Средневековый роман и повесть

В «Романе о Тристапе и Изольде» герои не осуждаются — ни мудрым Марком, ни автором. И все страдают. Психологическая убедительность переживаний героев, причем не только протагонистов, но и Марка, и «второй» Изольды, искренне любящей, обманутой и не способной не отомстить за свою попранную любовь, достигает в романе необычайной для своего времени силы, что позволяет нам говорить о начатках реализма в изображении овеческик чувств. Они, эти чувства, различны у разных персонажей и строго детерминированы их характерами. И сложны. И так человечны.

Так было в ранних версия. Затем осмысление легенды начинает меняться. Молодые люди, постоянно лгущие, плутующие, попирающие общепринятые законы морали и просто житейские правила, начинают вызывать прямое осуждение. Например, у сурового моралиста Готфрида Страсбургского. бюргерский догматизм берет верх. Но в некоторых других обработках сюжета, например, во французском прозаическом романе XIII века, осуждаются не влюбленные, а король Марк. Осуждая этого несчастного рогоносца, наделяя его коварством, злонамеренностью, подлостью, тем самым оправдывают любящих. Просто они воюют с Марком его же оружием, а молодая женщина выбирает несомненно самого достойного. При такой интерпретации сюжета неизбежно исчезала сцена с мечом, разделявшим целомудренно спавших любовников. Новый Марк, застань он их в лесу, неминуемо бы их убил или на худой конец бросил бы их в темницу.

Подобная трактовка легенды снижала трагическое напряжение этой печальной повести, но диктовалась здравым смыслом: когда уже мало верили в роковую силу волшебного питья, неодолимости страсти героев требовалось какое-то иное, рациональное объяснение. Рационалистические тенденции средневекового мышления коснулись и этой поэтичнейшей и очень гуманной в своей основе легенды о трагической любви двух молодых прекрасных сердец.

* * *

И в романе о Тристане, и в произведениях Кретьена и Вольфрама не было полного слияния с идеологией рыцарства. Даже в ее идеализированном варианте. Миросозерцание авторов романов оказывалось неизменно шире, демократичней и гуманней этой узкой сословной идеологии. Поэтому всякое, даже значительное, отклонение от общепринятых феодальных взглядов и норм, встречающееся в том или ином произведении, нельзя рассматривать как пародию на рыцарский роман.

Даже такое необычное для своего времени произведение, как французская повесть начала XIII века, «песня-сказка» «Окассен и Николетта». Это тоже рассказ о беззаветной любви, сокрушающей все преграды. Но преграды эти — не внутренние, психологические, вроде тех, что преодолевали в своих сердцах Ивэйн и Лодина, которые сами воздвигали Тристан и Изольда. Препятствия эти — внешние. Героев разлучает и их социальное положение: он — графский сын, она — пленница-сарацинка, и вера: он — христианин, она — мусульманка (впрочем, крещеная), и воля отца юноши, и морские пираты, захватившие корабль Николетты. В повести есть бегства, скрывания в лесу, погони, морские странствия, переодевания и многие другие приключения. Приключения, но не «авантюры». Окассен, конечно, — удалой рыцарь, но ратныо подвиги его не привлекают. Он целиком захвачен своей любовью. Эта нерыцарствепность, «неавантюрность» понести сказалась и в очень сочувственном изображении простого люда, будь то горожане, стражники, пастухи или крестьяне. Они ведут себя со знатными на ранных, и их голос, их оценка происходящего, человечная и трезвая, ощутимо звучит и книге. Повесть отпосят к «идиллическому» направлению куртуазного романа, возводят к греко-византийской литературной традиции. И то и другое сопоставление верно. Все эти разлуки и встречи, переодевания и узнавания, морские бури и нападения разбойников очень напоминают сюжеты и построение интриги поздних греческих романов (Гелиодора, Лонга и др.). Несмотря на все превратности судьбы, молодых людей ждет грядущее счастье. Тон повести — прозрачный и светлый. Герои поражают но только силой чувства и неколебимой верностью, но и своей юной чистотой, доверчивостью и добротой. То есть человечностью.

