Повесть о великом мире

— Должно быть, из-за кармы, определённой в какой-то из прежних жизней, среди множества людей именно Вставший на Путь был назначен охранять Вас. Сейчас я говорю так, поэтому похож на человека бессердечного, не ведающего сочувствия. Но такие, как я, силы не имеют. До сих пор я проводил долгие дни в ожидании вашего прощения от Поднебесной, но из Канто твёрдо заявили, что вас следует лишить жизни. Поэтому пусть вас утешат мысли о том, что всё является следствием прежних жизней, — и, не договорив, прижал рукава к лицу.

Его милость советник среднего ранга тоже вытер нежданные слёзы:

— Это поистине так. Всё, что случилось за это время, трудно будет забыть даже вплоть до грядущего мира. Находясь на самом краю своей жизни, я слышу, что повелитель десяти тысяч колесниц уже изволил проследовать на отдалённые острова во внешних землях [305]. Тем более те, кто ниже его, — мы ничего не в силах поделать. К примеру, за такое ваше сочувствие мне будет трудно отблагодарить вас, даже если я действительно останусь в живых, — только и сказал он и после этого не произнёс ни слова.

Пододвинув к себе тушечницу и бумагу, он написал подробное письмо и сказал:

— При случае передайте это близкой мне особе.

Так как уже стемнело, вызвали паланкин, и он прибыл.

Когда паланкин принесли, под сенью группы сосен в горах к западу от морского тракта пленник уместился на меховой подстилке, опять придвинул к себе тушечницу и спокойно написал гатху на смерть:

Приписав: «Девятнадцатый день шестой луны, я», — отбросил кисть и скрестил руки. А когда Таго Рокуро Саэмон-но-дзё зашёл ему за спину, голова вельможи упала вперёд.

Нет предела словам сострадания! Вступивший на Путь, плача и плача, превратил в дым его останки, совершил разные благие деяния и вознёс молитвы о просветлении.

«Какая жалость! — думал он — ещё с тех времён, когда этот вельможа служил дому прежнего императора, был он приближён к особе государя и ревностно служил его величеству с утра до вечера, отличался верным исполнением своих обязанностей днём и ночью. От этого его шаг за шагом продвижение по службе следовало без задержки, углублялось благоволение к нему государя. Какую же скорбь изволит он испытать, когда августейшего слуха достигнет весть о том, что этот вельможа был сейчас лишён жизни!».

В двадцать первый день той же луны хоин [306] Рётю [307] захватил Когуси Горо Хёэ Хидэнобу от боевого костра на перекрёстке Оиномикадо и Абуранокодзи и направил его в Рокухара. А владетель провинции Этиго Накатоки [308] передал Рётю через Сайто Дзюро Хёэ: «То, что замыслила особа вашего положения в то время, когда не осуществился даже заговор повелителя Поднебесной, непонятно. Считаю это опрометчивым. Не имеют предела ваши меры, враждебные военным, направленные на выручку прежнего государя, вплоть до того, что имеете вы даже карту здешних мест [309]. Строя тайные планы, вы излишне усугубляете свою вину. Поведайте по порядку обо всех ваших планах. Следует подробно доложить о них в Канто».

Хоин изволил ответить ему: «Нельзя говорить, что внизу, под бескрайним небом есть земля, которая не является государевой. До самого края земли нет таких людей, которые не были бы государевыми. Есть ли кто-нибудь такой, кого не печалили бы горести прежнего государя?! Разве может человек радоваться им? Замыслы захватить его яшмовую плоть вместе с августейшей душою отнюдь нельзя считать опрометчивыми. Строить тайные планы, чтобы казнить того, кто не имеет Пути, это дело совсем не опрометчивое. Я не знаю сущности раздумий государя с самого начала. Или подробностей о пребывании государя в Касаги. Ещё прежде, после того, как я выехал из столицы, замок не защищали, правительственные войска потерпели поражение на севере, остались без сил, потеряли свою цель. Безусловно то, что в это время я поговорил с вельможным Томоюки, получил от него повеление государя и разослал ею воинам разных провинций. Так обстояло дело.» — Так он ответил.

Как к этому отнестись, в Рокухара высказывались по-разному. Вперёд вышел Вступивший на Путь Никайдо из Синано, сказав:

— Вина его бесспорна, и его, несомненно, нужно казнить. Однако надо ещё разузнать, кто его сообщники, и об этом непременно известить Канто.

Так он молвил, а Нагаи Уманосукэ [310] произнёс:

— Это надо выяснить во что бы то ни стало. О таких серьёзных делах докладывают в Канто.

Поскольку мнения с разных сторон высказывались одинаковые, решили велеть Кага-дзэндзи от сигнального костра на углу Пятой линии, Годзё и Кёгоку арестовать хоина и непременно доложить об этом в Канто.

А советника Хэй Нарисукэ [311] препроводил Вступивший на Путь Микава Эндзю из Кавагоэ. Ему тоже сказали, что он проследует в Камакура, но и он в Камакура не прибыл, а был лишён жизни в Хаякавадзири, в провинции Сагами. Приближённого к высочайшей особе, советника среднего ранга, его милость Кинъакира [312] и главы Сыскного ведомства его милость Санэё [313] — того и другого помиловали, однако их опасения до конца не рассеялись: не дав им вернуться в свои дома, их передали на руки Хадано Кодзукэ-но-сукэ Нобумити и Сасаки Сабуро Дзаэмон-но-дзё.

Старшего чиновника ведомства, старшего советника, его милость Мороката сослали в провинцию Симоса и передали на попечение помощника начальника области Тиба [314]. Этот человек издавна, со времён стремления к учению [315], обнаруживал таланты в японских и китайских науках и не задерживал сердце на почестях и поношениях, а посему, встретившись теперь с наказанием в виде дальней ссылки, близко к сердцу не принял этого ни капельки. Поэт процветающей Тан по имени Ду Шаолин [316], встретившись с мятежом конца годов правления под девизом Тянь Бао [317], описал горечь ссылки в отдалённые пределы в стихах:

Наш волшебник поэзии Оно-но Такамура [318] был сослан в провинцию Оки. Когда он плыл на вёслах по открытой воде или мимо восьмидесяти островов [319], он передавал свои думы об этом путешествии рыбакам простыми словами.

«Зная, как переменчивы трудности, что приносит время, они не печалились, когда наступало печальное; видя самые большие трудности, что доставляет судьба, не горевали о горьком. Недаром говорится: «Когда господин горюет, слугам бывает стыдно, когда господина унижают, слуги умирают». Пусть мои кости просолят, плоть распределят по телегам, жалеть я не стану ни о чём», — и не печалился совсем. Только время от времени, сидя в паланкине, слагал стихи и проводил свои дни в безмятежности.

Теперь же он стал непрестанно говорить, что имеет намерение порвать с желаниями этого зыбкого мира и стать монахом, на что Такатоки из Сагами, Вставший на Путь, давал согласие в словах: «Этому не мешает ничто».