Рассказы Ляо Чжая о необычайном

С этими словами он вскочил на коня и исчез.

Дома студент закончил похороны матери, привел в убогий вид свою комнатку [442] и перестал принимать гостей.

Вдруг ночью к соседу явились грабители и убили как самого Ту, так и его сыновей и прочих, человек с десять. Оставили в живых только одну служанку. Все, что было ценного, грабитель поделил с мальчиком, который был при нем, а сам перед уходом взял свечу в руки и сказал служанке:

– На, смотри и знай, кто я! Убийца – только я, а других это совершенно не касается.

С этими словами он, даже не открыв дверей, полетел по крышам через стены и был таков.

Наутро дали знать в управление. Чиновник решил, что студент должен кое-что знать. И вот его опять схватили и увели.

Чиновник стал его допрашивать с сердитым видом и в резких выражениях. А студент, поднявшись к столу, ухватился за пояс и, давая показания, один за другим развязывал узлы. Правитель так и не мог ничего дознаться и вторично отпустил его на свободу.

VI

Вернувшись к себе, Ань стал еще сильнее, что называется, «гасить свой свет» [443]: сидел за книгой, никуда не выходя. Ему стряпала кривая старуха, больше никого и ничего не было.

Когда траур по матери кончился, он принялся ежедневно подметать двор, ожидая приятных известий… И вот однажды чудесные духи наполнили двор. Студент взобрался на вышку и увидел, что от самой улицы и до дома все парадно убрано [444] со сверкающей пышностью; нерешительно поднял расписной занавес, глядь, – а в комнате уже сидит царевна, сияя красивейшим нарядом.

Бросился к ней, сделал глубокий поклон. Она взяла его за руки.

– Ах, милый, ты вот не поверил судьбе и довел до того, что постройка причинила тебе столько бед, а тут еще наступило это время, как говорится, «соломы и булыжника» [445], вместо постели и подушки. И на три года задержались наши с тобой лютня с цитрой [446]: вышло, значит, так, что ты заторопился и этим, наоборот, только замедлил дело. Всегда, всегда, как известно, это бывает у людей…

Студент достал деньги, собираясь устроить угощение, но царевна остановила его.

– Этого уже не требуется, – сказала она.

А служанка полезла в шкаф и достала оттуда отменно вкусных вещей, закусок, супов и прочего. Все было горячее, свежее, словно только что из котлов. Вино тоже было кристально чистое и вкусно пахло.

Стали пировать. Скоро солнце уже пошло на вечер. Служанки, бывшие под ногами царевны, одна за другой исчезли. Ее ленивые и нежные конечности устали; ноги то подвертывались, то снова выпрямлялись, словно ей не на чем было сидеть. Студент схватил ее в страстные и уже бесцеремонные объятия.

– Возьми, сударь, пока руки прочь, – сказала она. – Перед тобою теперь два пути. Прошу тебя, выбирай сам.

Студент приник к ее шее и спрашивал, что это значит.

– А вот что: если нам с тобою быть в дружбе за шахматами и вином, то мы можем с тобою быть вместе лет тридцать. А если ты выберешь радости брачного ложа, то нашему согласию предстоит, пожалуй, лет шесть. Что же ты выберешь, а?

– Ну, – сказал студент, – пусть сначала будут эти шесть лет… А там – посмотрим!

Царевна молчала, и они слюбились в радости.

– Я, видишь ли, – сказала царевна, – определенно знала, что тебе не сойти с путей грубого мира… Что ж!.. Опять, значит, судьба!

VII

Она велела Аню завести кухарок и прислуг, поселив их всех на южном дворе, где они стряпали и пряли на продажу для поддерживания хозяйства, а в это время на северном дворе не было никакого огня и дыма. Там стояли лишь на досках шахматы, вино, чарки – и больше ничего. Дверь, ведущая в этот двор, была постоянно закрыта. Когда открывал студент, она распахивалась сама собой. Остальным же нельзя было и войти.