***

Над рыцарским романом немало потешались уже на исходе средневековья и в эпоху Возрождения, когда становились невнятны и его наивная вера в фантастику, и задушевная религиозность, и утверждаемые им высокие нравственные принципы. Казалось бы, навсегда забыты волновавшие авторов средневековья этические проблемы. Художественная структура этих куртуазных произведений представляется теперь достаточно примитивной и беспомощной. Достоянием исторической этнографии стал описываемый в романе феодальный быт — все эти осады, турниры, многолюдные охоты и празднества. Но эти наивные рассказы о кознях фей, о зловредных великанах, мудрых отшельниках, справедливых королях, бесстрашных и великодушных рыцарях, о любви светлой и самоотверженной продолжают волновать и манить. Потому что средневековый роман передал следующим эпохам высокое представление о человеческом долге, о чести и благородстве, о бескорыстии и подвижничестве, о доброте и сострадании. Передал представление о том, что затем стало называться трудно определимым, но всем понятным словом «рыцарственность».

А. Д. Михайлов

Кретьен де Труа

Ивэйн, или рыцарь со львом

Сокращенный перевод со старофранцузского В. Микушевича

В палатах короля Артура,

Чья благородная натура

Для человеческих сердец

Являет редкий образец:

Любовь с отвагой в сочетанье, —

В палатах короля Бретани

(Извольте мне прилежней внять!)

На Троицу  блистала знать.

Сначала в зале пировали,

Потом красавицы позвали

Всех рыцарей в другой покой,

Где разговор вели такой:

Теперь бы нам послушать были

О том, как в старину любили.

Любовь, по правде говоря, —

Подобие монастыря,

Куда строптивые не вхожи.

Уставов мы не знаем строже.

Тот, кто в служении ретив,

И в пылкой нежности учтив.

Они, конечно, были правы.

Грубее нынче стали нравы.

Теперь уже любовь не та:

Слывет побаской чистота,

Забыта прежняя учтивость,

Нет больше чувства, только лживость,

Притворный торжествует пыл, —

Порок влюбленных ослепил.

Оставив это время злое,

Давайте всмотримся в былое.

Строга была любовь тогда

И строгостью своей горда.

Повествовать — мое призванье.

Я рад начать повествованье

О безупречном короле,

Столь дорогом родной земле.

Среди различных испытаний

Не позабыт в своей Бретани

Отважный, добрый государь,

Любимый нынче, как и встарь.

В тот день устал он веселиться.

Он был намерен удалиться,

Чтобы немного отдохнуть

И после пиршества вздремнуть,

Но королева возражала.

Она супруга удержала,

Король словам ее внимал

И ненароком задремал.

При этом гости не скучали,

Беседовали, как вначале.

Свой продолжали разговор.

В другом покое Сагремор.

Кей‑сенешаль,  чье злоязычье.

Переходило в неприличье.

И доблестный мессир Ивэйн.

И друг его мессир Гавэйн.

Наслушавшись других историй.

Поведать о своем позоре.

Им пожелал Калогренан.

Которому претит обман.

История Калогренана.

Звучит причудливо и странно.

Так что монархиня сама.

Заинтригована весьма.

Рассказу внять она решила.

И сесть поближе поспешила.

Калогренан прервал рассказ.

И перед нею встал тотчас.

Как будто с цепи Кей сорвался.

И досыта поиздевался:

«Достойнейший Калогренан!

Какой талант вам богом дан!

Вы совершенство, сударь, словом.

Всегда везет пустоголовым.

Отсюда вечный ваш успех.

Поэтому вы раньше всех.

Пред государынею встали.

Учтивостью вы так блистали.

Что я по совести скажу:

Я не заметил госпожу.

