Пестрые рассказы

Наряду с бесспорными данными и если не бесспорными, то показательными для рисуемой эпохи историческими анекдотами, несомненно, расширяющими наши фактические знания (например, I, 21; II, 23, 31; IV, 19; XII, 44; XIII, 14), у Элиана можно найти немало заблуждений и ошибок (например, I, 8, 9, 10, 15, 26; II, 26; IX, 14; XII, 57; XIII, 6). Они тоже показательны для мировоззрения древних и должны оцениваться в исторической перспективе, т. е. с соответствующей поправкой на уровень развития античной мысли.

«Пестрые рассказы» дошли до нас не в том виде, как они были задуманы автором. При сопоставлении с книгой «О природе животных» становится очевидным, что Элиан по каким-то причинам не успел окончательно завершить их отделку. В сравнительно небольшом тексте встречаются дублирующие друг друга рассказы (например, II, 26 и IV, 17 о Пифагоре; IV, 28 и V, 2 о Ферекиде; XIII, 24 и VI, 10 о Перикле; XII, 6 и XIV, 36 о тех, кто гордится предками; XII, 2 и XIV, 37 о Музах; XII, 5 и XIV, 35 о гетере Лайде и др.). не все рассказы, кроме того, в равной мере тщательно отшлифованы, что не согласуется с литературными требованиями такого чувствительного к стилистическим вопросам писателя, как Элиан. Наряду со вполне законченными, типа II, 44; III, 1; IX, 16; XII, 1; XIII, 1 встречаются рассказы, подобно XIII, 7, 44; VI, 7; XI, 13; X, 1, не подвергшиеся при несомненном единстве стиля окончательной обработке. Особенно наглядно эта разница уясняется, если сравнить разработку одного и того же сюжета о мальчике, воспитавшем змею и впоследствии ею спасенном, встречающегося в «Пестрых рассказах» (XIII, 46) и в сочинении «О природе животных» (VI, 63).

На облике «Пестрых рассказов», как они дошли до нас, сказалась также характерная для позднеантичной литературы тенденция сокращать произведения больших размеров, аббревиировать их. Следы этого улавливаются, даже если бы мы не располагали таким дополнительным подспорьем, как цитаты из «Пестрых рассказов», сохранившиеся в собрании эксцерптов Стобея, который, очевидно, пользовался еще не подвергшейся сокращению рукописью, так как в ныне существующей редакции этой книги они отсутствуют. В самом деле, конспективность большого числа заметок — иначе их не назовешь — едва ли может быть объяснена только незавершенностью работы автора над своим трудом и предполагает вмешательство посторонней руки. Об этом же, по-видимому, говорит и то обстоятельство, что нередко материал нового отрывка вводится союзом «что», остатком обычной для эксцерпта формулы «такой-то рассказывает, что…» (в переводе эта особенность оригинала сознательно не отражена). Вмешательство аббревиатора, очевидно, сказалось и на самой организации материала. Вопреки тематической пестроте, возведенной Элианом в стилистический принцип (poikilia по греческой терминологии), его позднейший «соавтор» пытался сосредоточить в непосредственной близости сюжетно однородные рассказы. [473]

Аббревиатор группировал, по-видимому, только близлежащий материал, не предпринимая коренной ломки старой композиции, поэтому встречаются подряд только два-три, редко четыре отрывка одинакового содержания. Возможно, в отдельных случаях с этой целью разбивались более длинные рассказы и один присоединялся к другому связующим «мостиком», чтобы отчетливее ощущалась их принадлежность к одному тематическому циклу (II, 37, 38; III, 14, 15). Однако следует сказать, что в книге «О природе животных», где постороннее вмешательство трудно заподозрить, иногда реже, чем в «Пестрых рассказах», можно заметить соседство связанных по своей теме рассказов (например, XI, 32–34; XII, 44–46; XIII, 11–14; XVI, 23–25) и даже перекинутые от одного к другому «мостики» (например, XI, 33–34). Но если Элиан подчас и нарушал в «Пестрых рассказах», как в книге «О природе животных», принцип пестроты, то едва ли в такой мере, как это можно констатировать в редакции, которой мы сейчас располагаем. Все же изменения, внесенные в текст аббревиатором, были поверхностного характера, и потому после-элиановский вариант «Пестрых рассказов» не может заслонить сообщенный им автором облик.