Тем не менее царевна сейчас же узнавала, кто на южном дворе прилежен и кто ленив, и, когда нужно было, посылала студента пожурить и наказать, кого следовало. И всякий раз все покорно сносили это, как совершенно правильное взыскание.

Она никогда не говорила лишних слов, никогда не хохотала. Если с нею говорили, она наклоняла голову и слегка посмеивалась.

Она всегда сидела с мужем плечо к плечу и любила на него облокачиваться. Студент поднимал ее и сажал на колени; она была так легка, словно у него в руках был ребенок.

– Какая ты легонькая, милая, – говорил студент, – ты, пожалуй, станцуешь на ладони! Помнишь, как та самая?..

– Что ж тут трудного? – отвечала она. – Только я не особенно обращаю внимание на то, что делают служанки. Ведь Летающая Ласточка на самом деле не кто иная, как служанка моей девятой сестры; ее за взбалмошность частенько наказывали, а однажды рассердились и прогнали вниз, к людям. Там она к тому же еще не соблюла своей девственности, и вот теперь ее заточили в подземные узилища.

В покоях царевны все было закрыто, застлано парчой и коврами, так что зимою там никогда не бывало холодно, летом – жарко. Какая бы суровая зима ни была, царевна неизменно носила легкие шали. Ань заказал ей новое платье и настаивал, чтобы она его надела. Она надевала, но через некоторое время опять снимала.

– Ах, знаешь, эта мирская, грязная вещь, – говорила она, – все кости мне раздавит, и я наживу сухотку.

VIII

Однажды, когда муж держал ее на коленях, он вдруг почувствовал, что она стала вдвое тяжелее против прежнего. Почувствовал и выразил свое удивление. Она улыбнулась.

– Вот здесь, – сказала она, указывая на живот, – живет мирское семя.

Через несколько дней она нахмурила брови, перестала есть.

– Я захварываю, – сказала она, – меня тошнит. Очень хочется чего-нибудь жареного или копченого.

Студент велел приготовить ей самого вкусного и сладкого, что было, и с этих пор она стала есть и пить, уже не отличаясь от простых смертных.

– Вот что слушай, – сказала она однажды мужу, – у меня тело такое слабое, хрупкое, что, пожалуй, но выдержит родов. А вот служанка моя, Фань Ин, наоборот, страшно здоровая: нельзя ли будет ею меня заменить?

И с этими словами она сняла с себя исподницу, надела ее на Ин и заперла ее в спальне. Через несколько минут послышался крик ребенка. Открыли двери, – смотрят – мальчик!

– Этот мальчик, – сказала весело царевна, – носит все признаки счастья, это большой талант [447]!

И назвала его Даци [448]. Спеленала, вручила мужу, веля передать кормилице на южный двор. С тех пор как она освободилась, талия у нее опять стала тоненькая, как была раньше, и она опять перестала есть жареное и копченое.

Вдруг однажды она стала прощаться со студентом, говоря, что собирается на некоторое время уехать, чтобы проведать родителей. Студент спросил, когда же она вернется. Сказала – через три дня. И вот опять надули складной мех, как то уж было однажды, и она стала невидима.

К сроку она не вернулась. Прошел еще год – никаких известий.

Студент, потеряв всякую надежду, опять заперся у себя в доме. Спустил, что называется, полог [449] – и в конце концов получил степень уездного кандидата.

Жениться он не пожелал, но каждую ночь проводил один на северном дворе, купаясь в аромате воспоминаний. И вот раз ночью, когда он в бессоннице ворочался на постели с боку на бок, вдруг он видит, как в окно стрельнуло пламя свечи. Двери сами собой распахнулись, и толпа служанок ввела царевну под руки в комнату. Студент пришел в восторг…

Стал спрашивать, как это она так провинилась перед ним, нарушив обещание.