Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

– Это ведь меня брат Чан угостил, – пояснил Симэнь. – Хозяюшка его прислала.

– Я пятьдесят два года на свете прожил, а выходит, впустую, – говорил У Старший. – Никогда такой прелести не пробовал.

– А невестушки-то мои полакомились, да? – вставил Боцзюэ.

– И женам досталось, – успокоил его Симэнь.

– Дали мы невестушке Чан заботы, – приговаривал Боцзюэ. – Мне перед ней прямо неловко как-то. Ну и мастерица!

– Знали бы вы, как моя жена опасалась, – говорил довольный Чан Шицзе. – Не угожу, все твердила. А вы не шутите, господа?

После крабов подали вино.

Симэнь велел Чуньхуну и Шутуну наполнить кубки и спеть южные песни.

– А это не Гуйцзе, случайно, поет? – спросил Боцзюэ, услышав доносившиеся из крытой галереи звуки цитры и женский голос. – Кто еще может так петь?

– А ты прислушайся как следует, – посоветовал Симэнь. Она ли?

– Если не Ли Гуйцзе, так У Иньэр, – проговорил Боцзюэ.

– Будет тебе, Попрошайка, городить! – оборвал его Симэнь. – Что певица, это всем ясно, а вот кто ж именно?

– Может, барышня Юй? – продолжал Боцзюэ.

– Да, барышня, – говорил Симэнь, – только зовут ее Шэнь Вторая. Молоденькая и собой хороша. Слышишь, как поет!

– Хорошо поет, – подтвердил Боцзюэ. – А почему к нам не позовешь? Послушали бы и на нее полюбовались.

– Я ее на праздник к хозяйкам позвал, – объяснил Симэнь. – У тебя, сукин сын, песьи уши, должно быть. Откуда услыхал!

– У меня, брат, глаза всевидящие, а уши всеслышащие, – говорил Боцзюэ. – Пчела за сорок верст жужжит – я слышу.

– Уши у тебя, Попрошайка, видать, разборчивые, – заметил Сида. – Только что тебе приятно, то и слышат.

Оба рассмеялись.

– А ты, брат, все-таки позови ее, ладно? – продолжал Боцзюэ. – Дай хоть взглянуть на нее. Впрочем, я не столько о себе беспокоюсь. Пусть батюшка шурин насладится. Только не упрямься.

Симэнь не устоял и послал Ван Цзина.

– Ступай позови барышню Шэнь, – наказал хозяин. – Пусть, мол, шурину споет.

Немного погодя явилась Шэнь Вторая и, приблизившись к почетному гостю, отвесила земной поклон, а потом села на кушетку.

– Сколько же цветущих весен вы прожили, барышня Шэнь? – обратился к певице Боцзюэ.

– Я родилась в год коровы, – отвечала она. – Мне двадцать один год.

– И много песен вы знаете? – не унимался Боцзюэ.

– Под аккомпанемент лютни и цитры знаю несколько циклов малых романсов, а всего больше сотни.

– Да, немало, – протянул Боцзюэ.

– Мы вас, барышня, утомлять не будем, – говорил Симэнь. – Спойте-ка нам под лютню малые романсы. Знаете, например, «Четыре сна и восемь опустошенностей» [6] Спойте для батюшки шурина.

Симэнь велел Ван Цзину и Шутуну наполнить гостям чарки. Барышня Шэнь слегка поправила шелковую юбку и, приоткрыв благоухающие уста, запела на мотив «Ропщу у Ло-реки»:

Оставим пирующих, а расскажем пока о Ли Пинъэр.

Вернувшись к себе, Пинъэр вышла по нужде. В это время у нее вдруг потемнело в глазах. Только она привстала поправить юбку, как голова у нее закружилась, и она бы ударилась головой об пол, если б не Инчунь, которая, на счастье, оказалась рядом и тотчас же подхватила падающую хозяйку. Пинъэр отделалась ссадиной на виске. Инчунь с Жуи довели ее до постели и помогли лечь. Она долго не могла прийти в себя. Перепуганная Инчунь послала Сючунь сказать Юэнян.

– У матушки обморок, – сообщила Сючунь старшей хозяйке и остальным пирующим.

Юэнян, а за ней и все остальные, бросили пиршественный стол и поспешили к Пинъэр. Инчунь и Жуи поддерживали лежавшую без чувств госпожу.

– Что с ней? – спрашивала Юэнян. – Она только что сидела за столом.

Инчунь приоткрыла лохань и показала Юэнян.

– Сколько крови вышло! – воскликнула, ужаснувшись, Юэнян. – Это, должно быть, от вина.

– Сколько она, бывало, пила, – ничего не случалось, – говорили Юйлоу и Цзиньлянь.

Тут же было велено готовить отвар из ситника и имбиря. Наконец Пинъэр очнулась.

– Что с тобой, сестрица? – спрашивала Юэнян.

– И сама не знаю, – отвечала Пинъэр. – Только было встала, хотела юбку одернуть, как в глазах вдруг потемнело, все пошло кругом, и я упала.

– Ступай батюшку позови, – обратилась Юэнян к Лайаню. – Скажи, пусть пригласит лекаря Жэня.

– К чему хозяина беспокоить? – говорила Пинъэр. – Он там пирует.

– А ты постели как следует постель, – наказала Юэнян горничной Инчунь. – Надо матушку поудобнее уложить.

Юэнян больше пировать не имела желания и наказала убрать посуду.

После пира с шурином Симэнь направился в дальние покои к Юэнян. Та рассказала ему об обмороке Пинъэр, и он бросился к ней.

Пинъэр лежала в постели, желтая, как восковая свеча. Ухватившись за его рукав, она плакала.

– Что с тобой? – допытывался он.

– Я пошла по нужде, – говорила Пинъэр. – Сперва все ничего, а потом в глазах потемнело. Стала я поправлять юбку, голова вдруг закружилась, и я без памяти упала.

– А куда же горничные смотрели? – возмущался Симэнь, заметив ссадину на виске.

– Хорошо еще Инчунь рядом оказалась, – говорила Пинъэр. – Они с Жуи меня до постели довели. А то б, наверно, вся разбилась.

– Я завтра с утра за доктором Жэнем пошлю, – сказал Симэнь.