Галантные дамы

Эта дама не могла даже отговориться тем, что старается для своего супруга (как уверяют большинство женщин, вплоть до самых пожилых, которые чем ближе к могиле, тем ярче рядятся и расфуфыриваются), ибо была вдовою. Правду сказать, в бытность свою замужем она проделывала то же самое, так что, лишившись мужа, видно, не захотела изменить своей привычке.

Я знавал немало весьма красивых и достойных дам и девиц, столь же озабоченных славою драгоценных своих ножек; они неустанно пеклись об их изяществе и прелести, и, без сомнения, были в своем праве, ибо в ножке заключено больше сладострастия, нежели можно даже предположить с первого взгляда.

Мне рассказывали, как в царствование короля Франциска одной даме, столь же красивой, сколь и знатной, случилось сломать ногу, и когда нога у ней зажила, дама нашла, что срослась она криво; это привело ее в такое отчаяние, что она решительно приказала костоправу сызнова ломать ей ногу и поставить кости на место, дабы вернуть прежнюю гибкость и красоту. Одна ее знакомая, узнав об этом, выказала изумление, но другая дама, весьма в таких делах сведущая, ей отвечала: «Вы, как я погляжу, не разумеете, какую власть заключают в себе красивые ножки!»

Некогда я знавал весьма красивую и достойную девицу, которая, влюбившись в одного знатного сеньора, пожелала привлечь его к себе, дабы получить от него и пользу и удовольствие, но никак не могла своего добиться; вот однажды, проходя по аллее парка и завидев издали предмет своей любви, она притворилась, будто у нее распустилась подвязка, и, отойдя немного в сторонку, подняла юбку и давай возиться с башмаком и натягивать ленты. Этот знатный сеньор пристально на нее поглядел, нашел, что ножка ее весьма недурна, и столь увлекся созерцанием, что не заметил, как ножка произвела то, чего не смогло сделать красивое лицо девицы; он рассудил про себя, что такие стройные колонны поддерживают, верно, не менее прекрасное здание, в чем и признался впоследствии своей любовнице, а уж та распорядилась сим признанием так, как сочла нужным. Заметьте, сколь изобретательна в ухищрениях любовь!

Мне рассказывали об одной прелестной и благородной даме веселого, шутливого и доброго нрава, которая однажды, приказав лакею натянуть ей башмаки, спросила, не впадает ли он при этом в соблазн, вожделение и похоть; правда, что вопрос ее звучал несколько иначе, более откровенно. Лакей, желая выказать вежливость и почтение, отвечал отрицательно. Не успел он моргнуть, как дама размахнулась и закатила ему здоровенную оплеуху. «Убирайтесь прочь, — распорядилась она, — вы более у меня не служите, я дураков при себе не держу».

Нынешние лакеи так не скромничают, поднимая с постелей, обувая и убирая своих хозяек, да есть и кавалеры не промах, что, не задумавшись, сглотнули бы столь аппетитную приманку.

Красота ножек, как вверху, так и внизу, не со вчерашнего дня ценится; еще во времена римлян, читаем мы, Луций Вителлий, отец императора Вителлия, воспылав любовью к Мессалине и желая войти в милость к ее супругу, попросил ее однажды оказать ему честь одним даром. «Каким же?» — спросила императрица. «Ежели вам будет угодно, госпожа, — отвечал он, — дозвольте мне когда-нибудь разуть вас». Мессалина, вообще весьма благосклонная к своим подданным, не захотела отказать ему в такой милости, и он, разув императрицу, взял себе ее сандалию, которую всегда с тех пор носил на груди, непрестанно доставая и целуя, — верно, воображал, что целует самую ножку, чего в действительности даровано ему не было.

Вспомним английского милорда из «Ста новелл» королевы Наваррской, который точно так же не расставался с перчаткою своей возлюбленной и сим тешил свою душу. Я знавал немало мужчин, которые, перед тем как натянуть себе на ноги шелковые чулки, просили возлюбленных своих поносить их неделю или десять дней и только потом надевали сами, довольные и удовлетворенные как душою, так и телом.

Знавал я одного сеньора, которому случилось путешествовать морем с некой знатной дамою — красавицей из красавиц, провожая ее на родину; фрейлины этой дамы, застигнутые врасплох морской болезнью, не могли служить, и тогда он, пользуясь счастливым случаем, вызвался прислуживать ей при вставании и отходе ко сну, обувать и разувать ее; и так, обувая и разувая даму утром и вечером, влюбился в нее до отчаяния, тем более что размещался на корабле бок о бок с нею; да и чей дух не смутился бы, оставив мужчину равнодушным пред столь великим соблазном?!

