Пять женщин, предавшихся любви

Здесь ничто не изменилось за это время. Гэн-гобэя встретили, провели в комнаты, и, усталый с дороги, он погрузился в сон.

Когда настало утро, отец юноши возымел подозрение относительно этого незнакомого монаха. Поднятый внезапно от сна, Гэнгобэй испугался и рассказал все, что произошло с ним, начиная с того, почему он постригся, и кончая встречей его с юношей.

Отец всплеснул руками.

— Поистине, странные случаются вещи! — воскликнул он. — Этот юноша, хоть он и мой сын, очень гордился своей красивой внешностью. Но жизнь наша в этом мире так ненадежна. Двадцать дней тому назад он ослабел и скончался. И вплоть до последнего часа он все твердил о каком-то преподобном отце. А этот преподобный отец, оказывается, вы и есть!

И он погрузился в глубокую печаль.

Услышав это, Гэнгобэй вознамерился было тут же покончить с собой, но расстаться с жизнью оказалось не так просто. И он лишь от всей души жалел о том, что, потеряв в короткое время двух своих возлюбленных, влачит еще свое существование.

А ведь то, что двое юношей причинили ему такое горе, — не иначе как необычайное возмездие за прошлую жизнь. О, как печально все это!

Любовь увяла, как цветок в руках человека

Человек — самое ничтожное существо на свете, и жизнь его бренна. Вот один теряет дитя в расцвете юности, у другого смерть отнимает любимую жену… Казалось бы, в таком несчастье каждый должен пожелать тут же покончить с собой. Но нет, еще не высохли слезы, а уже рождаются новые страсти. Как страшно все это!

Вдовец устремляет свои помыслы к земным благам, а вдова, повинуясь мгновенно вспыхнувшему желанию, уже прислушивается к разговорам о новом муже… Все хозяйские заботы приходится взять на себя младшему брату покойного, а она уже подумывает, как бы подыскать в дом подходящего человека, — уже мысли о том, с кем жила раньше, не идут ей в голову, поминальные молитвы совершаются изредка и только для виду, а что до цветов и курений перед поминальной табличкой — хорошо, если люди об этом позаботятся!…

Не подождет даже, пока исполнится тридцать пять дней, потихоньку украшает себя притираниями, волосы умащивает маслами и не укладывает, а распускает, надевает нижнее платье яркого цвета, а верхнее — с короткими рукавами и без гербов, считая, что в таком виде она выглядит более соблазнительно.

Но придет момент, и задумается над бренностью нашей жизни, по малейшему поводу обрезает волосы, отрешается от мира и уходит в уединенный храм с благочестивыми словами: «Буду собирать утреннюю росу и обращу помыслы к тому, кто лежит в тени цветов и трав!» Вышитые одежды бросает как попало: «Мне они уже не пригодятся, пожертвую их в храм на покрывало Будде и на надгробия…» — и печалится лишь о том, что рукава этих платьев слишком коротки.

Поистине, нет на свете существа страшнее женщины! А ведь попытайтесь остановить их безумства — льют притворные слезы, сердятся…

Вот почему говорится: женщина не годится ни в оборотни, ни во вдовы — не выдержит до конца!

И если мужчина даже троих или пятерых жен поубивал, а после этого опять взял себе новую, — это не должно считаться преступлением. И наоборот, если отшельник Гэнгобэй, преисполненный тоски по двум своим возлюбленным, оставил путь любовных утех и уединился в шалаше, в горной глуши, молясь лишь о будущей жизни, — как же не воздать ему похвалу за это?

Между тем в то время в той же местности Сацума на улице Гатахама проживала девица по имени О-Ман, дочка некоего Рюкюя. Ей было шестнадцать лет, и лицом она была так хороша, что даже луна шестнадцатой ночи могла бы ей позавидовать. Нрав у нее был добрый, и для любви она уже вполне расцвела, так что не нашлось бы человека, который при виде ее не обратил бы к ней свои помыслы.

Эта девица еще в прошлую весну случайно увидела Гэнгобэя и влюбилась в него: ведь он был в самом расцвете своей мужественности. И вот томилась она, то и дело посылала ему тайком любовные записки, но Гэнгобэй, всю свою жизнь пренебрегавший женщинами, не послал ей в ответ ни строчки.