Моими слабыми глазами.

Ослеплены мы, сударь, вами».

«Боюсь я, лопнете вы, Кей!

Пока на всех своих друзей.

Вы желчь свою не изрыгнете.

Вы, Кей, свободно не вздохнете, —

Монархиня ему в ответ. —

Такая злоба вам во вред».

«Ах, государыня, простите, —

Промолвил Кей, — как вы хотите.

Так я себя и поведу.

Когда у вас я на виду.

Вы только нас не покидайте.

И недостойному вы дайте.

Вас хоть на праздник лицезреть.

Мы все молчать готовы впредь.

Когда монархине угодно.

Однако начат превосходно.

Калогренаном был рассказ.

Развлечь теперь он мог бы вас».

«Беседа может продолжаться.

С какой мне стати обижаться? —

Калогренан тогда сказал. —

Вы, Кей, — известный зубоскал.

Другим вы спуску не давали.

Довольно часто задевали.

Тех, кто меня куда знатней.

И, что греха таить, умней.

Хотя порой чужие свойства.

Нам причиняют беспокойство.

Нетрудно все‑таки понять:

Навоз не может не вонять.

Известно, что слепни кусают.

От них проклятья не спасают.

Кей с малолетства ядовит.

Пусть Кей друзей своих язвит.

Не вижу в этом оскорбленья.

Прошу я только позволенья.

У государыни самой.

Прервать рассказ докучный мой».

«Нет, — Кей промолвил в раздраженье, —

Хочу я слышать продолженье.

Весельем общим дорожа.

Не позволяйте, госпожа.

Увиливать Калогренану.

Я повторять не перестану:

Мое желание — не блажь.

Мой господин, а также ваш.

Король меня поддержит, знайте.

И на себя тогда пеняйте!»

«Калогренан, любезный друг!

Злословие — такой недуг, —

Проговорила королева, —

Что вашего не стоит гнева.

Достопочтенный сенешаль.

Однако мне, конечно, жаль.

Что вам я, сударь, помешала.

Прошу, начните‑ка сначала!

Послушать бы теперь как раз.

О приключеньях без прикрас!»

«Сударыня, я покоряюсь.

Все рассказать я постараюсь.

Слова нейдут сегодня с губ.

Гораздо легче вырвать зуб.

Ну что же, господа, вниманье!

Не обвинит меня в обмане.

Надеюсь я, ни враг, ни друг.

Рассказ мне будет стоить мук.

Поверьте, бесполезны уши.

Пока не пробудились души.

Семь лет назад совсем один.

Как будто я простолюдин.

В пути без всяких поручений.

Я днем и ночью приключений.

Как рыцарь подлинный искал.

Я на коне своем скакал.

Во всем своем вооруженье.

Не знал, какое пораженье.

Сулит мне мой неверный путь.

И вздумал вправо повернуть.

И вот меня приводит случай.

В Броселиандский лес  дремучий.

В густую погрузившись тень.

Блуждал я лесом целый день.

Кругом боярышник, шиповник.

И неприветливый терновник.

Возликовал я всей душой.

Приметив замок небольшой.

И в этой галльской глухомани,

Уютный с виду, как в Бретани.

Авось найду я в замке кров.

Передо мной глубокий ров.

И мост, как водится, подъемный.

И на мосту хозяин скромный.

Для поединка нет причин:

Передо мною — дворянин,

Миролюбивая десница.

Охотничья большая птица

На ней торжественно сидит.

На гостя пристально глядит.

Мне сам хозяин держит стремя.

Здоровается в то же время.

И, пригласив меня во двор.

Ведет учтивый разговор.

Успеха мне во всем желает.

И мой приезд благословляет.

И предлагает мне ночлег.

Какой хороший человек!

За доброту, как говорится.

Воздай, господь, ему сторицей!

Отлично помню до сих пор.

Гостеприимный чистый двор.

Среди двора, предмет полезный.

