Классическая проза Дальнего Востока

Но юноша не в силах был дожидаться, пока его приятель выберет. "Вот эта девочка мне нравится", - ухватился он за меня и потащил в свою лодчонку, где волны служили нам подушкой. После того как он много раз слился со мной, мальчик стал ласково своей нежной рукой гладить мне бока: "Сколько тебе лет?"

Мне стало стыдно, и я тихо отвечала ему тонким голоском: "Семнадцать". - "Ах, вот как! - обрадовался он. -Мы, выходит, однолетки".

Ночь была темная, и мне удалось скрыть от него свое лицо. Ведь мне уже пятьдесят девять исполнилось, а ему сказала - семнадцать, значит, утаила сорок два года. На том свете меня черти за язык потянут. Но не осуждайте меня за эту ложь, надо же мне кормиться.

После этого я забрела на улицу Нагамати и попробовала счастья на постоялом дворе, где останавливаются паломники. Человек пять гостей собралось там на молитву. Я вошла в комнату, освещенную ярким огнем, отвернув в сторону свое лицо. На всех точно столбняк напал, никто не отозвался. Даже им, простым деревенщинам, я в мои годы пришлась не по вкусу. Не выразить словами, какую душевную боль я почувствовала в эту минуту. "Может быть, кто-нибудь из вас хочет развлечься? На ночь особо, а если ненадолго, то я спешу... "

При этих словах они еще больше съежились с испуганным видом.

Но бывший там старик почтенного вида вежливо прикоснулся к полу тремя пальцами и сказал: "Дзёро, не огорчайся! Молодые люди испугались оттого, что слышали, будто одна старая кошка с двумя хвостами оборотилась в старуху. Мы совершаем паломничество в тридцать три храма, чтобы заслужить себе за гробом райское блаженство. По молодости лет мои спутники одержимы страстью к женщине и потому, наверно, позвали тебя. Это большой грех против богини Каннон. Я же не питаю к тебе ни любви, ни ненависти, но иди от нас поскорее восвояси".

Я ужасно рассердилась. Возвращаться назад с пустыми руками - прямой убыток! Пошарила по двору, и стащила из того, что плохо лежало, шляпу кага, вместо тех десяти мон, которые я могла бы заработать". Так закончила эта женщина свой рассказ.

"Но ведь недаром говорят: юные прекрасны, как цветы. А есть и среди нас немало молоденьких. Есть такие красивые, что по виду можно вполне принять их за тэндзин. До чего же им не повезло, если они стали уличными женщинами! В нашем ремесле нет верхнего, среднего и низшего разрядов, все равны, всем платят по десять мон. И выходит, что красивая наружность ни к чему, зря пропадает. Ах, попасть бы в такую страну, где никогда не бывает лунных ночей!"

Странное пожелание!

Выслушав внимательно их рассказы, я подумала:

"Вот оно что! Так они, наверно, те самые "сока", что хватают ночью за рукава прохожих на перекрестках улиц. Положим, они делают это для того, чтобы не умереть с голода, но все равно в их годы это страшный грех!" Так я осуждала их.

"Умру с голоду, и кончено дело", - думала я, но не тут-то было. Тяжело расставаться даже с опостылевшей вконец жизнью.

Одна из моих соседок по лачуге, старуха лет семидесяти с лишком от роду, жаловалась, не умолкая, что уже на ногах не в силах стоять и не может добыть себе самое скудное пропитание. Она стала меня уговаривать:

"С твоей красотой смешно умирать с голоду. Непременно иди ночью на промысел, как другие". - "Ах, кто меня возьмет, в мои-то годы!"

Старуха вся залилась румянцем: "Что ты! Да если б я только могла стоять на ногах, я бы вплела в свои седые пряди фальшивые волосы и придала бы себе вид почтенной вдовы. Я бы ловко еще надула кого-нибудь! Да вся беда в том, что я уже еле хожу. А ты иди, иди, не бойся!"

Понемногу я поддалась на ее уговоры. Все лучше, чем умирать голодной смертью.

"Что ж, пойду попробую. Но только в таких лохмотьях ничего у меня не выйдет". - "Этому горю легко помочь". - И она сейчас же привела ко мне человека почтенного вида. Старик посмотрел на меня и охотно согласился: "В самом деле, в темноте она может заработать деньги".

