Повесть о великом мире

Бредёт, приминая ногами

Снег опавших цветов,

В Катано любуется

Весеннею сакурой

Или домой возвращается,

Одевшись парчою багряной листвы,

В осенние сумерки,

Покрывшие гору Араси;

Бывает тоскливо,

Когда хоть одну

Проводит он ночь до рассвета

В дорожном приюте.

Не слабы

Семейные узы любви —

Жену и детей,

Что оставил на родине,

Вспомнил с тоскою,

Не зная, что с ними теперь.

Туда, где за долгие годы

Обжился,

На Девятивратную

Государя столицу

В последний теперешний раз

Оглянувшись,

В нежданный свой путь

Отправляется он,

А в сердце такая печаль!

Не угасит её

Даже Застава встреч.

Её чистыми водами

Свои увлажнив рукава,

Прошёл он в конце

через горный проход

К песчаному берегу Утидэ.

Далёко в открытое море

Свой взор устремив,

Увидел, что в мареве движется

По несолёному морю [192],

Словно это он сам, зыбкая лодка —

Она то всплывёт,

то погрузится в волны.

С грохотом кони

Стучат копытами,

Переходя

Через длинный мост Сэта,

По дороге Оми

Люди идут и туда, и навстречу;

Плачет журавль

На равнине Унэ.

Жаль его —

Не журавлёнка ли он вспоминает?! [193]

В Морияма

Идёт и идёт дождь осенний,

Под деревом

Намок уж рукав от росы [194].

Когда ж в Синохара —

на Равнине бамбука,

Где ветром сбивает росу,

Прошёл той дорогой,

Что разделяет бамбуки;

Хоть и была на пути

Кагаминояма, Зерцало-гора, -

Из-за тумана от слёз

В ней отражения не было видно.

Но лишь задумается,

Так даже средь ночи

Там, на траве,

Что в роще Оисо,

Коней остановив,

Назад с тоскою смотрит, —

Но, видно, родину

Закрыли облака…

Вот Бамба, Самэгаи,

Касивабара,

Вот домик у заставы Фува —

Совсем он разрушен,

А стерегут её

Осенние дожди.

Когда ж ему

Придёт кончина? [195]

Перед мечом из Ацута

Священным [196] преклонился.

Теперь, когда отлив

В лагуне Наруми, —

От заходящей здесь луны

Видна дорожка.

В рассвет ли, в сумерки ль

Его дороге

Где конец настанет?

Как в Тотоми [197]

На волнах вечернего прилива

У моста Хамана

Покинутая лодка,

Которую никто не вытащит на берег,

Утонет, —

С ним так же будет,

И тогда его кто пожалеет?

Но вот уж в сумерках

Раздался звон вечерний.

Пора и отдохнуть, — подумал он.

И на почтовой станции Икэда

Остановился на ночлег.

Не в первом ли было

Году эры Гэнряку? [198] —

Тогда военачальник

Сигэхира [199],

Пленённый

Дикарями [200],

На той же станции

Остановился.

Смотрителя же дочь

Стихи тогда сложила —

«На Восточной дороге

В убожестве

Хижины жалкой

Родные места

Он, видно, с тоской вспоминает».

Вспомнив всю до конца

Ту старинную

Грустную повесть,

[Тосимото] залился слезами.

В придорожном ночлеге

Тускло светит фонарь,

Но раздался лишь крик петуха,

И забрезжил рассвет,

На ветру

Уже лошадь заржала —

Путник реку Небесных драконов

Пересекал,

А когда через реку Саё

Переправлялся,

Заслонили дорогу

Белые облака,

Так что вечером, в сумерках,

Не разобрать,

Где же небо над домом родным, —

Как ни гляди.

С какою завистью

Подумал он,

Что Сайгё-хоси [201] в старину

Здесь дважды довелось

Переправляться,

Тогда сложил он: «Такова

Была моя судьба». [202]

Быстры ноги у коня,

На котором скачет время, —

Уж солнце

В полдень поднялось,

Когда, сказав, что уж пора

Давать ему дорожный рис,

Его носилки

Внесли во двор, остановились…

Прежде воду Реки хризантем

из уезда Наньян

Черпая в нижнем теченье её,

годы себе продлевали.

Ныне же возле Реки хризантем,

что на тракте Токайдо,

Остановившись на ночь

на западном бреге,

жизнь обрываю себе [204].

След кисти

Из старины далёкой —

Он был. То запись

И о его,

теперешнего пленника,

судьбе.

Печаль его

Всё больше становилась,

И Тосимото

Сложил стихи и на столбе приюта

Начертал:

«Такое в старину

Уже случилось.

Наверное, утопят и меня

В потоке той же

Хризантемовой реки!»

Как миновали

Реку Ои,

Пленник, её названье услыхав,

Знакомое такое [205],

Подумал о том,

Что теперь уже стали

Ночным сновиденьем,

Которое дважды не видят, —

Отъезд государя

В дворец Камэяма,

Вишни в цвету

На Арасияма [206]

Катанье на лодках

С головами драконов

И шеями цапель [207]

И то, как бывал на пирах

С их стихами под звуки свирелей и струн

Миновав

Симада, и Фудзиэда,

И увядшие стебли лиан

У Окабэ [208],

В сумерках,

Полных печали,

Горы Уцу пересёк —

Там разрослись,

Закрывая дорогу,

Винограда и клёна побеги и ветви.

В старину

Нарихира-тюдзё [209],

В восточные пределы

Отправляясь,

Желал найти,

Где поселиться.

Прочтя свои стихи:

«Здесь даже и во сне

Не встретишь человека»,

Он, видно,

То же чувство испытал.

Когда же миновали

Взморье Киёми [210],

Застава из морской волны,

Чей шум пройти мешает

Даже снам,

В которых возвращаешься

в столицу, —

Невольные

Всё больше вызывала слёзы.

Но что же там, напротив? —

Мыс Михо,

А от него пройдя

Окицу и Камбара,

Увидел он

Высокую вершину Фудзи,

Из снега прямо

Встаёт там дым.

Его не спутать ни с чем.

И в мыслях

Равняя дым с невзгодами своими,

В рассветной дымке

Рассмотрел он сосны

И миновал

Равнину Укисимагахара [211] —

Так мелко здесь из-за отлива?

И сам он как селянин,

Что вышел в поле.

Плывёт на лодке [212].

Возвратная повозка — Курумагаэси

— Вращает этот зыбкий мир.

На ней поехал до Такэносита,

Дороге Под Бамбуком,

От перевала Асигараяма

Вниз на Большое с Малым

Морские побережья [213] посмотрев,

Увидел, будто волны

Рукав ему перехлестнули.

Он, правда, не спешил,

Но много дней

В пути нагромоздилось,

И под вечер

В луну седьмую,

день двадцать шестой

В Камакура

Прибыть изволил.