Не деревянный, не железный.

Подвешен гонг, чтобы звенеть.

Слышней могла литая медь.

Подвешен тут же молоточек.

В гонг безо всяких проволочек.

Ударил трижды дворянин.

Все челядинцы, как один.

Из горниц выбежали сразу.

И по хозяйскому приказу.

Убрали моего коня.

Поклонами почтив меня.

Повсюду слуги: справа, слева.

Смотрю, передо мною дева.

Собой красива и стройна.

Меня приветствует она.

Снять помогает мне доспехи.

(Нет в мире сладостней утехи.

Чем с ней побыть наедине).

Уже короткий плащ на мне.

Для зачарованного зренья.

Он как павлинье оперенье.

Вот вижу я зеленый луг.

Надежная стена вокруг.

Меня девица усадила.

Мой слух беседой усладила.

Наедине, без лишних глаз.

Однако в этот поздний час.

Уже готов был сытный ужин.

Который тоже был мне нужен.

Прервать пришлось беседу с ней.

Хоть это было мне трудней.

Чем с другом лучшим распроститься!

Так хороша была девица.

Признаться, впрочем, и потом.

Когда сидел я за столом.

Она передо мной сидела.

И созерцал я то и дело.

Благословенные черты.

Столь совершенной красоты.

Отец ее достопочтенный.

Гостеприимный и степенный.

Сидит со мною за столом.

И повествует о былом.

Он мне поведал, как, бывало.

Отважных рыцарей немало.

Случалось принимать ему.

Здесь, в родовом своем дому.

И было бы ему приятно.

Когда бы, тронувшись обратно.

Я замок снова навестил.

И хоть немного погостил.

Такое приглашенье лестно.

Отказываться неуместно.

И я промолвил: «Сударь, да.

Вас навестить я рад всегда».

Нельзя гостей принять радушней.

Я в замке был, мой конь в конюшне.

Смотрю, за окнами светло.

Я поскорее сел в седло.

С хозяевами распростился.

И спозаранку в путь пустился.

Все гуще становился лес.

Деревья прямо до небес.

Сплошная крепь, куда ни гляну.

И заприметил я поляну.

Нет, не медведи там дрались.

Там дикие быки паслись.

Подают яростно друг друга.

И содрогается округа.

Мычанье, топот, стук рогов, —

Свирепей в мире нет врагов.

Я, задержавшись в отдаленье.

Подумывал об отступленье.

В чем нет, по‑моему, греха.

Как вдруг увидел пастуха.

Какая это образина!

Сидит на пне, в руках дубина.

Обличьем сущий эфиоп,

Косматый широченный лоб.

Как будто череп лошадиный.

У этого простолюдина.

Густыми космами волос.

Он весь, как дикий зверь, зарос.

Под стать громоздкой этой туше.

Слоновые свисают уши.

С продолговатой головы.

Кошачий нос, глаза совы.

Кабаний клык из волчьей пасти.

Всклокоченная, рыжей масти.

Засаленная борода.

Поверите ли, господа!

Он бородою утирался.

В грудь подбородок упирался.

Искривлена была спина.

Одежда не из полотна.

Конечно, при таком обличье.

Носил он только шкуры бычьи.

Увидев издали меня.

Со своего вскочил он пня.

Слегка встревоженный, признаться.

Я был готов обороняться.

Однако дикий лесовик.

Сражаться, видно, не привык.

Стоит он, словно ствол древесны.

Ну, прямо идол бессловесный.

Я говорю: «Кто ты такой?»

Знаком ему язык людской.

Сказало чудище лесное:

«Я человек. Не что иное.

Как человек». — «А что в лесу.

Ты делаешь?» — «Я скот пасу.

Лесное стадо охраняю.

И больше ничего не знаю».

«Клянусь апостолом Петром!

Не совладать с лесным зверьем.

Чтобы сберечь такое стадо.

Нужна, по‑моему, ограда.

