Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)

– Присядьте сюда, сеньор рыцарь, ибо я догадываюсь, что вы принадлежите к ордену странствующих рыцарей. Это ясно из того, что я встречаю вас здесь, где вам сопутствует уединение да ясное небо. Только странствующий рыцарь может избрать своим ночным приютом это пустынное место.

На это Дон Кихот ответил:

– Вы правы, я действительно рыцарь этого ордена; в душе моей, как в собственном жилище, давно уже поселились печаль, тоска и скорбь, но, несмотря на это, в сердце моем не угасло сострадание к чужому горю. Из песни, которую вы недавно пели, я заключил, что ваши страдания порождены любовью к той жестокой красавице, к которой вы обращали ваши жалобные мольбы.

Беседуя таким образом, они мирно сидели рядом на земле, не подозревая о том, что на рассвете они примутся тузить друг друга.

– Теперь поведайте мне, сеньор рыцарь, – сказал неизвестный рыцарь Дон Кихоту, – не влюблены ли вы?

– О, да! Влюблен – себе на горе, – ответил Дон Кихот. – Впрочем, любя достойную даму, мы должны почитать наши любовные страдания благом, а не бедствием.

– Вы были бы вполне правы, – заявил неизвестный рыцарь, – если бы чрезмерное презрение наших дам не помрачало нашего рассудка и мыслей.

– Моя дама никогда меня не презирала, – возразил Дон Кихот.

– Конечно, не презирала, – подтвердил стоявший поблизости Санчо, – ибо моя госпожа кротка, как овечка, и мягка, как масло.

– Это – ваш оруженосец? – спросил неизвестный рыцарь.

– Да, – отвечал Дон Кихот.

– Я никогда еще не видел, – сказал неизвестный рыцарь, – чтобы оруженосец осмеливался говорить в то время, как говорит его господин. Вот стоит мой оруженосец: ростом он не ниже своего собственного отца, но я смело утверждаю, что он никогда в жизни не вмешивался при мне в беседу.

– Ну, а я говорю, – возразил Санчо, – и не побоюсь говорить перед этаким… ну, не буду доканчивать. Я могу и помолчать.

Тогда оруженосец неизвестного рыцаря взял Санчо за руку и сказал:

– Отойдем-ка, друг, в сторону и поговорим на свободе, о чем нам вздумается. Пусть сеньоры, наши господа, ломают копья, рассказывая друг другу о своих любовных историях. Они, наверное, проговорят до рассвета, да и то не кончат.

– В добрый час, – ответил Санчо, – а я расскажу вашей милости, кто я такой, и вы поймете, что меня нельзя равнять со всякими болтливыми оруженосцами.

Отойдя в сторону, они расположились под развесистым дубом, и между ними началась оживленная беседа.

– Нелегкую жизнь ведем мы, оруженосцы странствующих рыцарей, – сказал оруженосец неизвестного рыцаря. – Вот уже подлинно едим хлеб в поте лица своего, а ведь это – одно из проклятий, наложенных господом богом на наших праотцев.

– Вы бы также могли сказать, – ответил Санчо, – что мы едим хлеб в муках нашего тела, ибо кто больше несчастных оруженосцев странствующих рыцарей страдает от жары и стужи? Но это было бы еще полбеды, будь у нас этот хлеб всегда, – а то нередко случается, что целый день закусываем мы только одним ветерком.

– Но зато у нас есть надежда на награду! – возразил оруженосец неизвестного рыцаря. – Все это можно перенести и претерпеть, ибо если странствующему рыцарю, которому служит оруженосец, хоть немножко повезет, то слуга его смело может рассчитывать получить в награду какой-нибудь славненький остров или весьма приятное графство.

– Я уже заявлял своему господину, – ответил Санчо, – что меня вполне удовлетворит управление островом; и мой господин так благороден и щедр, что неоднократно мне его обещал.

