Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

— Что ж, раз вы настаиваете… — сказала она. — Кажется, это недалеко от вашего дома. Но может быть, вы сначала напишете к ней? А то они подумают, что я сама навязываюсь с посредничеством. Мне вовсе не хочется, чтобы меня считали старой лисицей-сводней. Поверьте, в моем положении…

— Письмо написать нетрудно, но боюсь, как бы люди не перетолковали худо. Начнут судачить, что, мол, Дайсё помышляет о дочери правителя Хитати. Этот грубый мужлан не заслуживает такой чести, — сказал Дайсё, и монахиня сочувственно улыбнулась в ответ.

Дайсё уехал из Удзи, когда совсем стемнело. Нарвав прекрасных осенних цветов и багряных веток, он привез их в подарок Второй принцессе.

Вряд ли можно было назвать неудачным этот союз, но, к сожалению, Дайсё до сих пор держался в почтительном отдалении от супруги и избегал короткости… Государь, которому не чужды были родительские чувства, часто писал к матери Дайсё, прося не оставлять невестку расположением и лаской, и Вторая принцесса была окружена в доме на Третьей линии всеобщим вниманием. Зная, какое участие принимают в его супруге эти высокие особы, Дайсё хорошо понимал, сколько трудностей ожидает его, если он позволит новой страсти завладеть своим сердцем.

В назначенный день, рано утром, Дайсё отправил в Удзи одного из самых преданных слуг и мальчика-пастушка, которого никто не знал в лицо.

— Для охраны выберите кого-нибудь из местных, видом попроще, — распорядился он.

Покорная воле Дайсё, монахиня, тяжело вздыхая, привела себя в порядок и, переодевшись, села в карету. Глядя на окрестные луга и горы, она невольно вспоминала прошлое, и печальны были ее думы. Но вот наконец они добрались до столицы. Домик, где жила девушка, находился в унылом, безлюдном месте, и монахине удалось въехать во двор никем не замеченной. Она поручила проводнику доложить о себе, и к ней вышла молодая дама, некогда сопровождавшая девушку в Хацусэ. С ее помощью монахиня выбралась из кареты и вошла в дом.

Юная госпожа, принужденная влачить безрадостное существование в этом мрачном жилище, обрадовалась гостье, с которой можно было поговорить о прошлом, и, распорядившись, чтобы монахиню немедленно провели к ней… Она всегда питала особенно теплые чувства к этой женщине, некогда прислуживавшей ее отцу.

— С тех пор как мы встретились, не было дня, чтобы я не думала о вас, — сказала монахиня Бэн. — Но я отреклась от мира и не бываю даже у супруги принца Хёбукё. Когда б не настойчивые просьбы господина Дайсё, я вряд ли решилась бы…

Значит, Дайсё не забыл ее? — И сама девушка, и кормилица были тронуты. Там, в доме на Второй линии, он показался им таким красивым… Право, можно ли было предполагать?..

Когда спустилась ночь, кто-то тихонько постучал в ворота.

— К вам приехали из Удзи, — послышался голос.

«Наверное, это от Дайсё», — подумала монахиня и послала слугу открыть ворота. Она была немало удивлена, увидев, что карету подвели к дому. Тут вошел один из телохранителей и заявил, что хотел бы встретиться с монахиней Бэн. А поскольку он назвал имя одного из управителей владений Дайсё в Удзи, монахиня подошла к дверям. Сеялся мелкий дождь, и вдруг гулявший по саду холодный ветер принес чудесное благоухание… О его происхождении догадаться было нетрудно, и в доме воцарилось смятение. Это бедное жилище не было подготовлено к приему столь высокого гостя, и захваченные врасплох дамы: «Что же делать?» — вопрошая, бестолково засуетились вокруг.

— Мне хотелось бы поговорить с вашей госпожой, — сказал Дайсё. — В этом уединенном жилище нам никто не помешает, и, может быть, мне удастся наконец высказать хоть малую часть того, что терзает душу…

Девушка так растерялась, что не могла выговорить ни слова, и пришлось вмешаться кормилице.