Несмотря на кажущийся тематический произвол «Пестрых рассказов», где как будто повествуется обо всем, о чем придется, без всякого разбора, материал Элиана подобран с определенной тенденцией и книга имеет свои строго очерченные задачи.

Элиан пишет историю (по-гречески книга называется, если переводить дословно, «Пестрая история»), но совсем иначе, чем его современники, Арриан или Геродиан, которые фиксировали события в их связи друг с другом. Для него, находящегося под влиянием идеологии второй софистики, история общества и природы только сокровищница фактов, откуда можно черпать впечатляющие примеры для подтверждения любого тезиса, чтобы не без занимательности поучать читателя. Считая, что от природы человек только в малой степени одарен добродетелью и с течением времени не увеличивает ее запасы, а, напротив того, растрачивает, Элиан предпринимает попытку наставить его поучением. Для этого он предлагает образцы добродетели и примеры того, как поступать не следует (их гораздо меньше). Положительные примеры для «Пестрых рассказов» он заимствует из прошлого (преимущественно греческого) и из мира животных. Подбор их определяется стоико-киническими симпатиями Элиана и должен, по замыслу автора, воздействовать «всем потоком», но этой завуалированной дидактики оказывается недостаточно, и Элиан прибегает к моральной концовке, к указующему персту в конце рассказа. Так, рассказ о преступлениях тирана Дионисия Младшего заканчивается следующим образом: «Судьба Дионисия, этот переход от величайшего благополучия к крайнему падению, каждому должна служить красноречивым доказательством того, сколь необходимо сохранять разумную умеренность и упорядоченность образа жизни» (VI, 12). В другом месте, повествуя о чревоугодии, Элиан говорит: «Следует упомянуть и о такого рода поступках не для того, чтобы люди подражали им, а, наоборот, чтобы остерегались подражать» (X, 9; ср. также XI, 12 и XII, 62). В сборнике «О природе животных», тоже преследующем назидательные задачи, концовки такого рода встречаются гораздо чаще потому, что анималистичеекая тематика по аналогии с басней соблазняет к обнаженной морали. Не исключена, правда, возможность, что в «Пестрых рассказах» моральные выводы были в ряде случаев устранены аббревиатором.

Кроме дидактических задач, перед Элианом в этой книге стояли и другие, формальные задачи. Никому из представителей второй софистики не приходило в голову писать историю своим собственным стилем. Существовала прочно сложившаяся традиция заимствовать манеру изложения у историков классического периода — Геродота, Ксенофонта, Фукидида. Так поступали предшественники и современники Элиана. В отличие от этого «Пестрые рассказы» написаны в новой стилистической манере, рассчитанной на то, чтобы покорить читателя необычностью формы и занимательным ведением рассказа.

Не все исследователи Элиана согласны с тем, что он создал новый жанр развлекательно-дидактической беллетристики, предназначенный, подобно роману, для чтения. «Пестрые рассказы» иногда рассматриваются как сборник примеров, составленный для нужд риторической школы. В защиту этого узко прикладного назначения книги приводят пестроту ее тематики, неоднородность рассказов по величине и степени стилистической обработки, а также следующие слова Элиана, объясняющего уместность одного из своих описаний тем, что «описания такого рода приносят пользу словесному искусству» (XIV, 1).

Однако с такой точкой зрения плохо согласуются единство морально-философских тенденций сочинения, малая пригодность ряда отрывков для использования в учебных целях и, самое главное, художественная отделка в общей для всех рассказов манере, не встречающаяся в антологических сочинениях учебного и научного характера. Что же до пестроты — она характерна для софистики, и недаром софистическая проза сравнивалась ее представителями с радугой. Элиан же является горячим и принципиальным сторонником poikilia. В рамки этой тенденции отлично укладывается также разница в объеме рассказов, хотя наряду с разницей в их стилистической отделке она все же скорее связана с незавершенностью книги и вмешательством аббревиатора. Не в пользу рассматриваемой точки зрения говорит и наличие мест, в противоположность XIV, 1 с несомненностью свидетельствующих о том, что «Пестрые рассказы» были задуманы их автором для чтения (III, 16 и IV, 13).