людям доступно было только осознание его воли. Конфуций говорил о себе: „В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учебе. В тридцать лет я обрел самостоятельность. В сорок лет я освободился от сомнений. В пятьдесят лет я познал волю Неба“. Иными словами, родовое божество Шанди благодаря конфуцианской доктрине преобразилось в рационализированный этический эталон Тяньди, который правит вселенной в том смысле, в каком управляют ею физические законы, безличные и неоспоримые.

Храм Неба в Пекине.

„Представителем“ этого абстрактного Неба на земле считался правитель — „сын Неба“, получавший от верховного принципа мандат на правление (тянь мин) и совершавший необходимые жертвоприношения „благоподателю“ от лица государства. По конфуцианскому учению, этот мандат вручался Небом добродетельному государю и тем самым наделял своего обладателя почти божественным статусом; но если правитель совершал ошибки и „вел себя опрометчиво“, Небо могло лишить его своей милости и отобрать мандат. Именно это, согласно „Книге преданий“, произошло с последним правителем легендарной династии Ся, который — по воле Неба — уступил престол добродетельному правителю иньцев Чэн Тану. А несколько столетий спустя по той же причине последний иньский правитель Чжоу Синь, „развратный и недостойный“, был вынужден передать власть вождю чжоусцев Вэнь-вану — „справедливому, добродетельному и мудрому“, о котором в одах „Шицзин“ говорится:

Впоследствии понятие „смены мандата“ — гэмин [47] — стало важнейшим орудием политической борьбы. Духовный наследник Конфуция Мэнцзы учил, что „самое ценное в стране — народ, затем уж следует власть, а наименьшую ценность имеет правитель“, поэтому если правитель недобродетелен, его можно и нужно сменить и передать власть в руки истинно добродетельного государя.

Но каков этот истинно добродетельный государь и как его узнать? Конфуций отвечал на это вопрос так: „Когда в Поднебесной следуют Дао-Пути, то правила, музыка, приказы выступить в поход исходят от Сына Неба. Когда в Поднебесной сошли с Дао-Пути, то правила, музыка, приказы выступить в поход исходят от чжухоу (местных правителей. — Ред.). Когда [они] исходят от чжухоу, то редко так бывает, чтобы не утратили власть в течение [жизни] десяти поколений. Когда [они] исходят от дафу (родовой аристократии. — Ред.), то если власть не утратят в течение [жизни] пяти поколений, это редкость. Когда же судьба страны оказывается в руках пэйчэней — слуг вассалов, то редко бывает, чтобы не утратили власть в течение [жизни] трех поколений.

Когда в Поднебесной следуют Дао-Пути, то дафу не занимаются правлением. Когда в Поднебесной следуют Дао-Пути, то простолюдины не осуждают [методы правления]“.

Иначе говоря, истинно добродетельный государь тот, кто следует Дао и соблюдает ритуал (или Ритуал, как пишут иногда, чтобы подчеркнуть „космическую“ значимость этого понятия в конфуцианстве).

Конфуцианское Дао отнюдь не тождественно Дао даосов. В конфуцианстве Дао — это путь нравственного совершенствования и правления на основе этических норм, тогда как в даосизме это высший первопринцип, источник бытия и всего сущего, то есть нечто наподобие конфуцианского Тяньди. Чтобы ощутить разницу этих двух мировоззрений, достаточно сравнить фрагменты канонических текстов — конфуцианского трактата „Луньюй“ и даосского трактата „Дао Дэ Цзин“. Первый гласит: „Учитель сказал: „Искренне люби [наше] учение; стой насмерть, совершенствуя [наш] Дао-Путь. Государство, где неспокойно, не посещай; в государстве, где царит хаос, не живи. Если в Поднебесной есть Дао-Путь, то прояви себя; если [в Поднебесной] нет Дао-Пути, скройся. В государстве, где царит Дао-Путь, стыдно быть бедным и незнатным. В государстве, лишенном Дао-Пути, стыдно быть богатым и знатным““. Во втором читаем: „Превращения невидимого [Дао] бесконечны. [Дао] — глубочайшие врата рождения. Глубочайшие врата рождения — корень неба и земли. [Оно] существует [вечно] подобно нескончаемой нити, и его действие неисчерпаемо… Дао туманно и неопределенно. Однако в его туманности и неопределенности содержатся образы. Оно глубоко и темно. Однако в его глубине и темноте скрыты тончайшие частицы. Эти тончайшие частицы обладают высшей действительностью и достоверностью“. [48]

Лаоцзы встречает Конфуция. Гравюра (I в. до н. э.).

Подробнее о Дао в трактовке даосов будет сказано в следующей главе, применительно же к конфуцианству необходимо отметить, что в понимании конфуцианцев Дао — следование по пути великих предков, воспроизведение „инвариантных“ образцов, архетипов, то есть опять-таки мифологема „вечного возвращения“. И движение по этому пути невозможно без точного и сознательного следования Ритуалу (Ли).

Как пишет В. В. Малявин, „в Чжоу ритуал еще сохранял свою архаическую значимость: он был прежде всего обрядом жертвоприношения, способом непосредственного общения с предками, и сфера его действия ограничивалась, по существу, кланом чжоуского правителя. Со временем ритуал у чжоусцев все более терял связь с его культовым контекстом, и ритуальная коммуникация постепенно перемещалась в область внутреннего мира человека, приобретала значение нормы нравственной самооценки“. Конфуций воспринимал Ритуал как нечто исконное, существующее независимо от человека, как своего рода естественный закон. В „Луньюй“ говорится: „Дин-гун спросил: „Каким образом государь использует чиновников, а чиновники служат государю?“ Учитель ответил: „Государь использует чиновников, следуя Ритуалу, а чиновники служат государю, основываясь на преданности““; и еще:

„Учитель сказал: „Когда мы говорим о Ритуале, имеем ли мы в виду лишь преподношение яшмы и парчи? Когда мы говорим о музыке, имеем ли мы в виду удары в колокола и барабаны?““ Ритуал для Конфуция — система взаимосвязей человека с миром, начиная от семьи и заканчивая Небом, система, которую надлежит всемерно сохранять и укреплять. В „Луньюй“ сказано: „Использование Ритуала ценно потому, что оно приводит людей к согласию. Путь древних правителей был прекрасен. Свои большие и малые дела они совершали в соответствии с Ритуалом. Совершать то, что нельзя делать, и при этом в интересах согласия стремиться к нему, не прибегая к Ритуалу для ограничения этого поступка, — так поступать нельзя“. „Воплощением“ же Ритуала как высшей упорядоченности и гармонии служила музыка.