Синдбад-Наме

Или

Более вычурно такое рубаи:

Отличие разбираемого варианта сказания о Синдбаде от многочисленных сходных собраний притч, как, например, «Бахтиар-наме», «Кырк везир», в том, что здесь широко развернута концовка. Когда шахзаде начинает говорить, он все объясняет и тоже иллюстрирует свои мысли притчами. Так, на вопрос, кто же повинен в беде, он рассказывает такую притчу.

«Некто хотел устроить в своем доме большое угощенье. Он послал свою служанку на базар за молоком. Она купила полный кувшин молока и несла его домой на голове открытым. А в это время над городом пролетал аист, держа в клюве ядовитую змею. Несколько капель яду брызнуло из пасти змеи и попало в молоко. На этом молоке, ничего не подозревая, сварили рис и подали гостям, но не успели они съесть и по пригоршне его, как тут же упали мертвыми». Рассказав это, шахзаде задает присутствующим вопрос: «Кто же, по вашему, виновен в смерти этих людей?» Один из ученых сказал: «Служанка, не прикрывшая молоко». Другой сказал: «Нет, виноват аист». Третий возразил: «Почему же аист? Виновата змея». — «Да нет, — воскликнул четвертый, — виноват хозяин, не попробовавший пищу, прежде чем подать ее гостям». Но шахзаде считает, что винить здесь никого нельзя, причина смерти гостей — стечение всех перечисленных обстоятельств, а оно вызвано судьбой. С судьбой же спорить не приходится.

Шах в восторге от такого проявления мудрости со стороны сына и приказывает облачить Синдбада в почетный халат. Он задает Синдбаду вопрос: «А почему же ты так долго не мог добиться при его обучении никаких результатов?» Синдбад отвечает, что это происходило потому, что не наступил еще благоприятный момент. Тогда отец спрашивает сына, что это значит, и тот поясняет: «Юность — это один из видов безумия, но это безумие прошло, и я понял, что только знание может сделать человека заслуживающим уважения». В доказательство этого он рассказывает еще три притчи, из которых последняя, о городе мошенников, была нами изложена выше.

Приступают к расправе над оклеветавшей юношу рабыней Шах спрашивает своих советников, какой каре ее надлежит подвергнуть. Один везир предлагает ослепить ее, другой — отрезать язык, третий — отрубить ноги, четвертый — вырвать преступное сердце. Шахзаде, однако, находит, что все это слишком жестоко и предлагает обрить ей наголо голову, вычернить лицо, посадить на черного ишака и возить по всем улицам города, объясняя, что такова кара за предательство.

Шах признает такое решение правильным и приказывает выполнить его. Он спрашивает сына, как тот смог приобрести столько знаний за столь короткое время. Шахзаде отвечает, что начало всему — разум и что когда разум развился, то усвоение знаний уже не представляет труда. Следуют восемь изречений, которые будто бы начертаны на стенах дворца Фаридуна. Они вполне в стиле старой литературы андарзов, но форму автор придал им новую. Приведем, как образец, первое изречение:

«Всякий, кто слушает сплетника и доносчика и поступает сообразно его [доносам], испытывает беды, для исправления и исцеления которых целебная рука разума окажется слишком короткой». Это изречение, несомненно, имелось и в среднеперсидском оригинале, но там оно было выражено сжато и лапидарно и не отличалось такой претенциозной «красивостью».

Шах задает Синдбаду ряд вопросов. «Кто, — спрашивает он, — достоин власти?» — «Тот, — отвечает везир, — кто умеет распознавать людей». — «А каким свойством шаху лучше всего обладать?» — «Он не должен торопиться при отдавании приказов и быть справедливым». — «А что для него всего хуже?»— «Поспешность в исполнении решений и скупость». — «А кому труднее всего умереть?» — «Тому, кто в течение жизни творил зло». Дальше следует бейт Мутанабби:

За ним следует четверостишие, обычно приписываемое Омару Хайаму [12]:

Шах, выслушав все это, решает передать свой престол сыну, а сам уходит в пустыню спасать душу.

В заключение автор говорит, что если бы все они еще были живы, то преклонились бы перед мудростью и могуществом Кылыч Туган-хана, в дни правления которого все служит только на пользу человеку и даже дикобраз разучился пускать стрелы. Нужно заметить, что в Средней Азии было распространено поверье, что дикобраз для самозащиты может пускать в нападающего на него человека свои иглы, как стрелы.

Таким образом, данная версия «Синдбад-Наме» соединяет в себе несколько жанров. Она является руководством для шахов как в деле управления страной, так и в деле воспитания своих наследников.

Эта книга отныне должна занять подобающее ей место в истории персидской и таджикской литературы как своеобразный образчик орнаментальной прозы.

Е. Э. БЕРТЕЛЬС