— Раз уж господин Дайсё пожаловал, — заявила она, — нельзя отправлять его обратно, не предложив ему даже присесть. Надо только потихоньку послать кого-нибудь к госпоже Хитати… Ведь ее дом совсем близко.

— По-моему, с этим спешить не стоит, — ответила монахиня. — Почему бы молодым людям не поговорить? Я не вижу в этом дурного. Или вы думаете, что они сразу же воспылают друг к другу нежными чувствами? На свете нет человека благороднее Дайсё, он никогда не сделает ничего, что могло бы оскорбить вашу госпожу.

Дождь между тем лил все пуще, и небо совсем потемнело. Издалека доносились грубые голоса совершающих вечерний обход сторожей:

— С юго-восточной стороны дома разрушена стена, не спускайте с нее глаз.

— Вы бы лучше ввели кареты во двор и закрыли ворота.

— Что за люди, никакого соображения…

Дайсё прислушивался к этим странным речам со смешанным чувством любопытства и неприязни.

— У переправы Сано «нету даже дома, где б укрыться мог…» (480), — произнес он, устраиваясь на галерее, окружавшей этот провинциальный на вид дом.

Можно себе представить, как дивились жалкие жители восточных провинций, когда ветер доносил до них благоухание рукавов Дайсё.

В конце концов, рассудив, что отказывать такому гостю неприлично, дамы устроили для него сиденье в южных передних покоях. Госпожа долго не решалась выйти, но дамы настаивали, и она, хотя неохотно, повиновалась. Раздвижную дверцу, отделявшую молодых людей друг от друга, прикрыли, оставив небольшую щель.

— Сидеть за дверью мне еще не приходилось, — посетовал Дайсё. — Право, я готов пенять плотнику, воздвигнувшему меж нами такую преграду.

И, потихоньку проникнув внутрь, он сразу же заговорил о своих чувствах, ни словом не обмолвившись о том, что видел в девушке живое подобие ушедшей.

— Однажды совершенно случайно я увидел вас сквозь щель в перегородке, — говорил Дайсё, — и с тех пор не могу забыть. Наверное, это судьба. Сам того не желая, я беспрестанно помышляю о вас…

Девушка не разочаровала его — напротив. Глядя на ее нежные, кроткие черты, он почувствовал себя окончательно плененным.

До рассвета, судя по всему, было недалеко, но петухи почему-то еще не кричали. С Большой дороги, которая проходила где-то поблизости, доносились сиплые крики разносчиков, выкрикивавших названия каких-то неведомых Дайсё товаров.

«Наверное, в предрассветной мгле торговцы с корзинами на головах похожи на страшных демонов», — думал он, прислушиваясь к крикам. Все здесь было непривычно и взору его, и слуху, но какое-то своеобразное очарование таилось в этих зарослях полыни. Скоро снова послышались голоса сторожей. Открыв ворота, они разошлись по покоям и, очевидно, легли отдохнуть. Подозвав слугу, Дайсё приказал подать карету к боковой двери, затем взяв девушку на руки, вынес ее наружу. Дамы остолбенели от неожиданности.

— Ведь сейчас Девятая луна! [53] — испуганно восклицали они. — Как можно? Это недопустимо!

Монахиня Бэн была не менее других удивлена подобным поворотом событий. Ей было жаль юную госпожу, и тем не менее она посчитала своим долгом успокоить дам.

— Господин Дайсё знает, что делает, — сказала она. — Не стоит так беспокоиться. К тому же день перехода будет только завтра, так что по-настоящему Девятая луна еще не наступила. [54]

А случилось все это на Тринадцатый день Девятой луны.

— Пожалуй, я задержусь в столице, — сказала монахиня Дайсё. — Мне нужно навестить супругу принца Хёбукё. Она обидится, если я уеду, не повидавшись с ней.

Однако Дайсё не хотелось, чтобы Нака-но кими сразу же узнала о случившемся, и он принялся уговаривать монахиню ехать с ними.

— У вас еще будет время искупить свою вину перед госпожой, — заявил он. — А нам не обойтись без провожатого…