Речные заводи (том 1)

– Этот храм нельзя открыть, – упорно твердил настоятель, – иначе мы наделаем бед и причиним вред людям.

Тут Хун Синь рассвирепел и сказал монахам:

– Если вы не откроете мне дверь, я, возвратившись ко двору, доложу императору, что вы, монахи, нарушили его высочайшее повеление, препятствовали мне зачитать императорский указ и не дали увидеться с великим учителем. Еще я скажу, что вы тайно построили здесь храм и, делая вид, будто держите в нем властелина духов, обманываете народ. Тогда у вас отберут монашеские свидетельства, заклеймят и сошлют в ссылку, – хлебнете вы горя!

Настоятель и монахи испугались, и им ничего больше не оставалось, как позвать работников, которые сначала сорвали бумажные печати, а потом сшибли молотом замок. Затем они толкнули дверь и проникли в храм, где было темно, как в пещере, и ничего не было видно.

Хун Синь приказал своим спутникам принести десяток факелов и зажечь их. Когда люди вошли в храм и осветили все углы, там не оказалось ничего, кроме каменной плиты в пять или шесть чи, стоявшей в самом центре. Под ней находилась каменная черепаха, которая уже наполовину вросла в землю. Когда к плите поднесли факелы, то на лицевой ее стороне отчетливо выступило изречение, заимствованное из священной книги и написанное древними витиеватыми письменами, понять которые не мог ни один из присутствовавших. Оглядев обратную сторону, они увидели на ней иероглифы, составлявшие четыре слова: «Придет Хун и откроет».

Увидев эти иероглифы, Хун Синь обрадовался и сказал настоятелю:

– Вы хотели помешать мне, но случилось так, что еще несколько сот лет назад здесь был поставлен мой фамильный знак. Слова: «Придет Хун и откроет» – заставляют меня выяснить, почему же вы препятствовали мне? Я полагаю, что властелин злых духов находится как раз под этой каменной плитой. Эй вы, люди! Позовите-ка еще работников, и пусть они захватят мотыги и железные лопаты и копают здесь.

– Господин военачальник, – говорил в страхе настоятель, – вы не должны трогать этот камень, иначе, боюсь, будет беда, и вы принесете большой вред людям. Опасность велика.

Да что вы, монахи, понимаете! – закричал разгневанный Хун Синь. – Здесь ясно сказано, что именно я должен поднять эту плиту, как же смеете вы препятствовать мне? Сию же минуту пришлите сюда людей, и пусть они поднимут плиту!

– Боюсь, случится беда, – твердил настоятель.

Однако Хун Синь и слушать его не хотел. Он собрал работников, и они сначала отвалили каменную плиту, а потом, потратив немало усилий, сдвинули каменную черепаху; прошло много времени, прежде чем они смогли поднять ее. Потом они стали копать дальше и, вырыв яму в четыре чи глубиной, увидели большую плиту из темного камня не менее десяти квадратных чи. Хун Синь приказал поднять эту плиту, хот настоятель умолял не трогать ее.

Но Хун Синь и слушать не стал его. Люди подняли большой камень, и когда заглянули под него, то увидели яму в десть тысяч чжан глубиной. Из этой пещеры доносился гул, подобный сильным раскатам грома. Когда же этот шум прекратился, вверх взвилось черное облако, которое ударилось о своды храма и, разрушив их, вырвалось наружу и заполнило собой все небо. Затем эта темна туча разделилась больше чем на сотню золотых облаков, и они разлетелись во все стороны.

Люди пришли в ужас, закричали от страха и, отбросив мотыги и железные лопаты, бросились вон из храма, на бегу опрокидывая друг друга. А Хун Синь был в таком ужасе, что потерял дар речи и даже не знал, как ему быть. От страха лицо его сделалось серого цвета. Когда Хун Синь выскочил на веранду, он увидел здесь настоятеля, который горестно причитал.

– Что это за духи? – спросил Хун Синь.

