Классическая проза Дальнего Востока

Тем временем больной женщине, из которой изгнали демона, стало заметно легче. Монах потребовал горячей воды. Юные прислужницы бегом принесли из глубины дома кувшинчик с горячей водой, тревожно поглядывая на больную. На них были легкие одежды и шлейфы нежных оттенков, сохранившие всю свою свежесть. Прелестные девушки!

Наконец монах заставил демона просить о пощаде и отпустил его.

- О, я ведь думала, что сижу позади занавеса... Как же я

очутилась перед ним, на глазах у всех? Что случилось со мной? - в страхе и смущении восклицала молодая служанка.

Подавленная стыдом, она завесила лицо прядями длинных волос и хотела скрыться...

- Обожди! - остановил ее монах и, прочитав несколько заклинаний, спросил:

- Ну, как теперь? Хорошо ли ты себя чувствуешь? - И он улыбнулся ей.

Но девушка все еще не могла оправиться от смущения.

- Я бы остался здесь еще, но наступает время вечерней молитвы.

И с этими словами монах хотел удалиться. Люди в доме пытались его удержать.

- Побудьте еще немного, - просили они, но монах слишком спешил.

Придворная дама, как видно, занимавшая высокое положение в этом доме, появилась возле опущенной шторы.

- Мы вам очень благодарны за ваше посещение, святой отец, - сказала она. - Наша больная была на краю гибели, но силою ваших молитв она теперь получила исцеление. Это великая радость для нас. Может быть, завтра вы найдете время вновь посетить нас?

- Боюсь, что демон этот очень упрям, - кратко ответил монах. - Надо не ослаблять бдительности. Я очень рад, что мои молитвы помогли.

И он удалился с таким торжественным видом, что можно было подумать, сам Будда вновь снизошел на землю.

Как печальны долгие дожди пятой луны...

Как печальны долгие дожди пятой луны в старом саду, где пруд весь зарос душистым тростником, водяным рисом и затянут зеленой ряской. Сад вокруг него тоже однотонно-зеленый.

Смотришь уныло на туманное небо, и на душе такая тоска!

Заглохший пруд всегда полон грустного очарования. И до чего же он хорош в зимнее утро, когда его подернет легкий ледок!

Да, заброшенный пруд лучше того, за которым бережно ухаживают. Лишь круг луны белеет в немногих светлых окнах посреди буйно разросшихся водяных трав.

Лунный свет повсюду прекрасен и печален.

Послесловие

Спустился вечерний сумрак, и я уже ничего не различаю. К тому же кисть моя вконец износилась.

Добавлю только несколько строк.

Эту книгу замет обо всем, что прошло перед моими глазами и волновало мое сердце, я написала в тишине и уединении моего дома, где, как я думала, никто ее никогда не увидит.

Кое-что в ней сказано уж слишком откровенно и может, к сожалению, причинить обиду людям. Опасаясь этого, я прятала мои записки, но, против моего желания и ведома, они попали в руки других людей и получили огласку.

Вот как я начала писать их.

Однажды его светлость Корэтика, бывший тогда министром двора, принес императрице кипу тетрадей.

- Что мне делать с ними? - недоумевала государыня, - для государя уже целиком скопировали "Исторические записки".

- А мне бы они пригодились для моих сокровенных записок у изголовья, - сказала я.

- Хорошо, бери их себе, - милостиво согласилась императрица.

Так я получила в дар целую гору превосходной бумаги. Казалось, ей конца не будет, и я писала на ней, пока не извела последний листок, о том, о сем, словом, обо всем на свете, иногда даже о совершенных пустяках.

Но больше всего я повествую в моей книге о том любопытном и удивительном, чем богат наш мир, и о людях, которых считаю замечательными.

Говорю я здесь и о стихах, веду рассказ о деревьях и травах, птицах и насекомых, свободно, как хочу, и пусть люди осуждают меня: "Это обмануло наши ожидания. Уж слишком мелко... "

Ведь я пишу для собственного удовольствия все, что безотчетно приходит мне в голову. Разве могут мои небрежные наброски выдержать сравнение с настоящими книгами, написанными по всем правилам искусства?

