Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Цзиньлянь в сердцах повернулась и удалилась к себе.

Послушай, дорогой читатель! Не зря говорят:

С появлением Гуаньгэ хозяин стал во всем потакать Пинъэр. Она попросит одно, он готов ей сделать десять. Видя все это, Цзиньлянь завидовала Пинъэр и злилась. Из ревности и зародился у нее коварный план: обучить кота, чтобы тот до смерти напугал ребенка. Тогда, по ее расчетам, Пинъэр лишится благосклонности, а она, Цзиньлянь, вновь станет любимицей Симэня. Словом, действовала она точно так же, как в старину Туань Гу, который нарочно завел пса Шэньао, чтобы погубить первого министра Чжао Дуня [12].

Да,

Гуаньгэ все бился в судорогах. Юэнян велела напоить его имбирным отваром и тут же послала Лайаня за старухой Лю. Пришла знахарка.

– Как он у вас напуган! – нащупывая пульс, воскликнула старуха. – А ведь испуг выгонять труднее всего.

Она велела готовить отвар из ситника с мятой, потом достала пилюлю в золотой фольге, опустила ее в плотно закрытую чарку с отваром и растерла. Гуаньгэ крепко сжимал зубы, и Юэнян пришлось золотой шпилькой из прически открыть ему рот и влить лекарство.

– Хорошо, если выгоним,– говорила старая Лю, – а то вам, почтенная хозяйка, без прижиганий не обойтись.

– Но кто на это решится? – отвечала Юэнян. – Надо будет подождать хозяина. У него спросить. А то ругани не оберешься.

– Спаси его, матушка! – взмолилась Пинъэр, обращаясь к Юэнян. –Прождем – поздно будет. А взбранится, я приму вину на себя.

– Ребенок твой! – отвечала хозяйка. – Если ты согласна, пусть прижигает. Я не настаиваю.

Старуха Лю сделала Гуаньгэ пять прижиганий: между бровями, на шее, обеих руках, где прощупывается пульс, и на груди. Потом ребенка уложили спать. Гуаньгэ был в забытьи вплоть до самых сумерек. Не проснулся он и когда вернулся Симэнь. С приходом хозяина Юэнян наградила старуху пятью цянами серебра, и та боковой тропкой, крадучись, вышла из дому и улетучилась, как дым.

Симэнь направился прямо в дальние покои хозяйки. Юэнян рассказала о Гуаньгэ, и он опрометью бросился в передние покои. Глаза у Пинъэр были красными от слез.

– Отчего у ребенка судороги? – спросил Симэнь.

Глаза Пинъэр наполнились слезами. Она молчала. Он хотел было разузнать у горничной и кормилицы, но и те как воды в рот набрали.

Заметив на ручонках младенца ожоги, а кругом пепел от сгоревшей полыни, Симэнь опять бросился к Юэнян. Она не могла больше скрывать происшедшего и рассказала, как напугал ребенка кот Цзиньлянь.

– Его только что осматривала матушка Лю, – объясняла Юэнян. – Сильный испуг, говорит, без иглоукалываний и прижиганий младенец не выживет. Ждать тебя было некогда, и мать ребенка решилась сделать прижигания. Потом младенца уложили. До сих пор не просыпался.

Не услышь об этом Симэнь, все бы шло своим чередом, а тут у него все нутро затрясло от злости, гневом закипело сердце и желчью наполнилась печень. Он ворвался к Цзиньлянь, ни слова не говоря, схватил за ноги Снежка, выбежал в коридор и хватил его со всего размаху о каменное крыльцо. Только слышно было, как раскололся череп. Мозги разлетелись тысячей персиковых лепестков, среди которых, как осколки нефрита, поблескивали белизною зубы.

Да,

Цзиньлянь сидела на кане. Когда Симэнь схватил Снежка, у нее не дрогнул ни один мускул. Однако стоило ему выйти, как она начала ворчать и ругаться:

– Чтоб тебе сдохнуть, разбойник проклятый! Убить беззащитное созданье – на это ты молодец. Кот тебе помешал? Ишь, разошелся! Влетел как бешеный. Да он жизнь твою на том свете потребует, изменник ты проклятый! Чтобы тебе не было ни дна ни покрышки, насильник!