Он сходил к себе домой и принес узел. Там оказалось платье с длинными рукавами, пояс, косимаки, пара носков из бумажной материи... Все это он дал мне в долг и за износ назначил плату. За холщовый халат на вате - в ночь три бу, за пояс - один бу пять рин, за косимаки и пару носков по одному бу. В дождливые ночи за зонтик надо было платить двенадцать мон, за пару лакированных сандалий - пять мон. Ни в чем не было недостатка. Старик принес мне все, что только могло бы понадобиться.

В самое короткое время я нарядилась не хуже других и стала приглядываться и прислушиваться к повадкам уличных женщин.

Попробовала спеть призывную песенку "Ночное платье милого", но мой старческий голос прозвучал так неприятно, что я попросила "быка" женским голоском зазывать мужчин.

Снежной ночью побрела я через мосты. Сколько ни говори себе, что надо как-нибудь кормиться, но все же тяжело мне было!

В наше время люди стали уж очень умны, хотя речь идет всего о каких-то десяти грошах. Поджидают на улице, не покажется ли прохожий с фонарем, и при свете фонаря вглядываются в лицо женщины пристальней, чем богач, выбирающий себе таю. А то еще поведут к сторожке, где висит фонарь. Подходят со строгим выбором к пустой забаве, не так, как в старину бывало. Даже в ночной темноте, на самое короткое время и то не нанимают старую, дурную собой женщину. Говорят, в мире на тысячу зрячих - тысяча слепцов, но нынче всюду одни только зрячие, слепцов что-то не видно.

Наконец начал брезжить рассвет. Колокол пробил восемь или семь ударов. Мне хотелось домой, но надо было еще попытаться, и я бродила повсюду, пока не послышался звон бубенцов.

Это выходили на работу погонщики, а там кузнецы и продавцы тофу стали открывать свои лавки.

Потому ли, что я была слишком безобразна или я не знала, как взяться за дело, но не нашлось никого, кто пожелал бы меня.

Я решила, что больше не гожусь для любви, и навсегда рассталась с этим поприщем.

Все пятьсот архатов похожи на прежних возлюбленных

- Деревья на горах заснули глубоким сном, и ветки вишен тоже скрыты под покровом снега в вечернем сумраке, но они ждут своего пробуждения на весенней заре. И только люди, старея, уже не возродятся вновь, и потому нет им ни в чем радости. Но всего тяжелее мне было думать о своем позорном прошлом.

О, лишь бы только найти спасение в будущей жизни! Я снова вернулась в столицу и посетила храм Дайундзи - воплощенный рай на земле. Душа моя исполнилась благочестия. Призывая имя Будды, я увидела на обратном пути от главного храма святилище с изображением пятисот архатов - учеников Будды.

Я остановилась поглядеть на них. У всех этих святых - какой только резчик по дереву их так искусно сделал? - были самые разнообразные лица. Молва говорила, что среди них непременно увидишь образ того, о ком думаешь. Что ж, может быть! Я стала внимательно в них всматриваться.

В самом деле, правда! Все они оказались верными подобиями тех мужчин, с которыми я когда-то делила ложе в мои цветущие годы.

Вон тот - вылитый Ёси-сама с улицы Тёдзямати. В бытность мою гетерой я обменялась с ним нерушимыми клятвами и в доказательство своей любви чертила знаки его имени тушью на самом запястье руки.

На меня нахлынули воспоминания о тех днях. Гляжу, а святой, сидящий в тени скалы, точь-в-точь мой прежний господин, у которого я служила в Верхней части Киото. У меня с ним были любовные дела, и я долго не могла его забыть.

Перевела взгляд в другую сторону, а там изваяние, до мельчайших подробностей похоже на Гохэя-доно, с которым я как-то жила одним домом, даже нос такой же вздернутый. Мы долгое время пробыли вместе, искренне любя друг друга, и потому он был мне особенно дорог.

А там какой-то пузан в светло-синем платье, спущенном с одного плеча. Кто бы это мог быть? - старалась я припомнить. Ну да, конечно! Когда я служила в Эдо, он тайно посещал меня шесть раз в месяц, в дни поста. Это Данхэй с улицы Кодзимати.