Гусман де Альфараче. Часть вторая

Но тут меня, как нерадивого слугу, подняли с постели тумаками и затрещинами; пришлось волей-неволей разделить участь лентяев и делать дважды одну работу. Не скупясь, расточал я свои замыслы и писания — и вот их выхватили у меня на лету. Став жертвой, смею сказать, грабежа и мошенничества, я вынужден был вернуться к своему труду в поисках новых средств, чтобы уплатить по векселю и сдержать данное слово.

При этом мне приходилось по возможности удаляться от того что я написал ранее; пеняй, Исав, на свои грехи, коли устал гоняться за дичью и Иаков отнял у тебя первородство [4].

Но по правде и совести должен признать, что соперник мой — тот ли, за кого он себя выдает, или кто-нибудь еще — обладает ученостью, глубокими познаниями, живым воображением, остроумием, изяществом слога, осведомленностью в литературе светской и духовной, а также умением рассуждать — каковым талантам я готов позавидовать, сожалея, что сам не обладаю ими в той же мере.

Однако пусть не посетует, если я замечу, вслед за многими, что, воспользуйся он своими дарованиями для другой цели, книга его была бы достойна всяческих похвал, и любой высокоученый муж не постыдился бы признать себя ее автором и открыть свое истинное лицо и имя. Но соперник мой поступил, как тот, кто норовит всучить в Кастилии арагонскую монету [5]. Он подобен некоторым женщинам: каждая черта их лица в отдельности столь совершенна, что лучшего не ищет ни глаз, ни кисть художника; но в совокупности черты эти не создают красивого лица. И он поступил благоразумно, когда предпочел надеть маску, по примеру тех удальцов, что выходят на ночной промысел, закрывшись епанчой и полагаясь на свое проворство, а там — что бог даст: коли повезет — они откроют свое имя, а случись неудача — отопрутся.

Как бы то ни было, я перед ним в долгу: ведь сей автор, взяв на себя столь большой и бесполезный труд, как дописывание моей книги, тем самым показал, что одобряет ее. Плачу той же монетой и дописываю после него.

Между нами только та разница, что он приписал вторую часть к моей первой, я же пишу другую вторую часть, парную к той, что написана им. И не зарекаюсь не повторить это с третьей частью, если он опять сделает свой ход, понадеявшись на то, что к тому времени я найду себе местечко в лучшем мире: ведь нива сия обширна, сюжет заманчив, да и деньги на улице не валяются, так что скоро будет написано не меньше частей, чем водится кроликов на пустошах или сочинено куплетов «О неверной жене» во времена Кастильехо [6].

Предупреждаю, однако, что рука не должна хвататься за перо, прежде чем не потрудятся глаза и не заострится разум; не берись писать, пока не выучился читать, если хочешь идти в лад с предметом и не исказить смысл книги. Наш Гусман не случайно задуман как примерный студент, успешно изучавший латынь, риторику и греческий с целью посвятить себя церкви; изображать его после ухода из Алькала ленивым и невежественным в основах логики — это значит оборвать все нити повествования; ведь единственная цель сего жизнеописания — обозреть, словно с наблюдательной вышки, всевозможные пороки, чтобы изготовить из множества ядов целительное питье, обрисовав человека, пришедшего к совершенству после многих горестей и скорбей, в том числе после тягчайшего из всех унижений — каторжного труда на задней скамье галеры.

Замечу кстати, что не имело смысла называть Гусмана «знаменитейшим вором» из-за того лишь, что он украл три плаща, пусть даже два из них были добротные и только один в заплатах, и не следовало вводить в вымышленную историю лиц живых, всем известных, да еще под настоящими именами. В довершение всего самозваный автор позабыл вернуть Гусмана в Геную, чтобы он мог отомстить своим родственникам, как пригрозил им в первой части, в первой главе третьей книги. Немало и других подробностей забыто и брошено ради новых историй, так что перепутались или повторяются по нескольку раз не только приключения нашего плута, но и собственные слова автора. Из чего следует, что дописывать чужие сочинения весьма трудно; настоящий создатель книги задумывает ее ради одному ему ведомой цели, недоступной человеку постороннему, даже если он многое узнает. У автора в уголках памяти хранятся такие мысли и подробности, о которых он и сам-то вспоминает с трудом и лишь при случае, вроде того как король дон Фернандо вспомнил о Саморе, чтобы не оставить без надела свою дочь, донью Урраку [7].

