Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)

Итак, через три дня Дон Кихот и Санчо закончили все свои приготовления. И вот, под вечер третьего дня, тайком от всех, кроме бакалавра, который пожелал проводить их с полмили, выехали они по дороге в Тобосо. Дорожные сумки Санчо были набиты съестными припасами, а кошелек полон денег, переданных ему на хранение Дон Кихотом. На прощанье Самсон обнял нашего рыцаря и попросил его сообщить обо всех неудачах, какие с ним случатся. Дон Кихот пообещал исполнить его просьбу, после чего Самсон повернул обратно в деревню, а оба путника двинулись дальше в сторону великого города Тобосо.

Глава 37, в которой рассказывается, каким хитрым способом Санчо околдовал сеньору Дульсинею

Едва бакалавр скрылся из виду и Дон Кихот остался вдвоем с Санчо Пансой, как Росинант начал ржать, а осел реветь. Рыцарь и оруженосец приняли это за счастливейшее предзнаменование. Но, если говорить правду, рев осла раздавался гораздо громче, чем ржание клячи, и Санчо заключил отсюда, что ему больше посчастливится, чем его господину. Однако он не решался высказать вслух свое предположение. Некоторое время оба – рыцарь и оруженосец – ехали молча, наконец Дон Кихот прервал молчание и сказал:

– Друг мой Санчо, я надеюсь, что завтра мы доберемся до Тобосо. Ты ведь знаешь, что я решил побывать там прежде, чем пуститься на поиски новых приключений. Там получу я напутствие от несравненной Дульсинеи. А с этим напутствием я, конечно, выйду победителем из любого опасного приключения, ибо ничто на этом свете не внушает странствующему рыцарю такой отваги, как благосклонность его дамы.

– Я тоже так думаю, – ответил Санчо, – однако я сомневаюсь, чтобы ваша милость могла увидеться с ней в таком месте, где можно было бы получить от нее благословение; разве что она пошлет вам его через стенку скотного двора: именно там мне довелось ее увидеть, когда я принес ей письмо с описанием безумств вашей милости в горах Сиерра-Морены.

– Неужели же то место, где ты видел несравненную, превышающую всякие восхваления красавицу, показалось тебе скотным двором! – воскликнул возмущенный Дон Кихот. – Ты ошибся, Санчо, – то были галереи, балконы, портики ее пышного королевского дворца.

– Может быть, и так, ваша милость, – ответил Санчо Панса, – возможно, это были галереи, только мне они показались скотным двором, если память мне не изменяет.

– И все же мы поедем туда, Санчо! – сказал Дон Кихот. – Где бы я ее ни увидел – в окне ли, у стены, через щель или садовую решетку, – все равно: пусть только маленький луч солнца ее красоты достигнет моих очей, тотчас же ум мой прояснится, дух окрепнет, и тогда никто не сравнится со мной ни умом, ни храбростью.

– Сказать по правде, сеньор, – возразил Санчо, – когда я увидел это солнце – сеньору Дульсинею Тобосскую, – оно было не особенно ярко и не испускало никаких лучей, должно быть, оттого, что ее милость просеивала зерно и густая пыль заволакивала ее, словно облаком.

– Значит, ты, Санчо, продолжаешь стоять на своем и утверждаешь, что сеньора Дульсинея просеивала зерно, – сказал Дон Кихот. – Подобная работа совсем не подходит знатным и благородным особам, ибо они созданы и предназначены для других занятий. Вспомни стихи нашего поэта, где повествуется о том, каким трудам предавались в своих хрустальных дворцах четыре нимфы! Они расшивали золотом, шелком и жемчугом драгоценные ткани! Вероятно, таким же делом занималась и моя сеньора, когда ты ее увидел, если только злой волшебник, завидующий моим подвигам, не превратил высокого отрадного видения в низменное и отталкивающее. Боюсь, как бы и в истории моих деяний автор, позавидовав моей славе, не подменил одних событий другими и, рассказывая о моих подвигах, не примешал бы к истине тысячи нелепых и постыдных выдумок. О зависть, корень бесконечных бедствий, червь, гложущий добродетель!

