Японская новелла

Такэру глубоко ненавидел младшего брата.

Примерно на расстоянии одного ри от усадьбы Уэда находился дом Сонобэ. В прежние времена хозяин его занимал должность деревенского старосты, но и позже не порывал связей с домом Уэда. Несколько лет назад хозяин умер, оставив двоих детей; был в семье ребенок и от второго брака. Старший сын, которого связывала с Сигэру тесная дружба, умер два года назад, дочери О-Кику в этом году исполнилось шестнадцать.

Однажды — О-Кику было тогда всего восемь лет — поздней осенью, когда желуди падают с горных дубов, всех трех мальчиков из дома Уэда позвали к Сонобэ. Они играли, развлекаясь собиранием желудей на горе за домом, а когда сравнили свою добычу, в мешке у Сигэру оказалось меньше всех. Огорченная О-Кику потихоньку пересыпала ему желуди из своего мешка, но заметивший это Сатору закричал:

— Тю-тю! Сигэру — дурак! Девчонка ему помогает! Дурак!

Залившись краской, Сигэру тотчас же сцепился с братом, но Сатору был семью годами старше его и на голову выше, и ему ничего не стоило уложить Сигэру на обе лопатки. Охваченная жалостью, О-Кику вместе с братом бросилась на Сатору, но стоявший рядом и смотревший на драку Такэру внезапно ударил распростертого на земле Сигэру ногой по голове.

Много раз сцеплялись они и отрывались друг от друга, были тут крик и плач, а когда сражение окончилось, Сатору закричал:

— Тю-тю! Сигэру и Кии-тян — муж и жена, тю! Разгоряченная О-Кику отважно бросила:

— Вот и хорошо. Пойду замуж за Сигэру-сан. А тебя, дурака, терпеть не могу.

Незаметно детская прическа о-табакобон²⁸, которую она носила в то время, сменилась “бабочкой”, и все три брата Уэда, каждый по-своему, влюбились в девушку, напоминавшую ароматную белую хризантему. Но ей ближе всех был друживший с ее братом Сигэру. Даже когда —после смерти друга — Сигэру постепенно перестал посещать дом Сонобэ, мысли девушки по-прежнему были заняты им. Такэру люто возненавидел брата. Ненавидя, ревнуя, Такэру, однако, глубоко скрывал свой подлинный нрав. Но этой весной, когда Сигэру, бросив все, бежал в армию Нансю, Такэру коварно улыбнулся: вот поворот судьбы, которого он ждал — Сигэру, очертя голову, сам бросился в огонь! Такэру всегда умел красно говорить, но теперь даже в его молчании словно звучали слова: “Посмотрите, отец, и вы, матушка! Человек, который бросил родителей, бросил дом, и, забыв все, присоединился к мятежникам — негодяй! Если он не падет на поле боя, то погибнет на месте казни, исчезнет, как роса на траве. До каких же пор будете вы жалеть такого сына? Его уже нет на свете, он — непочтительный сын, которого следовало бы лишить наследства. Старший брат, как вы знаете, слабоумный. Считайте же за счастье для дома Уэда, что у вас есть Такэру, смотрите на Такэру как на опору, на поддержку, на хозяина, на господина...”

И Такэру, решительно сбросив с себя маску, зажал в своих беспощадных руках все имущество семьи.

От Сигэру раза два приходили весточки, но затем наступило молчание. А когда пошли слухи о том, что правительственные войска все больше теснят сацумскую армию, надежды на благополучное возвращение Сигэру почти не осталось. Получив известие о том, что в прошлом месяце пала крепость Сирояма, не только отец, но даже мать примирялась с мыслью, что Сигэру нет больше на свете, И нахмуренные брови Такэру разгладились.

Он всячески уговаривал вконец ослабевших отца и мать поскорее покончить с официальным объявлением о передаче ему права наследства, которое они до сих пор откладывали, — ведь война уже кончилась, говорил он, все встало на свои места... Начал он и переговоры о свадьбе с О-Кику. И вот сегодня, десятого октября, за два дня до введения Такэру в права наследства, когда дело со сватовством его тоже должно было вот-вот завершиться, Сигэру, которого он ненавидел, к которому ревновал, которого считал погибшим, внезапно вернулся домой.

— Выхода нет, правда, О-Ёси?

Место действия — глухая комнатка в восемь дзё²⁹, отделенная от других комнат в доме Уэда.

