Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй ()

Романс шестой:

Романс седьмой:

Романс восьмой:

Романс девятый:

Романс десятый:

Так и жил Чэнь Цзинцзи. Днем просил милостыню, а на ночь укрывался в ночлежке.

Жил-был в Цинхэ почтенный Ван Сюань по прозванию Тинъюн — Справедливый в Действиях , которому шел седьмой десяток. Человек состоятельный, набожный и милосердный, он в добрых делах находил высшее удовлетворение. Движимый чувством долга, бескорыстно помогал ближним, славился как щедрый благотворитель, водил широкие знакомства, но особенно усердно поддерживал он горемык и страдальцев. Оба его сына вышли в люди. Старший, Ван Цянь, в чине тысяцкого унаследовал пост заведующего печатью в управлении императорских конюшен. Второй сын, Ван Чжэнь, учился в областном училище. Ван Сюань держал у ворот закладную лавку, в которой управлялся нанятый приказчик. Жил хозяин в полном достатке. На досуге он исцелял недужных или, перебирая жемчужины четок, возносил молитву Будде, то уходил на проповедь в буддийскую обитель — Брахмы дворец [2], то, стремясь постичь путь-дао, удалялся в даосскую обитель — самоцветный дворец бессмертных. В заднем саду у Ван Сюаня росли два абрикосовых дерева, потому-то его больше знали под даосским прозванием Отшельник из Хижины в Абрикосах.

Как-то, в даосском халате из разноцветных лоскутов и в шапке с двумя отворотами по бокам, стоял он у ворот своего дома, когда перед ним очутился Чэнь Цзинцзи, павший ниц и начавший отбивать земные поклоны.

– Сынок! — обратился к нему изумленный Ван. — Чей ты будешь? Не разберу никак. Глазами ослаб.

– Не скрою, почтеннейший сударь, — дрожа всем телом, проговорил поднявшись Цзинцзи. — Ваш покорный слуга — сын торговца канифолью Чэнь Хуна.

Ван Сюань погрузился в раздумье.

– Уж не Чэнь Дакуаня ли? — промолвил старик и, оглядев завернутого в лохмотья жалкого нищего, продолжал. — Сынок! Дорогой ты мой! Что же с тобой стряслось, а? А как отец с матерью? Живы-здоровы?

– Батюшка в Восточной столице скончался, — отвечал Цзинцзи, — матушку тоже похоронил.

– Слыхал, ты у тестя живешь.

– Тесть умер, а теща не захотела меня в доме держать. Потом жену похоронил. Тут на меня жалобу подали, судили. Дом продал, деньги прахом пошли. Теперь вот брожу без дела.

– Где ж ты обитаешь, сынок?

– Всего сразу не расскажешь. Да что скрывать! Вот так вот и живу.

– Ай-яй-яй! — воскликнул старик. — Значит, милостыню просишь? А ведь, помнится, как жили! Известная фамилия, солидный дом! Я ведь с твоим отцом дружбу водил. Ты тогда еще маленьким был. С пучком на голове в школу бегал. И до чего же ты дошел! Ой-ой-ой! Ну, а есть кто из родных? Чего ж они тебе не помогут?

– Дядя Чжан жив… Да только я давным-давно к нему не показывался. Неловко…

Ван Сюань пригласил гостя в дом и предложил занять место гостя, а слуге велел накрыть стол. Появились сладости и закуски. Когда Цзинцзи съел все, что ему подали, Ван достал темный холщовый халат на вате, войлочную шапку, пару теплых чулок и туфель и отдал их промерзшему Цзинцзи. Потом хозяин отвесил лян серебра и, прибавив к нему пятьсот медяков, тоже протянул горемыке.

– Вот тебе одеться, — сказал он, — а медяки на расходы. Сними угол. А серебро на торговлю в разнос пусти. Будет чем голод утолить, не придется и ночлежке обретаться. Она тебя к добру не приведет. А как наступит время за жилье платить, приходи. В месяц раз выдавать буду.

Цзинцзи пал ниц и бил челом.

– Все понял, батюшка, — повторял он и благодарил хозяина, потом удалился, забрав с собою серебро и медяки.

Но искать угол Цзинцзи и не подумал, торговать не собирался. Пятьсот медяков пропил в кабачках да в харчевнях, лян серебра разменял на медяки и, бродя по улицам, тоже растранжирил. Когда его схватили как воришку и отвели к околоточному, Цзинцзи пришлось отведать тисков. Выпустили его без гроша в кармане, зато в награду ему достались синяки и шишки.

Через несколько дней ватный халат он проиграл, а теплые чулки выменял на еду и по-прежнему стал просить милостыню.

И вот однажды проходил Цзинцзи мимо дома Ван Сюаня. Отшельник оказался у ворот. Перед ним склонился в земном поклоне все тот же оборванный и промерзший до костей нищий, у которого от поднесенного Ваном осталась только войлочная шапка, а туфли были обуты на босу ногу.

– А-а! Хозяин Чэнь! — воскликнул старец. — Ну как идет торговля? Жилье нашел? Какая плата?

Цзинцзи долго мялся. Наконец, на повторные вопросы промолвил:

– Видите дело-то какое. Опять ни с чем остался.

– Ай-ай-ай! — качал головой Ван. — Нет, так, сынок, жить нельзя. За дело легкое тебе браться нет охоты, а трудное не по плечу. Хоть бы каким немудреным делом занялся, чем подаяния-то выпрашивать, насмешки да попреки выслушивать, доброе имя отцов позорить. Почему ты меня не послушался, а?