Или какой‑нибудь загон».

«В моих руках лесной закон.

Быкам позволил я бодаться.

Но не позволил разбредаться».

«Как ты пасешь быков таких?»

«Со мною бык бодучий тих.

Не то что слишком отдалиться.

Не смеет бык пошевелиться.

Любому шкура дорога.

Быка схвачу я за рога.

И содрогнутся остальные.

И присмиреют, как ручные.

Притихнут, кроткие, вокруг.

Боясь моих могучих рук.

Чужих мои быки бодают.

На посторонних нападают.

Я господин моих быков.

А ты‑то сам? Ты кто таков?»

«Я рыцарь, — говорю мужлану, —

Искать весь век я не устану.

Того, чего найти нельзя.

Вот какова моя стезя».

«Ответь без лишних поучений.

Чего ты хочешь?» — «Приключений!

Я показать хочу в бою.

Отвагу бранную свою.

Прошу, молю, скажи мне честно.

Не скрой, когда тебе известно.

Где приключение найти?»

«Нет, я не ведаю пути.

В страну, где приключенья эти.

С тех пор, как я живу на свете.

Я не слыхал подобных слов.

Однако дать совет готов.

Источник в двух шагах отсюда.

Но берегись! Придется худо.

Тому, кто на таком пути.

Не знает, как себя вести.

Когда ты человек неробкий.

Езжай по этой самой тропке.

Поскачешь напрямик, вперед.

Куда тропа тебя ведет.

У нас в лесу тропинок много.

Лишь напрямик — твоя дорога.

Увидишь ты родник тогда.

Бурлит вода, кипит вода.

Однако можешь убедиться:

Как мрамор, холодна водица.

Большое дерево растет.

И зеленеет круглый год.

Над заповедной этой чашей.

Деревьев не бывает краше.

Видна цепочка меж ветвей.

Поблескивает ковш на ней.

Увидишь камень самоцветный,

Для проезжающих приметный.

(Не знаю, как его назвать).

Там, право, стоит побывать.

Вблизи часовенка на диво.

Она мала, зато красива.

Возьми ты ковш в тени ветвей.

Водою камень тот облей.

И сразу дерево качнется.

Такая буря вмиг начнется.

Как будто бы обречены.

Олени, лани, кабаны.

Сверкать начнет, греметь и литься.

Столетним деревам валиться.

Зверью несчастному страдать.

И человеку пропадать.

Когда вернешься невредимым.

Считай себя непобедимым».

И поскакал я напрямик.

И в полдень отыскал родник.

Часовенка передо мною.

Залюбовался я сосною.

И вправду вечнозелена.

Высокоствольная сосна.

Рассказа не сочтите басней.

Я не видал дерев прекрасней.

Не страшен дождик проливной.

Под этой дивною сосной.

И под покровом этой хвои.

Спастись могло бы все живое.

Был на сосне в тени густой.

Подвешен ковшик золотой.

На наших ярмарках  едва ли.

Такое золото видали.

И камень тоже тут как тут:

Наиценнейший изумруд.

Обделан в виде чаши винной.

Четыре жаркие рубина.

Четыре солнца по краям.

Солгать я не посмел бы вам.

Покоя никогда не зная.

Вода кипела ледяная.

Хотелось бурю вызвать мне.

И вот я, подойдя к сосне.

Осуществил свою затею.

(Об этом я теперь жалею).

Неосторожностью греша.

Облил я камень из ковша.

И мигом небо омрачилось.

Непоправимое случилось.

Я, поглядев на небосклон.

Был молниями ослеплен.

Дождь, град и снег одновременно.

Убит я был бы непременно.

Я не остался бы в живых.

Среди раскатов громовых.

Двоились молнии, троились.

Деревья старые валились.

Господь, однако, мне помог.

Для покаянья дал мне срок.

Гроза кругом угомонилась.

И небо, к счастью, прояснилось.

