Земное тепло

— Убирайся отсюда! — закричал охотник. — Зачем пришёл в наши края? Зачем не даёшь спать старому Нёр Ойке?

Взревел Манорага, вскочил на задние лапы, наострил когти, да увидел, как Топырко вытащил охотничий нож, побежал прочь.

В это время снег повалил. Залетали в небе снежинки белым оводом, стали падать на стылую землю и прилипли к ней насовсем.

Рад Топырко, что не испугался зверя страшного, идёт, песни поёт. Видит, по реке шуга пошла, на снегу звери свои следы оставляют. И не заметил он, как к чуму Нёр Ойки обратно пришёл. Смотрит, а на снегу совсем незнакомый след. Остановился Топырко, обошёл его вокруг, видит — птица ходила. Только незнакомая птица, не зимняя — след на снегу лапастый. Может быть, гуся, может быть, утки. «Как это так, — думает он. — Эти птицы давно улетели. Как тут может их след оказаться?»

Пошёл по следу, а он прямо к чуму Нёр Ойки идёт. Взволновался Топырко, наострил стрелу, натянул лук. «Всё равно, — думает, — изловлю птицу непутёвую!»

Видит — Манорага крадучись по земле ползёт, да вдруг как вскочит, как подбежит к столетнему кедру, как ударится головой о его могучий ствол — шум да треск раздался по тайге. Труха, кора да иголки посыпались с дерева, и гром раздался!

Отскочил в сторону Топырко и видит: вместо Манораги гусь стоит огромный, лапы красные, на голове вместо перьев шерсть торчит. Встал гусь на тропу и прямо к чуму Нёр Ойки побежал. Тут не оплошал охотник, побежал за гусем и закричал что было силы:

— Нёр Ойка! Нёр Ойка! Гаси огонь! Гаси огонь!

А гусь подбежал к чуму, присел около него, раскинул в стороны лапы, а из них огромные когти выставились. Как схватят они чум Нёр Ойки! Затрещала земля, пошатнулась. Закачались деревья, река из берегов воду вылила. Отскочил Топырко в сторону, а громадная птица подняла все богатства Нёр Ойки в воздух и полетела.

— Топырко, Топырко! — слышит охотник голос Нёр Ойки. Стоит он на земле маленький, еле приметный, среди камней разбросанных.

— Зови скорее Мороз! Зови скорее Мороз! — кричит Нёр Ойка. — Или совсем обеднеет наша земля!

А сам в камушек вдруг превратился. Только и помнит Топырко его последние слова: «Торопись, сынок! Торопись! А то Манорага утащит все богатства в чужие края!»

Сколько бежал Топырко к Морозу — не помнит, а быть может, Мороз сам слова Нёр Ойки услышал, только стал он догонять улетающую птицу. Давай морозить в небе гуся!

Завертелся, закружился в воздухе гусь. Стали крылья его леденеть, клюв краснеть, закричал он голосами разными.

— Морозь его, морозь его! — кричит Топырко и бежит за гусем, под ноги себе не смотрит, о коряги и пни запинается.

Крепко держит гусь в когтистых лапах чум Нёр Ойки с теплом и камнями разными. Рассердился Мороз, закряхтел. От холода на деревьях ветки ломаться стали, куропатки в снег прятаться, шуга на реке встала.

Загоготал гусь Манорага громовым голосом и давай в небе переворачиваться, а на землю спускаться не хочет.

Видит Топырко — полетел на землю один отмороженный коготь, а вместе с ним и камни посыпались. Запоминает охотник место, а сам лук натягивает!

А мороз крепчает, пуще прежнего морозит всё! И полетели на землю отмороженные перья. Тянет тяжёлый чум Нёр Ойки гуся Манорагу к земле. Натянул тут Топырко свой лук и выстрелил. Посыпались на Топыркину землю камни разные, а Манорага грохнулся и почернел весь да всё глубже в землю уходить стал, а сам обмороженной лапой машет, всё чум Нёр Ойки схватить хочет.

Так до сих пор и торчит из земли его каменная рука, бороздит низкие облака, а поодаль красуется гора Нёр Ойки. Часто солнечные лучи заливают её своим светом, и сияет она радугой!

Говорят, в этих местах богатства лежат несметные. Искать только их надо. Старик Нёр Ойка недаром жил на земле.

ПЯТАШНОЕ ОЗЕРО

У жадного человека брюхо сыто, а глаза голодные. Так и у шамановой жены Мейты: даров охотники ей приносили, рыбы возили, дичи и боровой и озёрной стреляли, а она всё ворчала, всё исподлобья смотрела. Её, сказывают, и сам шаман боялся.

