Гусман де Альфараче. Часть вторая

Когда мы отобедали и остались наедине, я сказал:

— Этого юношу, с которым ты сегодня разговаривал, я, помнится, встречал в Риме; имя его, если не ошибаюсь, Мендоса?

— Нет, его зовут Орлан, — отвечал Сайяведра, — и когда требуется, это настоящий орел. Он славный товарищ, из нашей братии, самый беспощадный бич божий и зловреднейшая язва во всем воровском мире. У него светлая голова, к тому же он большой грамотей и мастер считать. Мы уже давно знакомы: вместе бродяжничали и побывали во многих трудных и опасных переделках. Сейчас он подбивает меня на одну смелую затею, которая обещает немалый барыш, но зато может пустить наш корабль ко дну; ведь кто отправляется в плавание, должен приготовиться к любым невзгодам: в океане ничто не отделяет жизнь от смерти, кроме утлой деревянной обшивки.

А рассказывал он мне, как очутился в этом городе в поисках хлеба насущного, но не пожелал нырять в воду, не узнавши дна, и предпочел искать честного заработка, чтобы его не схватили на другой же день как бездомного бродягу. Он поступил к одному купцу, который взял его ради красивого почерка. Вот уже более года Орлан честно служит, выжидая минуты, когда можно будет покрепче лягнуть хозяина, — в подражание мулам, которые способны ждать удобного случая хоть семь лет.

Он предлагает мне войти в компанию и общими силами испечь такой пирог, что его хватит до конца дней, и мы позабудем, что такое бедность. Но мне это не подходит: во-первых, я и так отлично устроился и лучшего не желаю; а во-вторых, надо крепко подумать, прежде чем менять занятия и образ жизни. Из-за дряни не стоит идти на риск, а большое дело нам сейчас не по силам: место неподходящее. В этом городе нам не у кого спрятаться даже на несколько дней, а незаметно исчезнуть будет трудно; нас неминуемо схватят и повесят. Как мы с ним ни прикидывали, а ничего путного не получалось. Когда цель недостижима, все средства негодны, и первый же шаг может оказаться роковым. С тем он и ушел домой, чтобы не сердить хозяина, раз уж из нашего разговора ничего не вышло.

Я и верил и не верил: во всем этом не было ничего неправдоподобного. Я потребовал свой плащ, и мы вышли погулять за городскую стену. Во время прогулки беседа наша касалась других предметов, но я ни на минуту не забывал о его рассказе.

Мысли мои обращались к этому предмету снова и снова, и я говорил себе: «Если жулик Сайяведра опять задумал меня оплести и так искусно пристукнет мой шар к колышку, что я вылечу из игры, кто будет в этом виноват, кроме моей собственной дурости? Один раз можно свалять дурака — это еще куда ни шло… Но кто дал оседлать себя вторично, тот законченный осел и не заслуживает лучшей участи. Разве можно верить мошеннику? Из самого крепкого огурца не сделаешь прочной подпорки. Скорее мертвый воскреснет, чем жулик исправится. А какая честь для него, если он сделает удачный выпад и проткнет своего учителя!»

Я старался держать ухо востро, но не забывал и об интересовавшем меня деле; для себя я был Аргусом, для него — Улиссом, беспрестанно размышляя над тем, что им присоветовать и как помочь выйти сухими из воды; ведь если Сайяведра не соврал, мы могли навеки избавиться от нищеты. Конечно, из-за пустяка не стоило марать руки: на службу нанимаются смотря по оплате. Только глупец согласится не спать ночей и ломать голову ради того, чтобы один раз поужинать.

Другое дело, если это случай особенный, который мог бы оправдать все наше путешествие. Когда мы вернулись в трактир и стали укладываться на ночь, я взглянул на озабоченное лицо Сайяведры и сказал:

— Вижу я, тебе не в сласть, что нельзя украсть. Что, купцовы денежки спать не дают? Можно подумать, ты закон Архимеда открываешь! А вот я знаю одного человечка, который мог бы крепко пособить вам в этом деле, если бы оно принесло приличную и кругленькую сумму!

— Приличную и кругленькую? — вскричал Сайяведра. — Больше двадцати тысяч дукатов! Да из этого можно выкроить что угодно, хватит на всех троих!