Симэнь вернулся к Пинъэр.

– Я же наказывал хорошенько смотреть за сыном! – набросился он на Инчунь и Жуи. – Как вы допустили кота? Напугал да и все руки поцарапал. Еще верят Лю – этой старой потаскухе! Всего ребенка обожгла. Хорошо, если все обойдется, а то я ее приволоку в управу, зажму пальцы тисками. Узнает у меня, старая блудница!

– На все пойдешь, когда видишь, как на твоих глазах погибает младенец,– говорила Пинъэр. – Тут и детский врач вряд ли поможет.

Пинъэр все еще надеялась, что Гуаньгэ поправится, но от прижиганий судороги перешли вовнутрь и стали более затяжными. Начались конвульсии живота. Гуаньгэ лежал весь мокрый, в испражнениях с кровью. Глаза его то широко открывались, то закрывались вновь. Он не пришел в себя и под утро и не брал грудь. Пинъэр в отчаянии то погружалась в молитву, то обращалась к гадателям и прорицателям, но всюду ей предвещали недоброе.

Юэнян тайком от Симэня снова позвала старую Лю для заклинания духов. Потом пригласили детского врача, который предложил продуть нос.

– Если после продувания из носа потечет, значит еще есть надежда, – говорил врач. – В противном случае – младенец во власти духов тьмы.

Продувание, однако, тоже не принесло ничего обнадеживающего. Целую ночь Пинъэр не отходила от кроватки Гуаньгэ, не переставая плакала и крошки в рот не брала.

Приближался пятнадцатый день восьмой луны. Из-за болезни младенца Юэнян даже своего рождения не справляла. Родные и близкие прислали ей подарки, но никакого приглашения в ответ не получили. У нее были только старшая невестка У, золовка Ян и старшая мать наставница.

Монахини Сюэ и Ван дулись друг на дружку с тех пор, как не поделили в печатной серебро. Бэнь Дичуань с матерью Сюэ наведались четырнадцатого числа к печатникам. Полторы тысячи копий буддийского канона были готовы, и их принесли домой.

Пинъэр выдала Бэнь Дичуаню еще связку монет на жертвенную лошадь, благовония и свечи. Пятнадцатого приказчик Бэнь и Чэнь Цзинцзи с утра отправлялись в Тайшаньский монастырь, где после молебна им было велено пожертвовать обители все оттиски канона. Потом они должны были доложить обо всем Пинъэр.

Между тем, сват Цяо каждый день посылал тетушку Кун навестить Гуаньгэ. Он-то и порекомендовал пригласить детского врача Бао, известного медика.

– Его уже взяло к себе небо, а на земле все противятся, –заключил тот. – Болезнь неизлечима.

Врача проводили, дав ему ни за что ни про что пять цяней серебра. Ребенку хотели было дать лекарство, но его рвало. Он лежал с закрытыми глазами и скрежетал зубами. Пинъэр не раздевалась, день и ночь держа на руках Гуаньгэ. У нее от слез не высыхали глаза. Никуда не отлучался и Симэнь. Только заезжал в управу и тотчас же спешил к ребенку.

Но вот однажды – было это в конце восьмой луны – Пинъэр задремала над сыном. Крепко спали горничная и кормилица. На столе горела серебряная лампа. Лунный свет заливал окно. Раздавались монотонные удары стражников. Гуаньгэ так и не приходил в себя.

Горем и печалью охваченная мать, как тебе тяжка одна мысль о прощании навек!

Да,

Только взгляните:

 Небесная Река тускло серебром блестит. Издалека доносятся удары стражи. Месяц залил окно леденящими лучами. В дверь холодом ночным несет. Гусь дикий крякнул в темноте, таланта одинокого средь ночи потревожил. Трещит сверчок – напев такой унылый. Нерадостно красавице одной. На вышке сторожевой отбивают стражу за стражей. По наковальне где-то ударяют без конца, и вторят колокольцы под стрехою. Их звон красавицу терзает. На столике серебряном мерцает лампа, красавицу едва освещая. Тяжко вздыхает она. Просит об одном – здоровья сыну молит. А горе ведь чаще приходит во сне.