При виде солнечных небес.

Из мертвых как бы я воскрес.

От радости забыл я вскоре.

Недавнюю тоску и горе.

Благословив голубизну.

Слетелись птицы на сосну.

На каждой ветке птичья стая.

Красивее сосна густая.

Когда на ветках столько птиц.

Искусней не найти певиц.

Свое поет любая птица.

Так, что нельзя ладам не слиться.

В единый благозвучный строй.

И, словно в церкви пресвятой.

Внимая птичьей литургии.

Забыл я все лады другие.

И, как блаженный дурачок.

Я все наслушаться не мог.

Не знаю музыки чудесней.

Лишь в том лесу такие песни.

Вдруг слышу: скачут напролом.

Как будто снова грянул гром.

Как будто бы в лесах дремучих.

Десяток рыцарей могучих.

Но появляется один.

Вооруженный исполин.

Я сесть в седло поторопился.

Мой добрый меч не затупился.

Во всяких битвах до сих пор.

Я недругам давал отпор.

Я принял вызов исполина.

Летел он с быстротой орлиной.

Свиреп, как разъяренный лев.

И в каждом слове — лютый гнев:

«Вассал! Вы дурно поступили.

Вас мысли злые ослепили.

Вы натворили много бед.

И вам за них держать ответ!

Нет, не одни раскаты грома.

Все эти горы бурелома.

Свидетельствуют против вас.

Встречаю вас я в первый раз.

За что вы мне сегодня мстили?

Зачем вы бурю напустили.

На мой прекрасный старый дом.

Бесчинствуя в лесу моем?

Вассал! С душой своей прощайтесь!

Грозит вам гибель. Защищайтесь!

Виновны вы передо мной.

Своею собственной виной.

Преступник обречен злосчастный.

Увертки были бы напрасны.

Силен своею правотой.

Я вызываю вас на бой.

Вы мне внушаете презренье.

Нет между нами примиренья!»

И разыгрался бой потом.

Прикрылся я своим щитом.

Копье в его руках острее.

Конь боевой под ним быстрее.

Смотрю и вижу, сам не свой:

Он выше целой головой.

Тому, кто маленького роста.

Высоких побеждать не просто.

Удар ему нанес я в щит —

Мое копье как затрещит!

Так злой судьбе моей хотелось:

Копье в кусочки разлетелось.

Однако на коне своем.

Мой враг по‑прежнему с копьем.

В его руках не древко — древо.

В припадке бешеного гнева.

Копьем ударил он меня.

И повалился я с коня.

Так потерпел я пораженье.

Беспомощного, в униженье.

Меня покинул враг лихой.

Взяв моего коня с собой.

Идти за ним я не решился.

Тогда бы жизни я лишился.

И смысла не было бегом.

Гоняться за таким врагом.

И без того пришлось мне худо.

Убраться только бы оттуда!

Я под сосною прикорнул.

Душой и телом отдохнул.

Скорей совлек свои доспехи.

Чтобы ходить мне без помехи.

Покуда не сгустился мрак.

И потащился кое‑как.

Искать в чащобе дом старинный.

Гостеприимца‑дворянина.

До замка к ночи я добрел.

И там пристанище обрел.

И были слуги вновь послушны.

И вновь хозяева радушны.

Как накануне все точь‑в‑точь.

Приветливы отец и дочь.

Я точно так же в замке встречен.

Позор мой как бы не замечен.

И мне по‑прежнему почет.

Хозяин добрый воздает.

Я благодарен дворянину.

Благословить я не премину.

Его святую доброту.

Такую добродетель чту.

И ничего не забываю.

С тех пор я свой позор скрываю.

И как я мог, не знаю сам.

Сегодня проболтаться вам!

Но так и быть! Пускай случайно.

Делюсь моей постыдной тайной».

«Клянусь моею головой!

Такое слышу я впервой, —

Ивэйн воскликнул в изумленье. —

В каком досадном ослепленье.

