Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Тем временем Симэнь после осмотра дома напротив решил выпить с Боцзюэ и приказчиком Ганем. Когда он послал слугу домой за закусками, Сюээ поспешила на кухню, а ее место в игре заняла Ли Цзяоэр.

Цзиньлянь попросила Гуйцзе с Иньэр спеть–Празднуем вечер седьмого дня» [10]. Послышались звуки лютни, и певицы запели романс на мотив–Встреча мудрых гостей»:

Женщины пировали до вечера. Потом Юэнян наполнила сладостями коробки Гуйцзе с Иньэр, и певицы ушли.

Цзиньлянь, порядком опьянев, побрела к себе. Ее злило все: и то, что Симэнь ночевал у Пинъэр, и то, что на утро же пригласил к ней лекаря Жэня.–Ребенку, должно быть, опять плохо», – сразу догадалась она. И надо же было тому случиться! В темноте она угодила ногой прямо в собачье дерьмо. Придя к себе, Цзиньлянь тот час же кликнула Чуньмэй. Когда та посветила, совсем новенькая ярко-красная атласная туфелька оказалась неузнаваемой. Цзиньлянь взметнула брови. Вытаращенные глаза ее грозно заблестели.

– Бери фонарь и запри сейчас же калитку! – наказывала она горничной. – А собаку палкой избей как следует.

Чуньмэй ушла. Послышалось пронзительное взвизгивание избиваемого пса.

Пинъэр позвала Инчунь.

– Иди скажи матушке Пятой, – наказывала она Инчунь, – матушка, мол, просит не шуметь. А то Гуаньгэ только заснул после снадобья, как бы не напугался.

Цзиньлянь долго сидела, не говоря ни слова. А избиение пса все продолжалось. Наконец его выпустили через калитку. Тогда Цзиньлянь начала придираться к Цюцзюй. Чем больше она смотрела на обезображенную туфельку, тем сильнее закипала злобой.

– Давно бы пора прогнать пса! – кричала она на стоящую перед ней Цюцзюй. – Чего его тут держать?! Чтоб весь двор загадил, да? Или кобель этот тебя ублажает, рабское твое отродье? Совсем новенькие туфельки изгадил. А ты ведь знала, что я приду. Нет бы выйти да посветить! Усядется, растяпа, знать, мол, не знаю, ведать не ведаю!

– Я ведь ее предупреждала, – вставила Чуньмэй. – Пока, говорю, матушки нет, накормила бы пса да заперла. Так она и ухом не повела. Знай себе глаза таращит.

– Ну вот! Распустили тебя, проклятую! – ругалась Цзиньлянь. – Ишь задницу-то отрастила, лень двинуться! На куски тебя разрубить мало! Расселась как барыня. Тебя, рабское отродье, без палки, видать, не расшевелить.

Цзиньлянь приказала Цюцзюй подойти поближе, а сама обернулась к Чуньмэй.

– Посвети-ка! Гляди, что ты наделала! Я шила, я старалась, всю душу вкладывала, а ты взяла и враз всю работу растоптала!

Цюцзюй, опустив голову, глядела на туфельку до тех пор, пока Цзиньлянь не стала бить ее туфелькой по лицу. У служанки даже кровь потекла, и она отвернулась утереться.

– А! Убегаешь, проклятая? – заругалась Цзиньлянь. – Чуньмэй! Держи! Ставь на колени и неси плеть! Раздевай негодницу! Я ей всыплю три десятка плетей, а будет отвиливать, задам сколько влезет.

Чуньмэй стала раздевать Цюцзюй.

– Руки ей свяжи! – велела Цзиньлянь.

Градом посыпались удары. Цюцзюй закричала как резаная и сразу же разбудила едва успокоившегося Гуаньгэ.

Пинъэр послала Сючунь.

– Иди скажи, – говорила ей Пинъэр, – матушка, мол, умоляет простить Цюцзюй, а то Гуаньгэ проснулся. Испугает она его своим криком.

Матушка Пань, которая до того лежала в комнате на кане, заслышав, как ее дочь бьет Цюцзюй, быстро встала, подошла к ней и начала уговаривать. Но Цзиньлянь и слушать не хотела. Когда же к ней подошла и Сючунь, старая Пань вырвала у дочери плеть.

