Спросил Хатама некий человек:
«О славный муж, я прожил долгий век,
Но кто же равного тебе найдет,
С тех пор как ты простер ладонь щедрот!»
Ответил: «Я под сень шатров моих
Созвал однажды всех людей степных.
Чтоб изобильна трапеза была,
Барашков я зарезал без числа.
На том пиру мне душно стало вдруг.
Я вышел в степь, гостей покинув круг.
И на тропе глухой, среди песков,
Увидел старика с вязанкой дров.
Под этой тяжестью сгибался он,
Кряхтя, на посох опирался он.
Вся хижина телесная его
Шаталася от бремени того.
Так, что ни шаг, он тяжело вздыхал
И, останавливаясь, отдыхал.
Я был взволнован видом этих мук
И ласково сказал ему: «О друг,
Твой непосилен груз! Тебя язвит
Колючек ноша, как гора обид,
Ты — житель степи — видно, не слыхал,
Что здесь у вас Хатам с шатрами стал,
Что он, дабы в сердцах посеять мир,
Всех, злых и добрых, звать велел на пир?
Сбрось ты колючек ношу с плеч долой!
В цветник добра, на пир идем со мной!»
Мое волненье увидал бедняк;
Он улыбнулся мне и молвил так:
«Цепями алчности окован ты,
На шее у тебя — петля тщеты.
На башню благородства никогда
Не вступишь ты — не знающий труда.
Поверь: мой тяжкий труд не тяжелей,
Чем иго благодарности твоей.
И лучше мне трудом дирхем добыть,
Чем от Хатама стадо получить!»
И не сказал в ответ я ничего,
Склонясь перед величием его».
В дни юности своей Ануширван
Любовным был недугом обуян.
Он от любви своей изнемогал,
Но в тайне ото всех ее держал.
И, мукою великой истомлен,
Свиданья, наконец, добился он.
В дворцовом цветнике, в тени ветвей,
Он встретился с возлюбленной своей.
И руку он к любви своей простер;
Но, видя, что глядит она в упор,
Он прочь отдернул руку, устыдясь.
Она спросила: «Что с тобою, князь?
Ты руку протянул и прочь убрал?»
И так Ануширван ей отвечал:
«Не суждено мне счастье в этот час,
Огонь мой пред нарциссами погас!»
Вот так не перешла своей черты
Стыдливость юношеской чистоты.
Нарциссы глаз своих склонил в слезах,
Ушел, и от любви отрекся шах.
Иной огонь светил уму его.
И по величью духа своего
Владыкой он непобедимым стал,
Мир справедливостью завоевал.
О Навои, все души страсть влечет,
Но чистота — величия оплот.
Эй, кравчий! Скромно кубок наполняй,
Девятикратно кланяясь, подай!
Чтоб сам тебе я молвил: «Друг, испей!»
Вина уронишь каплю — не жалей!
За каплю девять чаш я выпить рад,
Прольешь — я выпью тридцать чаш подряд.
От бедности два друга в старину
Пошли пешком из Фарса в Чин-страну.
Один смиренно гнет судьбы терпел,
Другой богатства, почестей хотел.
И вот на некий горный перевал
Взошли они. И камень им предстал
Утопленный в земле; а над землей
Он высился обтесанной плитой.
И надпись, врубленную долотом,
Увидели они на камне том:
«Кто б ни пришел когда-нибудь сюда,
Пусть, не жалея силы и труда,
Подроет камень и перевернет.
На нем он указание прочтет,
Что есть вблизи забытый харабат,
И там, среди руин, закопан клад.
А кто меня, не тронув, обойдет —
Богатство в бескорыстье обретет!»
И взволновался алчный, не тая,
Как в нем свирепа жадности змея.
Стал рыть он землю, руки в ход пошли,
Чтоб выворотить камень из земли.
А бескорыстный молвил: «Никогда
Такого я не начал бы труда!
Не лучше ли, чем душу изнурять,
Своим душевным кладом обладать?
А если бог захочет одарить,
Он может скалы в щебень сокрушить!»
Так он сказал и путь свой продолжал,
А на рассвете город увидал.
Открылись створы городских ворот,
И он вошел под их высокий свод.
Когда ж вошел в ворота, вкруг него
Столпились люди города того.
А в той стране обычай бытовал:
Когда глава державы умирал,
С утра к воротам выходил народ;
И первого, кто в город их войдет,
Они венчали золотым венцом
И над собою ставили царем.
Вот так в цари скитальца, бедняка,
Избрали горожане и войска.
А спутник, лютой жадностью объят,
Рыл землю, чтобы найти желанный клад.
И наконец, смертельно изнурен,
Ту глыбу камня выворотил он.
И прочитал: «Кто за мечтой идет
Несбыточной, тот — в бездну упадет».
Так бескорыстный странник стал царем,
Корыстный же остался бедняком.