Я же ответил:

— Да, это недурно, если только на всех троих не выкроится по савану. Однако ты так упорно над этим размышляешь, что уж, верно, придумал какую-нибудь славную штуку. Расскажи мне, какой ты выбрал способ?

— Никакого, ей-богу! — ответил Сайяведра. — Ничего не могу надумать. Я уж столько времени бездельничаю, что от праздности мозги ссохлись и покрылись коростой. Сколько раз ни пробовал пускать их рысью, через два шага сбиваюсь и устаю: что ни придет в голову, все никуда не годится.

А я сказал:

— Раз это такое отличное дело, то какую долю вы выделите для меня, если я найду спасительную лазейку и поручусь за успех?

Он же ответил:

— Сеньор, моя доля и сам я в полном распоряжении вашей милости. С Орланом же надо поговорить, как он на это посмотрит, и если мы получим его согласие, то больше и толковать не о чем: дело решено.

Тогда я сказал:

— Пойди разыщи его, да чтоб никто тебя не заметил, и скажи, что нам надо встретиться как можно скорей. Теперь я не боюсь раскрыть перед ним свои карты, поскольку знаю, что за птица он сам.

Так мы и сделали. Сайяведра вызвал Орлана запиской, и, когда мы собрались втроем, я стал расспрашивать во всех подробностях о привычках, характере, обычных занятиях купца, а также о том, сколько у него денег и где, как, в какой монете и под какими замками они хранятся.

Он дал следующий ответ:

— Сеньор, Сайяведра, без сомнения, рассказал кое-что обо мне вашей милости, и вы уже, верно, знаете, что я бедный человек, а зовут меня Швец Косорукий. Конечно, на свете есть тысячи богачей глупее меня, однако немало найдется ловких хитрецов не мне чета, которым пришлось-таки закачаться в петле, хотя они заслужили такую участь ничуть не больше моего, за что я ежечасно возношу господу благодарственные молитвы.

Уже с год, а может и больше, с тех пор, как судьба занесла меня в этот город, я состою на службе у одного богатого купца; месяца четыре тому назад он стал доверять мне свои счетные книги. Все бумаги у меня в руках, но деньги он от меня прячет. Велик соблазн, но и страх берет. Не знаю, как поступить, чтобы достать яблочко, а самому не повиснуть. Из-за мелочи не стоит рисковать, лучше сидеть на жалованье, а брать — то уж так, чтобы почувствовать. Я поделился этими мыслями с Сайяведрой. Одному мне не справиться, и я просил его свести меня с каким-нибудь славным малым, поскольку у него большие знакомства среди нашего брата. Ум хорошо, а два лучше; каждый по-своему хитер; глядишь, что-нибудь и придумаем, «покуда божественный дремлет Гомер» [101]. Получив давеча записочку, я сразу понял, что это неспроста. Не такой человек Сайяведра, чтобы зря поднимать тревогу.

Удастся затея — в накладе мы не останемся. А что касается денег, то могу утверждать, — ибо видел все это своими глазами, — что одних товаров для ростовщических операций у него сейчас не меньше как на двадцать тысяч дукатов. Ключи от кладовых часто бывают у меня: он питает ко мне большую доверенность. Впрочем, нетрудно понять, что я не стану выносить на спине тюки из дома.

Сверх того, в двух кованых сундучках у него хранится больше чем на пятнадцать тысяч монет разной чеканки, а в конторке, в одном из ящиков, он не далее как дней двенадцать тому назад спрятал чудесную буро-пятнистую кошечку [102], тихонькую и смирную, как раз под пару вашему покорному слуге. У этой кошки, правда, нет зеленых глаз, цепких когтей и острых зубов, зато она набита золотом на три тысячи эскудо — и все в полновесных светленьких дублонах, двойных и четверных; там нет ни одного простого! Он их приготовил и отложил, чтобы отдать под проценты одному купцу, который просит ссудить эту сумму на срок в шесть месяцев, а хозяин дает только на четыре месяца и с ростом в четвертую часть. Тому, вероятно, придется подписать это обязательство.

Мой хозяин закоренелый негодяй. Весь город его ненавидит. Нет человека, который не видел бы от него какой-нибудь пакости. Правды он не жалует, зато и друзей не имеет. Соседи кипят на него злобой; он обманывал всех, кто вел с ним дела. Я уверен, что, как жестоко мы с ним ни поступим, никто и пальцем не пошевелит; напротив, все будут только рады.