Время — полночь, спустя сутки после возвращения Сигэру.

Слова слетели с губ мужчины лет сорока шести — сорока семи, с залысинами, сидевшего с вытянутыми ногами на футоне³⁰, спиной к токонома³¹, которую украшала сработанная из оленьих рогов и отделанная золотом подставка для мечей.

Лицо сидевшей рядом жены, к которой он обернулся, все сильнее бледнело.

— Выходит, он вернулся, чтоб умереть? Ты считаешь, его невозможно спасти, Такэру? — эти слова отец обратил к сыну.

— Я уже говорил вам: желания спасти его у меня горы, но честь дома Уэда — на волоске от гибели. Из дома Уэда вышел мятежник — тут уж ничего не изменишь. Но этот мятежник, не сложив головы на поле боя, вернулся домой, и покрывать его—все равно, что мятежным стать всему дому Уэда. Разве это не так? Подумайте, что скажут люди! Ведь то, что мы укрываем Сигэру, выйдет наружу, не может не выйти! В деревне все уже об этом прослышали! Как ни затыкай людям рот, все знают, что Сигэру вернулся. Недаром же от Сонобэ приходили сказать, что, мол, в нашем доме скрываться ему небезопасно, и потому они спрячут его пока что у себя — разве не так?.. То, что Сигэру укрыли, неминуемо обнаружится. Да что говорить о Сигэру! Ведь вина падет даже на отца с матушкой. Придут жандармы, возьмут немощного отца, свяжут веревками, матушку посадят в тюрьму, на нас с братом тоже наденут красную рубашку³² — подумайте об этом! Нет, не может это нам сойти с рук! Пусть даже свершится чудо и Сигэру отделается каторгой, хотя на это не больше одного шанса из тысячи, все равно честь нашего дома будет навсегда запятнана. Ведь пятьдесят человек из Накацу ушло в армию мятежников, и никто из них не вернулся. Один только Сигэру. И если теперь он выкрутится, какие подымутся пересуды! Любой упрекнет. “Пожалели свое дитя. Он стал мятежником и, не сложив головы в бою, с позором вернулся домой, а они подкупили чиновников и жандармов и укрыли его!” Но если Сигэру проявит мужество и примет нужное решение³³, тогда люди скажут: “Что ни говори, а семья Уэда — самураи, не чета другим. Хоть сын и примкнул к мятежникам, но путь свой сумел завершить достойно! Он заслуживает восхищения, но прежде всего мы восхищаемся его родителями — ведь это они приняли такое превосходное решение. Да, самураи — это не то, что все прочие!” Услышите — скажут именно так! И самому Сигэру доставит большее удовлетворение — безусловно, большее! — совершить мужественный поступок на глазах у родителей и братьев, чем быть связанным жандармами и стать всеобщим посмешищем. Вы, отец, и вы, матушка, должны считать, что он погиб в бою, и примириться с этим, не так ли, Сатору-сан? Под взглядом брата Сатору, рассеянно гладивший свои костлявые колени, встрепенулся:

— Ну, конечно, ну, конечно! Если такой дурак останется в живых...

Отец и мать переглянулись между собой и вздохнули. Бросив на них пронзительный взгляд, Такэру еще энергичнее продолжал:

— Ну как, вы согласны? Я вижу, у отца и матушки нет возражений? А раз возражений нет, сейчас же позвать Сигэру сюда...

— Как, уже сейчас?..

Такэру искоса взглянул на затрепетавшую мать.

— Еще один день — и все погибнет! Уже давеча, говорят, жандарм о чем-то расспрашивал деревенских. Так ведь, Сатору?

— Да, так, так...

— И все-таки...

— Матушка! Что ж, пусть вас отправят на каторгу— я умываю руки.

— О-Ёси! Лучше примириться с этим...

— Матушка, примиритесь! — как попугай, повторил Сатору.

— В таком случае, братец, позови сюда Сигэру.

— Хорошо, иду! — Повинуясь знаку Такэру, тот медленно встал, вышел из комнаты, но сразу же вернулся.

— Такэру! Такэру!

— Потише, братец! В чем дело?

— Да Сигэру спит как убитый.

— Спит!.. — мать задрожала.

— Спит? Так разбуди! Не говори ничего, просто приведи сюда, хорошо?

— Ничего не говорить, просто привести сюда, так? Ладно, иду!