Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)

Такова была длинная речь Дон Кихота. Он так увлекся, что забыл о еде и не проглотил ни куска, к великому огорчению Санчо, который не раз перебивал его, убеждая сначала подкрепиться, а потом уже приниматься за рассуждения. А все другие сотрапезники, слушая его рассуждения, невольно жалели, что такой разумный и красноречивый человек становится безнадежным безумцем, как только дело коснется рыцарства. Священник сказал Дон Кихоту, что он вполне согласен с его доводами, хотя и принадлежит сам к сословию ученых.

Речь Дон Кихота заслужила полное одобрение не только священника, но и остальных присутствующих: все были очень веселы и довольны. Тем временем две трети ночи уже прошло, и было решено оставшиеся часы посвятить отдыху. Один Дон Кихот заявил, что он не ляжет спать и будет до утра охранять замок.

– Кто знает, что может случиться? – прибавил рыцарь. – Всегда можно ожидать внезапного нападения какого-нибудь великана или злого чародея.

Присутствующие поблагодарили его и стали устраиваться на ночь. Дамы удалились в свою комнату; кавалеры расположились, кто как мог; Санчо устроился удобнее остальных, улегшись в конюшне на упряжи своего осла, а Дон Кихот выехал на своем Росинанте на дорогу, чтобы охранять постоялый двор, который он по-прежнему называл замком.

Глава 26, в которой рассказывается о необычайном приключении на постоялом дворе

Вся гостиница погрузилась в глубокий сон, не спали только дочка хозяйки и служанка Мариторнес. Видя, что Дон Кихот на коне и в полном вооружении разъезжает вокруг гостиницы, они решили подшутить над ним.

Во всем доме только одно чердачное окошко выходило на дорогу. Проказницы стали у этого окошка и увидели Дон Кихота; сидя на коне и опершись на копье, он время от времени испускал столь глубокие и грустные вздохи, что казалось – у него разрывалось сердце. Вздыхая, он говорил нежным голосом:

– О госпожа моя Дульсинея Тобосская – совершенство красоты, сокровищница мудрости, хранилище всех добродетелей, воплощение всего, что есть лучшего на свете! Что делает сейчас твоя милость? Не вспоминаешь ли ты о плененном тобой рыцаре, который добровольно подвергает себя таким опасностям только для того, чтобы послужить тебе? О, принеси мне весть о ней, ясная, светлая луна! Быть может, в эту минуту ты смотришь ей в лицо, ты видишь, как она прохаживается по галерее своего пышного дворца или стоит на балконе, опершись на перила, и, глядя на тебя, предается мечтам обо мне и думает, как ей поступить, чтобы без ущерба для своего величия и чести смягчить муки, которые ради нее претерпевает мое удрученное сердце. Быть может, она размышляет, какими радостями подарить меня за страдания, какой утехой – за безутешность, какой жизнью – за смерть, какой наградой – за службу! А ты, лучезарное солнце, спешащее подняться из-за гор, чтобы встретить мою госпожу, молю тебя: передай ей привет от меня! Но, глядя на нее, остерегись лобзать ее лицо, не то я стану ревновать ее к тебе еще сильнее, чем ты сам, великолепный Феб, ревновал быстроногую нимфу [52], за которой гонялся по фессалийским равнинам или по берегам Пенея, точно не помню.

Когда Дон Кихот дошел до этого места своей трогательной речи, дочь хозяйки тихонько позвала его:

– Сеньор! Будьте любезны, ваша милость, подойдите сюда!

На ее голос Дон Кихот повернул голову и при свете луны, которая все заливала своим сиянием, увидел, что кто-то подзывает его из слухового окошка (а окошко это показалось ему большим окном с золоченой решеткой, какие бывают в богатых замках, ибо, как мы знаем, он принимал гостиницу за замок); его безумному воображению, как и в прошлый раз, тотчас представилось, что прекрасная дочь владельца замка, пылая к нему любовью и пренебрегая опасностью повредить своей доброй славе, хочет утешить его и облегчить муки, вызванные суровостью Дульсинеи Тобосской. Не желая, чтоб его сочли неучтивым, он повернул Росинанта, подъехал к слуховому окошку и со вздохом проговорил:

– Прекрасная дама! Мне очень жаль, что вы дарите нежным вниманием человека, который не в силах ответить вам так, как того заслуживают ваша любезность и великие достоинства. Но вы не должны винить в этом несчастного странствующего рыцаря, ибо любовь не позволяет ему служить никому другому, кроме дамы, которая сделалась полновластной владычицей его души с того мгновения, как он ее увидел. Не гневайтесь на меня, прелестная сеньора, забудьте обо мне, удалитесь к себе в покои, не изъявляйте мне больше своего благоволения, предоставьте меня моей участи. Но если я могу как-нибудь иначе, а не любовью, отблагодарить вас за вашу благосклонность, то требуйте от меня чего угодно. Клянусь вам именем моего нежного врага, моей отсутствующей жестокой повелительницы, что я исполню все, чего бы вы ни пожелали. Требуйте прядь волос Медузы, сплетенную из змей, или лучи солнца, заключенные в склянку, – я все для вас достану.

– Ничего этого моей госпоже не нужно, сеньор рыцарь, – прервала его Мариторнес.

– А что же нужно вашей госпоже, учтивая дуэнья? – спросил Дон Кихот.

– Она просит только, чтобы вы протянули ей вашу руку, – отвечала Мариторнес. – Она убеждена, что от прикосновения этой руки утихнет страсть, побудившая ее с опасностью для чести показаться в этом окошке: ведь если отец сеньоры узнает о таком поступке – самое меньшее, что он сделает, это – отрежет моей госпоже ухо.

– Хотел бы я это видеть! – воскликнул Дон Кихот. – Попробуй он сделать это, и его постигнет самое ужасное наказание, какого только заслуживает бесчеловечный отец, дерзнувший поднять руку на влюбленную дочь!

Мариторнес, убедившись, что Дон Кихот готов исполнить ее просьбу, быстро спустилась вниз, побежала в конюшню, схватила там недоуздок осла Санчо Пансы и вернулась обратно как раз в ту минуту, когда Дон Кихот, став обеими ногами на седло Росинанта и дотянувшись, как он воображал, до решетчатого окна, за которым сидела раненная любовью девица, протянул ей руку со словами:

– Примите, сеньора, эту руку или, лучше сказать, этот бич злодеев. Примите, повторяю, руку, к которой ни одна женщина еще не прикасалась, не исключая и той, которая безраздельно владеет всем моим существом. Я протягиваю ее вам не для того, чтобы вы ее облобызали, – нет, посмотрите на сплетение ее сухожилий, строение мускулов, ширину и крепость жил; судите же по ней о силе и мощи ее обладателя.

– Сейчас мы рассмотрим ее, – ответила Мариторнес.

И, сделав петлю на недоуздке, она накинула ее на кисть руки Дон Кихота, а другой конец его крепко-накрепко привязала к засову на двери. Почувствовав в руке боль от стиснувшего ее ремня, Дон Кихот сказал:

– Мне кажется, что ваша милость охватила мою руку железными тисками, а не пожала ее нежными пальцами. Не обращайтесь с ней так сурово: она не виновата в страданиях, которые причиняет вам моя холодность. Знайте: кто любит, не должен мстить так жестоко.