– Признаться, и я боюсь того же, – ответил Санчо. – Думается мне, что в книжке, о которой говорил бакалавр Карраско, мою честь шпыняют словно упрямого борова, который норовит свернуть с дороги в сторону. А между тем я ни про одного волшебника не говорил ничего дурного, да и богатств таких у меня нет, чтобы мне можно было позавидовать. Что греха таить, я человек себе на уме и капельку плутоват, но все это прикрыто широким плащом моего природного простодушия. А впрочем, пусть себе говорят, что хотят. Я и фиги не дам за все, что людям вздумается про меня рассказывать.

– Однако, Санчо, – возразил Дон Кихот, – желание славы никогда не угасает в нас. Как ты думаешь, что заставило Горация [72] броситься в полном вооружении с моста в глубины Тибра? Почему Муций сжег себе руку? [73] Что побудило Цезаря перейти Рубикон? [74] Все это деяния, порожденные жаждой славы, в которой смертные видят высшую награду и путь к бессмертию. Но, устремляясь к славе, мы не должны переступать границы чести и добродетели. Поражая великанов, мы должны истреблять гордость, великодушием побеждать зависть, самообладанием преодолевать гнев, воздержанностью к пище бороться со склонностью к обжорству, неустанными скитаниями – с леностью. Вот в чем, Санчо, можно снискать себе высшие похвалы, всегда сопутствующие доброй славе.

– Все это так, ваша милость, – возразил Санчо. – Но я попросил бы вашу милость разрешить одно мое сомнение.

– В добрый час, – сказал Дон Кихот. – Говори, я тебе отвечу, как смогу.

– Скажите, мой сеньор, – начал Санчо, – что важнее: убить великана или воскресить мертвого?

– Конечно, воскресить мертвого, – ответил Дон Кихот.

– Тут я вас и поймал!! – воскликнул Санчо. – Итак, воскрешать мертвых, исцелять слепых и хромоногих, возвращать здоровье больным – значит совершать такие деяния, перед славой которых меркнет слава величайших подвигов всех странствующих рыцарей на свете.

– Я вполне с тобой согласен, – ответил Дон Кихот. – Но какой же вывод отсюда ты хочешь сделать?

– А такой, – возразил Санчо, – что нам с вами нужно сделаться святыми. Тогда уж мы наверное достигнем доброй славы, к которой мы стремимся. Знаете ли, сеньор, – вчера или третьего дня произвели в святые двух нищих монахов. И вот теперь считается большим счастьем прикоснуться к железным цепям, которыми они опоясывались. Эти цепи теперь в большем почете, чем меч самого Роланда. Так что, мой сеньор, куда выгоднее быть смиренным монахом любого ордена, чем странствующим рыцарем.

– Вот это верно, – ответил Дон Кихот, – но не все могут быть монахами. К тому же рыцарство также религиозный орден, и среди рыцарей есть святые.

– Неужто? – сказал Санчо. – Однако я слышал, что монахов на небе больше, нежели странствующих рыцарей.

– А это потому, что монахов больше, чем рыцарей.

В таких-то поучительных беседах наши друзья провели весь вечер и следующий день. На закате открылся перед ними великий город Тобосо. При виде его Дон Кихот обрадовался, а Санчо, напротив, опечалился, ибо не знал, как ему быть. Итак, оба были взволнованы: один – оттого, что жаждал увидеть свою даму, другой – опасаясь, чтобы не открылся его обман. Однако, к великой радости Санчо, Дон Кихот решил не въезжать в город до наступления ночи; и в ожидании темноты они расположились в дубовой роще близ Тобосо. Ровно в полночь Дон Кихот и Санчо покинули рощу и въехали в селение, которое было погружено в мирное молчание, ибо все жители спали после дневных трудов.