И все же нашлись благосклонные читатели, которые говорили мне: "Это прекрасно!" Я была изумлена.

А собственно говоря, чему здесь удивляться?

Многие любят хвалить то, что другие находят плохим, и, наоборот, умаляют то, чем обычно восхищаются. Вот истинная подоплека лестных суждений!

Только и могу сказать: жаль, что книга моя увидела свет.

Тюдзё Левой гвардии Мунэфуса, в бытность свою правителем провинции Исэ, навестил меня в моем доме.

Циновку, постланную на краю веранды, придвинули гостю, не заметив, что на ней лежала рукопись моей книги. Я спохватилась и поспешила забрать циновку, но было уже поздно, он унес рукопись с собой и вернул лишь спустя долгое время. С той поры книга и пошла по рукам.

Повесть о блистательном принце Гэндзи [87]

I Фрейлина Кирицубо

В одно из царствований при дворе служило много статс-дам и фрейлин. Среди них находилась одна, которая хотя и не была особо высокого звания, но пользовалась исключительным расположением государя. С самого начала благородные особы, бывшие высокого мнения о себе, третировали ее как выскочку и злобствовали. Тем более волновались фрейлины одного с нею ранга или ниже ее. Даже исполняя свои утренние и вечерние обязанности во дворце, она этим только раздражала людские сердца и навлекала на себя злобу. И оттого ли, что этой злобы накопилось много, только она стала слабеть, чувствовала себя беспомощной и почти безвыходно проживала у себя в родном доме.

Государь же только сильнее привязывался к ней, не обращая внимания на всеобщее порицание. Это была любовь, о которой можно было бы рассказывать в последующие века. Придворные - и высшие и низшие - без стеснения косились и говорили: "Уж очень ослеплен государь этой любовью! В Китае именно из-за таких дел мир приходил в беспорядок и возникали беды... " Понемногу все кругом обратилось против нее, она превратилась в помеху для всех. Стали даже вспоминать случай с Ян Гуй-фэй... Много было неприятностей у нее, но все же она жила среди всех, опираясь на беспримерную к себе любовь государя.

Отца ее, Дайиагона, уже не было на свете, но мать - женщина благородного происхождения - во время дворцовых церемоний Устраивала все, как нужно, так что ее дочь ничем не уступала тем высоким особам, у которых были живы оба родителя и положение в свете которых в это время было блистательным. Но все же, поскольку не было у нее особого могущественного покровителя, случись что - и у ней ни оказалось бы никакой опоры, она была бы беззащитна.

Был ли тесен их союз уже в предшествующей жизни, только родился у них прекрасный, каких не бывает на свете, мальчик. Государь, все время в тревоге ждавший: "Ах, когда же, когда?" - повелел сейчас же принести его к себе и взглянул: действительно, это был младенец редкой красоты. Первый принц был рожден статс-дамой - дочерью Удайдзина, у него была, таким образом, могущественная родня, и за ним все чрезвычайно ухаживали, как за бесспорным будущим наследником престола; и все же он никак не мог идти в сравнение с красотой этого ребенка. Поэтому государь хоть и дарил тому - первому - свою высокую любовь, но по-обыкновенному; этого же мальчика лелеял, как драгоценность, - беспредельно.

Мать мальчика с самого начала не была на положении простой придворной дамы. К ней относились вообще как к благородной, она считалась принадлежащей к высшему кругу. Однако государь уж слишком упорно держал ее при себе и во время празднеств, во всех случаях, когда что-либо устраивалось, призывал ее первую. Случалось, что он, - после ночи, проведенной ею в его опочивальне, - так и оставлял ее у себя на весь день, не отпуская ни на шаг. Естественно поэтому, что она стала в глазах людей представляться чем-то вроде простой служанки. После же того, как у нее родился ребенок, государь стал еще более по-особому относиться к ней, так что у статс-дамы - матери первого принца - появились даже опасения: "Если бы что случилось с наследным принцем, как бы на его месте не оказался этот ребенок!"