– Брось ее бить, дочка, слышишь? – говорила матушка Пань. Видишь, тебя и сестрица упрашивает. Ты ведь ребенка перепугаешь. Одно – осла бить, другое – ценное дерево губить.

Еще больше рассвирепела Цзиньлянь и, вся побагровев от злости, с такой силой оттолкнула старую мать, что та чуть-чуть не упала навзничь.

– У, старая карга! – заругалась Цзиньлянь. – Тебе говорю, уйди сейчас же! И не суйся, куда тебя не просят. Еще она меня будет уговаривать! Подумаешь, драгоценность! Ты с ними заодно, против меня!

– Чтоб тебе сгинуть на этом самом месте! – говорила старая Пань. – С кем я заодно, а? Я-то думала, ты меня хоть холодным рисом накормишь, а ты из дому гонишь.

– Убирайся, и чтоб твоего духу тут больше не было, старая хрычовка!– кричала Цзиньлянь. – Они меня в котле сварить норовят, а потом сожрать.

Старая Пань после таких слов дочери пошла в комнату и заголосила. Цзиньлянь же продолжала расправу над Цюцзюй. После двух или трех десятков плетей она всыпала с десяток палок, отчего спина у служанки покрылась кровоточащими шрамами, потом острыми ногтями принялась царапать и щипать ей лицо.

Пинъэр руками закрывала ребенку уши. По щекам у нее текли слезы, но она терпела молча, не решаясь больше увещевать Цзиньлянь.

После пирушки в доме напротив Симэнь пошел ночевать к Юйлоу, а на другой день отбыл к начальнику гарнизона Чжоу, который решил продлить торжество и пригласил его к себе.

Снадобье старухи Лю не помогло Гуаньгэ. Вдобавок, напуганный ночным шумом, он стал опять закатывать глазки. Перед самым уходом монахинь Сюэ и Ван в покои Юэнян вошла Пинъэр.

– Вот пара серебряных львов, – говорила она Юэнян. – Ими я закладывала одеяльце Гуаньгэ. Пусть мать наставница Сюэ употребит их на печатание–Сутры заклинаний-дхарани» Венценосного Будды, а в середине восьмой луны пожертвует оттиски Тайшаньскому монастырю.

Монахиня взяла у нее серебряных львов и хотела было идти, но тут в разговор вмешалась Юйлоу.

– Обождите немного, мать наставница, – сказала она и обернулась к Юэнян. – Надо бы за Бэнем Четвертым послать, сестрица. Пусть свешает серебро и сходит вместе с наставницей к печатникам. Разве мать наставница одна управится? А он бы обо всем договорился: о сроках выпуска, о количестве и цене одного канона. Тогда и мы бы знали, сколько серебра жертвовать.

– А ты права, – поддержала ее Юэнян и обернулась к Лайаню: – Ступай погляди, дома ли Бэнь Четвертый. Позови его сюда.

Лайань ушел. Вскоре появился Бэнь и поклонился хозяйкам. Серебряные львы потянули сорок один с половиной лян.

– С матерью наставницей Сюэ к печатникам пойдешь, – наказала Бэнь Дичуаню хозяйка. – Обо всем с ними переговори.

Цзиньлянь кликнула Юйлоу.

– Пойдем матушек наставниц проводим, а? – предложила она. – А потом к падчерице заглянем. Она ведь туфельки шьет.

Бэнь Дичуань с Лайанем и монахини направились к печатникам, а Цзиньлянь с Юйлоу, взявшись за руки, обогнули залу и очутились перед восточным флигелем. Под свисавшим карнизом кроила туфельки дочь Симэня. Рядом стояла корзинка с нитками. Цзиньлянь взяла из бледновато-зеленого шэньсийского шелка раскрой и стала его вертеть в руках.

– Только красным не вышивай, – советовала Юйлоу. – Синим больше подойдет. Сделай каблуки ярко-красные.

– У меня такие уже есть, – говорила падчерица. – Эти мне хочется с голубыми каблуками сделать, а носки красным отделать.

Цзиньлянь полюбовалась шелком, и они сели на крыльцо.