Невнимание это очень печалило О-Ман, и она проводила свои дни с утра до вечера в тоске по Гэнгобэю.

Между тем со всех сторон надоедали ей брачными предложениями. В конце концов ей пришлось притвориться больной. Она твердила, что ненавидит всех людей, и люди взаправду стали считать ее сумасшедшей.

О— Ман понятия не имела о том, что Гэнгобэй принял постриг, и когда однажды ей сказали об этом, она, не вслушавшись как следует, заявила:

— Какая же это жестокость! Я-то лелеяла надежду когда-нибудь избавиться от любовного томления, а теперь это безнадежно! Человек этот уже надел черную одежду… возмутительно!… Нет, я должна навестить его и высказать ему мое возмущение. Без этого не будет мне покоя!

Так она и решила.

Зная, что прощается с этим миром, она в глубокой тайне от людей остригла свои черные волосы, выбрила тонзуру на голове, надела заранее приготовленное платье, и глядь — совершенно превратилась в юношу!

В таком виде О-Ман и отправилась тайком к Гэнгобэю в его шалаш. Когда она вступила в горы, под ногами у нее сверкал иней, выпавший на траву и листья, — стоял десятый месяц по лунному календарю. И хотя она могла ввести в заблуждение людей своим обликом юноши, но в груди у нее билось женское сердце, и ей было страшно. Все же она преодолела горные тропинки и наконец подошла к роще криптомерии вдали от деревни. Об этой роще ей и говорили люди.

За рощей громоздились дикие скалы, а в западной стороне виднелся глубокий грот. И О-Ман показалось, что сердце ее будет погребено в его глубине.

Жутко было перебираться по мостику из трех-четырех ненадежных, трухлявых бревен, брошенных рядом. Под ним, в брызгах белой пены, неслись волны быстрого потока. Сердце О-Ман холодело от страха.

На другом берегу на небольшой ровной площадке стоял шалашик, обвитый по карнизу вьющимися растениями. О-Ман заглянула в окно, выходившее на юг, и увидела решетчатый очаг, какие часто бывают в домах бедняков, в нем зеленые ветки сосны, две простые чашки, называемые тэммоку… даже чего-нибудь похожего на ковш не было там. Какое бедное жилище!

«Да, именно в таком месте приводишь, наверное, свои помыслы в соответствие с истинным буддийским духом!» — подумала О-Ман, оглядывая внутренность шалаша. Похоже было, что его хозяина-отшельника нет дома.

О— Ман загрустила: она ведь специально шла, чтобы увидеть его. Но, как она ни раздумывала, спросить о хозяине было не у кого, разве что у сосен!

Счастье еще, что дверь оказалась открытой. О-Ман вошла, осмотрелась: на подставке для чтения лежала книга. Заглянула в нее одним глазком — оказалось, что это сочинение, во всех подробностях трактующее любовь между мужчинами.

«Вот как! Значит, этот путь — единственное, от чего он и теперь еще не отказался!» — подумала О-Ман.

Спустились сумерки, разбирать знаки в книге стало невозможно, а разжечь огонь было нечем. И О-Ман одиноко сидела и ждала в сгущающейся темноте. На все она была готова ради своей любви!

Около полуночи отшельник Гэнгобэй вернулся к своему шалашу, освещая путь маленьким сосновым факелом. О-Ман было обрадовалась, но — что это? — вместе с ним из густых зарослей сухого камыша вышли двое юношей.

По виду они были ровесниками. Один из них был прекрасен, как цветок, другой — как багряный лист осеннего клена… трудно было бы сделать выбор между ними!

Оба они пылали любовью, ревновали и печалились. Отшельник Гэнгобэй — один, возлюбленных — двое… Видимо, он запутался на любовном пути, страдал, как в аду, и впал в отчаяние. Вид его мог бы внушить сострадание. О-Ман почувствовала досаду: «Увы, увы! Сколь любвеобильно сердце этого человека!»

Но любовь ее была глубока, и она не могла заглушить ее и уйти.

«Расскажу и я ему о том, что у меня на сердце», — решила она, и только вышла на порог, как оба юноши, видимо испугавшись ее тени, мгновенно исчезли.

«Что это значит?» — удивилась О-Ман, но в этот момент и отшельник Гэнгобэй заметил ее.