Изволите вы пребывать:

Годами от меня скрывать.

Кузен мой, ваше пораженье!

Мой долг — отнюдь не одолженье.

Теперь за наш фамильный стыд.

Моя десница отомстит!»

«Нам после сытного обеда.

Всегда мерещится победа, —

Сказал неугомонный Кей, —

Винишка доброго попей.

Опорожни бочонок пива.

И в бой запросишься ты живо.

И победитель ты один.

Тебя страшится Нурэддин.

Ивэйн, скорей в седло садитесь!

Вооружиться потрудитесь!

Победный разверните стяг!

Разбить врага — для вас пустяк.

Вы всех и вся в бою затмите.

С собою нас, Ивэйн, возьмите.

Мы вас хотим сопровождать.

Научимся мы побеждать.

Когда вы доблестью блеснете.

А впрочем, скоро вы заснете.

И вам приснится сон плохой.

И предпочтете вы покой».

Сказала королева Кею:

«Наверно, никакому змею.

Такого жала не дано.

И как вам, сударь, не грешно!

Такое жало горше смерти.

Почтенный сенешаль, поверьте:

Язык ваш — враг заклятый ваш.

Коварный раб, неверный страж;

Он ваши тайны расточает.

Сердца друзей ожесточает.

Посредством ядовитых фраз.

И ненавидят, сударь, вас.

Когда бы мне язык подобный.

Лукавый, вероломный, злобный.

Он был бы мигом уличен.

И, как предатель, заточен.

Наказывают виноватых.

Привязывают бесноватых.

Веревками в церквах святых.

Порою связывают их».

«Сударыня, — Ивэйн ответил, —

Наш праздник слишком свят и светел.

Чтобы веселье омрачать.

Сегодня ссору грех начать.

Я никому не угрожаю.

И сенешаля уважаю.

Он при дворе незаменим.

Не стоит ссориться мне с ним.

Предупредить, однако, смею.

Что меч в руках держать умею.

И все придворные подряд.

Охотно это подтвердят.

Я никогда не лезу в драку.

И не похож я на собаку.

Которая не промолчит.

Когда другая заворчит».

Подобный разговор тянулся.

Когда король Артур проснулся.

И вышел к рыцарям своим.

Все встали молча перед ним.

Монарху не на что сердиться.

Он разрешил гостям садиться.

И, внемля разным голосам.

Сел рядом с королевой сам.

Потом замолкли гости снова.

И королева слово в слово.

Пересказала без прикрас.

Наиправдивейший рассказ.

Не уступающий роману.

Благодаря Калогренану.

Узнал король про этот лес.

Где столько кроется чудес.

Внимал король и удивлялся.

Дослушав, он при всех поклялся.

В лесу чудесном побывать.

И соизволил он позвать.

С собою всех своих баронов.

Любезностью своею тронув.

И добрых рыцарей, и злых.

И молодых, и пожилых.

Конечно, каждый согласился.

Весь королевский двор просился.

В лесную глушь, где под сосной.

Бурлит источник ледяной.

Придворные не замечали.

Что господин Ивэйн в печали.

Хотел он побывать без них.

В таинственных местах лесных.

Ивэйну так велело мщенье.

Мессир Ивэйн сидел в смущенье:

Вдруг с незнакомцем вступит в бой.

Насмешник дерзкий, Кей лихой?

Вдруг незнакомца покарает.

Гавэйн, который сам сгорает.

От нетерпения, когда.

Свой вызов бросила вражда?

Медлительному нет прощенья.

Откладывать не стоит мщенья!

Мессир Ивэйн в решеньях скор.

Покинуть королевский двор.

Без провожатых он старался.

В дорогу рыцарь собирался.

И в этот неурочный час.

Оруженосцу дал приказ:

«Готовь мое вооруженье!

Все боевое снаряженье.

Понадобиться может мне.

В чужой неведомой стране.