– Господин начальник, – отвечал настоятель, – наш древний предок, небесный наставник Дун Сюань, оставил после себя завет, который гласил: «В этом храме заточены тридцать шесть духов Большой Медведицы и еще семьдесят два злых духа, всего сто восемь повелителей злых духов. Они придавлены каменной плитой, на которой старинными письменами вырезаны их прозвища. Если их выпустить на волю, много будет от них зла людям». Что же делать теперь, когда вы, господин военачальник, освободили этих духов?

Когда Хун Синь услышал это, все его тело покрылось холодным потом, и он задрожал. Собрав свои пожитки и созвав приехавшую с ним свиту, он спустился с горы и поспешил обратно в столицу. Мы не будем распространяться о том, как монахи, проводив Хун Синя, возвратились в монастырь, починили в храме все повреждения и водрузили на прежнее место каменную плиту.

Вернемся теперь к военачальнику Хун Синю, который, пока добирался до столицы, велел сопровождавшим его людям никому не рассказывать о выпущенных духах, опасаясь, что Сын неба жестоко накажет его за это. О том, что было в дороге, мы рассказывать не будем. Путники не делали привалов и быстро вернулись во дворец. Прибыв в Кайфэн, они услышали, что люди говорили: «Небесный наставник семь дней и семь ночей совершал богослужения во дворце императора. Он написал и повсюду разослал заклинания и молил духов о том, чтобы спасти людей от мора. Теперь болезнь и в самом деле прекратилась и наступил мир. Совершив все это, небесный наставник распростился с Сыном неба; сев на журавля, он исчез в облаках и улетел на гору Лунхушань.»

На следующее утро военачальник Хун Синь предстал перед Сыном неба и смиренно сказал ему:

– Великий учитель раньше меня прибыл в столицу потому, что летел на журавле, на облаках, а я и мои спутники шли по дороге переход за переходом и только что прибыли сюда.

Император признал его заслуги, наградил и назначил на прежнюю должность. Но об этом мы также говорить больше не будем.

Император Жэнь-цзун царствовал в течение сорока двух лет, после чего и скончался. И так как он не имел наследника, трон перешел к приемному сыну князя И, из Пуан, который всего лишь по женской линии приходился внуком первому императору правившей династии. Его царственное имя было Ин-цзун, и он правил четыре года, после чего трон перешел к его сыну Шэнь-цзуну, который управлял страной в течение восемнадцати лет и передал власть Чжэ-цзуну. Все эти годы в Поднебесной царил мир и страна не знала никаких бедствий.

…Но подождите! Если в те времена повсюду и вправду царил мир, то о чем же тогда написана эта книга? Имейте терпение, читатель! Это только пролог. Остается сказать еще очень много, так как в самой книге семьдесят глав и сто сорок подзаголовков, которые и составляют нашу повесть.

Ведь говорят же:

Если же вы хотите узнать, что это за повесть, то услышите об этом уже с первой главы.

Глава 1

Предание гласит, что во времена династии Сун, в период правления императора Чжэ-цзуна, много лет спустя после кончины императора Жэнь-цзуна, в военном пригороде Бяньлян Восточной столицы Кайфын, в провинции Хэнань, в войсках служил некий молодой человек по фамилии Гао, отпрыск знатного рода, пришедшего в упадок. Гао был вторым сыном и с юных лет не имел склонности к семейной жизни. Его единственной страстью было фехтованье копьем и палицей. Но особенно искусно он подбрасывал ногами мяч. Столичные жители очень метко наделяют людей кличками, поэтому молодого человека называли не так, как полагалось бы – Гао-эр, что значит Гао второй, а Гао Цю, что означает Гао-мяч. С годами он занял высокое положение, и его кличку стали писать иначе: левую составную часть иероглифа «цю» – «мао», обозначающую материал, из которого делались мячи, заменили другой составной частью «жэнь», обозначающей человека. И стал он называться Гао по имени Цю. Так его прозвище стало собственным именем.