Все это, конечно, не говорит о недостатке сообразительности (ибо не может другой думать моими мыслями), зато свидетельствует о самонадеянности: не безрассудно ли состязаться в беге с тем, кто наверняка придет первым или вовсе не явится на ристалище?

Если слог второй части неизящен, в речи нет плавности, повествование нестройно, недостаточно прост рассказ и мало занятных историй, то прошу великодушно простить меня: чтобы написать немногое, надобно многое, а главное — время на перечитывание и исправление рукописи. Между тем у меня готова уже и третья часть, которую я, согласно совету Горация [8], не спешу выпускать в свет (что теперь сделаю, и в скором времени). Так что я не смогу обойтись без второй части — ее нельзя миновать на пути к цели. Будь же снисходителен и знай, что стараюсь я для твоей пользы; но ветер переменчив, не всегда благоприятны звезды и не каждый день является на зов своенравная Каллиопа [9].

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО MATEO АЛЕМАНУ,

НАПИСАННОЕ АЛЬФЕРЕСОМ [10] ЛУИСОМ ДЕ ВАЛЬДЕС

Иной ученый бакалавр, полагая, что оружие не дружит с музами, скажет, что лучше бы я занимался своим ратным делом и не брался за писание похвальных слов. Однако я могу сослаться не на одного, а на многих Цезарей, не менее искусных писателей, чем воинов. И чтобы не дать повода обвинить меня в дерзком намерении присвоить себе звание оратора, я буду держаться подальше от опасностей пышного и льстивого слога и укроюсь в надежных бастионах правды, столь же привычной солдату, как шпага и панцирь. Мне не дано быть летописцем; пусть же я стану эхом того, что видел, слышал и узнал в своей жизни, а побывал я во многих странах. Это намерение я могу исполнить, не опасаясь стать жертвой клеветы, ибо я свободен от принуждения и не ищу корысти, а ведь именно алчность, любовь и страх — злейшие враги истины. Справедливость требует, чтобы герою воздавалось за его труды и подвиги; его следует поощрить хотя бы возгласом восхищения, как делаем мы, солдаты; наградить хоть словом благодарности, ибо искренняя благодарность — драгоценнейшее из сокровищ. Вот почему, видя, что другие дремлют, я решился взяться за перо вместо них, хотя многие скажут, что не солдатское это дело; однако я думаю иначе.

Все мы в долгу перед автором; по чести и совести он достоин похвалы; он первый нашел приятный и безболезненный способ излечивать от дурных наклонностей; книга его, будучи для пороков ядовитым аспидом, убивает их милосердно и незаметно, погрузив больного в сладкий сон. Много есть врачей, прописывающих нам горькие пилюли от головной боли, но мало больных, которые с наслаждением бы их разжевывали, смаковали и сосали, да так, чтоб и другим стало завидно и те тоже захотели бы их отведать. Один лишь Матео Алеман нашел приятное для всех лекарство; в своей книге он показал, как должно человеку управлять собой, и не пожалел ради этой цели ни здоровья, ни денег, истощив и то и другое в ученых занятиях. Можно смело сказать, что никто другой не получал так мало дохода, не проявил так много твердости и не прожил столь беспокойную и трудную жизнь, предпочитая быть нищим мудрецом, а не богатым лизоблюдом. Как известно, он по доброй воле покинул коронную службу, на которой пробыл двадцать лучших лет своей жизни в должности казначея при сокровищнице его величества блаженной памяти короля Филиппа II; принимал он участие также во многих дворцовых приемах и других немаловажных делах, какие ему поручались, причем исполнял службу столь безупречно, что дошел до крайней бедности; тогда, отказавшись, по недостатку средств, от должности, он обратился к другим занятиям, менее разорительным и хлопотливым.