– А я буду доволен, – сказал оруженосец рыцаря Леса (так мы будем называть нового рыцаря), – если меня за мою службу сделают каноником. Мой господин уже пообещал мне отличный приход.

– Значит, – сказал Санчо, – господин вашей милости рыцарь духовного ордена, раз он может жаловать такие награды своим добрым оруженосцам. А мой господин – лицо светское. Правда, умные люди пытались уговорить его сделаться епископом. Но, к счастью, он не согласился, а то я прямо дрожал от страха, как бы ему не приглянулось духовное звание, ибо я чувствую себя решительно неспособным исполнять духовную должность.

– Честное слово, вы заблуждаетесь, ваша милость, – возразил другой оруженосец. – Духовная должность может оказаться доходнее иного острова, ибо не все острова хороши: бывают среди них бедные и унылые. К тому же, даже самые плодородные и богатые налагают тяжелое бремя забот и тревог на того несчастного, кому они достаются в управление. Я думаю, что нам с вами, изнемогающим в должности оруженосцев, было бы куда выгоднее отказаться от этой затеи. Всего лучше не ждать от наших господ никаких островов, графств и духовных должностей, а вернуться восвояси и заняться более приятными делами – охотой, например, или рыбной ловлей; у любого оруженосца найдется пара борзых да удочки; стало быть, ему есть чем поразвлечься у себя в деревне.

– Все это у меня есть, – ответил Санчо. – Вот только лошади нет; зато у меня есть ослик, много получше коня моего господина. Пусть господь не даст мне счастливо встретить ближайшую Пасху, если я соглашусь променять моего осла на его коня, хотя бы в придачу он дал мне еще четыре меры ячменного зерна. Ваша милость решит, что я шучу, если я стану перечислять все достоинства моего серого. И борзые у меня найдутся; ведь у нас в деревне их не занимать стать, а охота особенно приятна, когда охотишься за чужой счет.

– Клянусь, сеньор оруженосец, – ответил Санчо его собеседник, – я решил бросить все эти рыцарские сумасбродства, вернуться к себе в деревню и воспитывать детишек, – у меня их трое, и все словно восточные жемчужины.

– А у меня – двое, – сказал Санчо, – да таких, что их не стыдно повезти во дворец к самому папе, особенно девчонку. Наперекор матери, я собираюсь сделать ее графиней, ежели будет на то милость божия.

– А сколько лет этой сеньоре, которая готовится в графини? – спросил оруженосец рыцаря Леса.

– Около пятнадцати, – ответил Санчо, – но она ростом не ниже копья, свежа, как апрельское утро, и сильна, точно поденщик. И я только о том и молю господа бога, чтобы он привел меня поскорее свидеться с моей семьей и избавил меня от смертного греха, или (что то же самое) от опасной службы оруженосца. Я уже попробовал ее однажды и ни за что не взялся бы за нее снова. Меня соблазнил только кошелек с сотней дукатов, который мне удалось найти в прошлый раз в глухом ущелье Сиерра-Морены. С тех пор дьявол дразнит меня золотыми монетами. Ну так и водит ими перед глазами; каждую минуту мне мерещится, что я хватаю мешок с деньгами, прижимаю его к груди и тащу домой, а там покупаю себе землю и живу, как принц. Когда я об этом думаю, я легко переношу все муки, что выпадают мне на долю на службе у моего свихнувшегося хозяина. Ибо, говоря по совести, он более похож на сумасшедшего, чем на рыцаря.

– Вот потому и говорится, – ответил второй оруженосец, – что жадность мешки рвет. Но раз мы уже заговорили о сумасшедших, то скажу вам, что большего безумца, чем мой господин, на свете не сыщешь. Он принадлежит к тому роду людей, о которых говорится: подыхает осел от чужих забот. Подумайте-ка, только для того, чтобы вернуть другому рыцарю рассудок, он сам сделался сумасшедшим и отправился на поиски того, от чего ему самому, быть может, первому не поздоровится.