Любимейшая жена Нерона, Сабина Поппея, как можно узнать из истории, была не только великой искусницею в умении одеваться, наряжаться и носить украшения, но вдобавок ходила в сандалиях с золотыми поножами. Не подумайте, что сим щитом желала она скрыть ножки свои от рогоносца-супруга Нерона (ибо далеко не он один наслаждался их созерцанием и прочие удовольствия от них получал). Нет, столь достопримечательную обувь надевала она лишь по собственной своей прихоти — ведь повелела же она подковать лошадей своей колесницы чистым серебром.

Святой Иероним в весьма изящных выражениях описывает даму, которая ревностно пеклась о красоте ног: «Своим крошечным черным башмачком, блестящим и туго натянутым, уготовила она приманку юношам, соблазняя и возбуждая их звоном пряжек». В то время, видно, такая обувь была в моде, и ее охотно носили многие дамы, исключая разве самых почтенных матрон. Такие башмачки и нынче в ходу у турецких женщин, даже самых знатных и добропорядочных.

Давно уже обсуждается вопрос, какая ножка более соблазнительна и чаще привлекает взоры — обнаженная или же прикрытая и обутая? Некоторые полагают, что природа хороша и без прикрас, однако даже совершенной формы ножка, белая, стройная и гладкая — словом, такая, какой ей следует быть по определению испанцев, пригляднее всего выглядит в роскошной постели, ибо где же еще показаться даме необутой — не по улице же босою гулять! И также не назовешь вполне красивой и привлекательной даму, как бы пышно она ни рядилась, если нет у ней на ногах шелковых цветных или белых нитяных чулок, какие нынче выделывают во Флоренции, — наши дамы носили эти последние летом, до того, как вошли в моду шелковые чулки; притом положено, чтобы такой чулок был натянут туго, как кожа на барабане, а кокетливая подвязка скреплена булавками или чем-нибудь иным, как нравится и угодно даме. Далее, ни в чем так не хороша ножка, как в легком белом башмачке либо в туфельке черного или цветного бархата с заостренным носком, столь изящно скроенной, что и вообразить себе трудно; я видел эдакие на одной нашей весьма знатной даме, и уж так они мило на ней выглядели, что просто загляденье!

За что еще можно назвать ножку красивою? Ежели она велика несоразмерно, она уж не так хороша, а ежели слишком мала, то умаляет весь облик и очарование своей хозяйки — недаром же хоть оно и неучтиво, а говорится: «П… велика, да ножка тонка». Нет, надобно, чтобы ножки были среднего размера, какие у большинства дам я и видывал, тогда только они и соблазнить способны, тем паче если дама ножку высунет из-под платья, и повертит ею, и взбрыкнет шаловливо, и покрутит заостренным носком беленького своего башмачка (тупой носок нынче не в моде) — а в белой обуви нога всего красивее. Но только эдакие башмачки следует надевать одним лишь высоким и стройным женщинам, а не коротышкам и карлицам, у коих этот длинный носок хлопает по полу и болтается, точно палица на поясе великана или бубенчик на колпаке паяца.

И другого еще пусть остережется дама, а именно: не следует ей отрекаться от своего пола, переодеваясь мужчиною в маскараде или где-нибудь еще, ибо мужская обувь способна обезобразить даже самую прелестную ножку в мире; всякая вещь должна сохранять натуральный вид и быть на своем месте; отказываясь же от своего пола, утрачивает дама вместе с тем красоту и природное свое очарование.

Отчего и нежелательно, чтобы дама мужеуподоблялась, желая покрасоваться в таком виде пред всем светом. Вот недавно наши дамы ввели в моду красивые береты с пером, которое носят на манер гвельфов, гибеллинов или же в самой середине лба (чтобы оставить его весь открытым); так и этот убор не ко всем идет, ибо для него надобно иметь хорошенькое, прямо-таки кукольное личико и особо тонкие черты — вот как у нашей королевы Наваррской: взглянешь ей в лицо, так сразу и не скажешь, хорошенький ли ребенок пред тобою или знатнейшего рода дама, каковою она и была.