Мне суждено теперь скитаться.

С кем предстоит мне поквитаться.

Покамест я не знаю сам.

Однако приключенья там.

И неприятельские ковы.

Нужны надежные подковы.

В дороге моему коню.

Которого я так ценю.

Нам следует без промедленья.

Закончить все приготовленья.

Чтобы не знал никто окрест.

Про этот спешный мой отъезд».

Оруженосец отвечает:

«Нет, ваш слуга не подкачает!»

Ивэйн отважный рвется в бой.

Он покидает замок свой.

Отмстить задумал непременно.

Он за бесчестие кузена.

Оруженосец между тем.

Достал кольчугу, щит и шлем.

Хозяйскому послушен слову.

Проверил каждую подкову.

Пересчитал гвоздочки все.

Конь рыцарский во всей красе.

Он всадником своим гордится.

Мессир Ивэйн в седло садится.

Он в путь‑дорогу снаряжен.

Он хорошо вооружен.

Не мешкал рыцарь ни мгновенья.

И не искал отдохновенья.

Ивэйн скакал во весь опор.

Среди лесов, лугов и гор.

Проехал много перепутий.

Встречал немало всякой жути.

В Броселиандский лес проник.

Разыскивая там родник.

Нашел, готовясь к поединку.

Среди терновника тропинку.

И знал уже наверняка:

Он в двух шагах от родника.

Неподалеку ключ гремучий.

С водой студеною, кипучей.

И камень близко, и сосна.

Которой буря не страшна.

В лесу безлюдно и пустынно.

В уютном замке дворянина.

Мессир Ивэйн заночевал.

Трапезовал и почивал.

С почетом рыцаря встречали.

Благославляли, привечали.

Сознаться можно, не греша:

Была девица хороша.

Благоразумна и красива.

Ничуть при этом не спесива.

Румянец нежный, стройный стан.

Нет, не солгал Калонгенан.

Покинув замок утром рано.

Наш рыцарь повстречал мужлана.

Неописуемый урод.

Пред ним стоял, разинув рот.

И как натура сотворила.

Такое пакостное рыло?

В чащобе рыцарь — начеку.

Он подъезжает к роднику.

Он видит ковшик на цепочке.

И безо всякой проволочки.

Ковш наполняя в свой черед.

На камень смело воду льет.

И сразу налетела буря.

В лесу дремучем бедокуря.

Сто молний вспыхнули подряд.

Холодный ветер, ливень, град.

Но буря быстро миновала.

И солнце восторжествовало.

Лишь под сосною вековой.

Бурлил источник роковой.

Пока на ветках птицы пели.

Закончить птицы не успели.

Обедни радостной своей.

Когда, грозы ночной слышней.

Раздался топот в отдаленье.

Как будто буйствуют олени.

Самцы, которым что ни год.

Покоя похоть не дает.

Из чащи рыцарь выезжает.

Он проклинает, угрожает.

Всепожирающим огнем.

Гнев лютый полыхает в нем.

Ивэйн, однако, не смутился.

С врагом неведомым схватился.

Нет, копья не для красоты!

Удар — и треснули щиты.

Разваливаются кольчуги.

Едва не лопнули подпруги.

Переломились копья вдруг.

Обломки падают из рук.

Но глазом оба не моргнули.

Мечи, как молнии, сверкнули.

Обороняться все трудней.

Щиты остались без ремней.

Почти что вдребезги разбиты.

Телам в сраженье нет защиты.

Удары сыплются опять.

Не отступая ни на пядь.

В бою неистовствуют оба.

Как будто бы взыску

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 74 ВПЕРЕД

Перейти на страницу: 1234567891011121314151617181920212223242526272829303132333435363738394041424344454647484950515253545556575859606162636465666768697071727374

Рекомендуем к прочтению

Тайны готических соборов

100 великих чудес техники

Смирение (СИ)

Средневековый роман

Кристина

Третье смирение