Да вдруг не стало шамановой жены. Потерялась. Прибежал к юрте один олень из её упряжки, а остальных не дождались.

Поискал шаман жену, поискал, да скоро и забыл: спокойнее без неё стало.

А с ней беда приключилась.

Вечером запрягла она самых сильных оленей и поехала дары собирать. Ездила из юрты в юрту всю ночь, а к утру повернула упряжку в сторону своего жилья. Только не хотелось ей ехать по старому следу, и надумала она пересечь озеро напрямик. Олени, закинув головы, неслись во весь мах. Но вдруг раздался грохот, лёд треснул, и не успела Мейта опомниться, как перед ней показалась огромная полынья, и упряжка, кроме вожака, вместе с нартой ухнула под лёд.

Мейта оказалась в воде. Она почувствовала, что ноги её не касаются дна, что-то движется под ними и несёт её дальше от полыньи. Над головой — толстый слой льда, и множество рыб плывёт за нею.

Вдруг всё остановилось, живая опора под ногами потерялась — и Мейта повалилась вниз. От страха она зажмурила глаза, а когда осмелилась открыть их, увидела такое множество рыб, что через живую стену не видно было воды и льда. «Какое богатое озеро! Мне бы всё это!» — подумала Мейта.

— Не горюй, будет у тебя рыба, — услышала она.

Обернулась, а перед ней, разевая огромную пасть, еле поворачивалась незнакомая, невиданная в этих местах рыбина. Её чешую покрывал мох, огромные плавники чуть шевелились, от каждого движения дрожала вода. На голове — из озёрных ракушек корона.

Увидев её, рыбы прижали плавники, замерли. Она посмотрела вокруг выпуклыми глазами, плеснула хвостом — и не стало вокруг рыб. Только один маленький карасик с перепугу не успел уплыть, заплутался в водорослях и притих.

— Долго я ждала тебя, — широко разевая рот, говорила огромная рыба. — Долго, ох, как долго. Мхом вся обросла, а ты всё не шла, ай-ай!

— Что ты хочешь, старая рыба, со мной сделать? — чуть слышно спросила Мейта.

— Мейта злая и жадная быда, Мейта много добра хотела, вот и бери всю рыбу.

— Не надо мне рыбы! — сквозь слёзы проговорила испуганная шаманша.

— Поздно теперь ! Жить будешь до тех пор, пока шаман не бросит тебе в озеро свой дар. А бросить он должен медный кружок — пятак называется. Если найдёшь пятак в озере, быть тебе счастливой. Живи смирно и тихо,— наказывала старая рыбина. — Полюбят тебя рыбы — помогут медный кружок найти.

Не успела Мейта опомниться, как рыба набросила ей на голову корону, и шаманша тут же превратилась в полосатую большую щуку, а говорящей рыбы не стало. И жадная Мейта-щука поплыла по озеру. Вся мелкая рыбёшка торопилась ей навстречу. Но Мейта-щука схватила первую рыбку, проглотила её и поплыла дальше.

Худая слава наперёд летит, и чем дальше плыла Мейта-щука, тем меньше около неё было рыбы — все стали прятаться кто куда.

Рассердилась Мейта, стала хватать всех подряд: и большую рыбину, и малую, и карася, и окуня, и чебака даже.

— Какая прожорливая щука! — шептали рыбы, а больше других возмущался маленький карась.

А щука каждый день, наевшись досыта, нагонявшись за рыбами, била всех хвостом и плавниками.

Не стало покоя в озере. Собирались рыбы косяками и жаловались на свою судьбу.

«Как избавиться от жадной Мейты?» — думали все.

И как-то поутру, когда солнце проело лёд у берегов, собрались около полой воды рыбы, и карась рассказал всем, как подслушал разговор старой рыбины с жадной Мейтой.

Обрадовались рыбы. И целыми днями не отплывали от берега. Ждали.

По всегдашнему лесному обычаю каждую весну собираются манси к озёрам и одаривают их, одаривают реки, одаривают леса и поляны — за рыбу в воде, за зверя в лесу, за ягоды и мхи. И вот все рыбы в озере стали ждать заветный кружок, но его не было. И так шёл год за годом.

Стало озеро беднеть. Смотрит щука, как мужики пустые мережи вытаскивают, и радуется. Недаром говорят: худая погода пройдёт, а злоба жадного человека никогда.