Лондон. Прогулки по столице мира

Лоуренс считал прошлое более реальным и неизмеримо более интересным, нежели настоящее. Он проникал в прошлое почти как ясновидец. Бывало, он брал в руку римскую сандалию (кожа, из которой она была сделана, каким-то чудом уцелела в лондонской глине), прикрывал глаза и, склонив голову набок, начинал рассказывать о мастере, который когда-то ее сделал, о лавке, в которой ее продали, о римлянине, который купил эту сандалию, и об улицах давно исчезнувшего Лондона, по которым ступали ее подошвы. И хотя сигара несколько нарушала дикцию, рассказ создавал живую, наполненную яркими цветами картину давно минувшей жизни. Я никогда не встречал человека, который относился бы к прошлому с такой любовью. Думаю, было бы вполне естественно, стань Лоуренс в преклонные годы спиритуалистом и найди он, вступив в еще более тесный контакт с минувшими эпохами, общий язык с их обитателями.

В районе Вест-Хилл, что в Уондзуорте, Лоуренс держал один из самых необычных магазинчиков в Лондоне. Теперь это прачечная или что-то вроде того, и, проходя мимо, я каждый раз испытываю щемящее чувство, вызванное воспоминаниями о нескольких счастливейших в моей жизни субботних вечерах. Жил Лоуренс в верхней части города вместе с женой и дочерью, которая, насколько я помню, была медиумом. Над дверью магазинчика покачивалась закрепленная на кронштейне вывеска — знак «Ка» из древнеегипетской гробницы. Годами этот знак подвергался воздействию ветров и дождей, очищавших его от всего лишнего, пока наружу не выступило дерево, из которого он был сделан. Витрину заполняли кремневые наконечники для стрел, каменные топоры, египетские, греческие и римские древности, некоторые лишь в виде отдельных фрагментов. Все они не представляли большой ценности, поскольку среди посетителей магазинчика Лоуренса не было миллионеров. Его завсегдатаями были школьники, бедные студенты и заведующие школьными музеями. Но предметы, выставленные на витрине, являлись не более чем бледным отражением того, что хранилось внутри магазина. Едва переступив порог, вы понимали, что некий шквал времени обрушился на маленькую комнатку, расположенную в Уондзуорте. Глаза разбегались от обилия древностей из Ниневии, Вавилона, Фив, с островов Эгейского моря, Кипра, Крита, из Рима и Византии. В чаше с раствором можно было обнаружить почерневшую кисть мумии, а коробка из-под сигар была доверху заполнена серебряными денариями или коптскими украшениями, найденными в песчаных барханах Ахмима.

Сам Лоуренс бывал в магазине только по субботам, во второй половине дня. До самого вечера он стоял за прилавком с неизменной сигарой во рту. На то были особые причины. В течение недели ему приходилось выполнять определенные обязанности в Лондонском музее, равно как и в Ланкастерском и Сент-Джеймском дворцах, а делом его жизни были постоянные визиты в те районы Сити, где сносили дома. Там он заводил знакомства с рабочими, которые по субботам приносили ему все, что находили во время под обломками и в котлованах. Благодаря ему кое-кто из этих людей (а он знал их всех) познакомился с основами археологии. В двадцатые годы в Сити сносили и реконструировали огромное количество зданий, и фундаменты новых бетонных офисов углублялись в римский культурный слой в лондонском глиноземе. Лоуренс понимал, что надо пользоваться этой последней возможностью, чтобы спасти древности, которые, быть может, все еще таятся под землей.

Руководство музея Гилдхолла (лондонской ратуши), на территорию которого он постоянно вторгался, считало Лоуренса зловредным пиратом и во множестве подавало на него гневные жалобы. Полагаю, официальные представители Лондонского музея либо открещивались от Лоуренса, либо, когда откреститься не получалось, применяли к нему чисто формальные меры воздействия. Так или иначе, Лоуренс оставался непоколебим и многие годы продолжал заниматься своим незаконным промыслом. Он высматривал и выведывал, что происходит на стройплощадках, перешептывался с землекопами, продолжал заключать тайные сделки, укрываясь от любопытных взглядов за рекламными щитами или уединяясь с клиентами в пабах Сити. Все это приводило к тому, что по субботам в Уондзуорт тянулись целые процессии: рабочие несли загадочные предметы, бережно завернутые в перепачканные носовые платки.

Именно таким необычным способом собиралась выставленная в Лондонском музее великолепная коллекция изделий римской эпохи. Потребовались долгие годы и невероятное терпение, чтобы все это собрать. Порой Лоуренс получал сотню античных керамических поделок, порой — считанные единицы, но чаще всего проходили недели, прежде чем кто-либо из знакомых приносил ему фрагмент какого-нибудь изделия. Лоуренс знал наизусть историю каждого предмета или фрагмента. Содержимое его шкафов напоминало коллекцию незавершенных головоломок. Лишь достигнув глинозема и не найдя в нем обломков конкретной глиняной вещицы, он отказывался от идеи полностью восстановить данное изделие и только тогда замазывал отсутствующие фрагменты пчелиным воском и покрывал изделие красной охрой.

Бессчетное количество раз я оказывался свидетелем того, как приходившие в магазинчик землекопы протягивали через прилавок свои сокровища. «Это вам сгодится, начальник?» — хриплыми голосами спрашивали они Лоуренса. Я видел, как из завязанных узелком носовых платков извлекались римские булавки, зеркала, монеты, кожа, средневековая керамика, реликвии тюдоровской эпохи и вообще самые разнообразные предметы, которые невесть сколько лет пролежали в древних слоях почвы. Я был у Лоуренса в тот день, когда два землекопа принесли тяжелый кусок глины, который обнаружили под каким-то зданием в районе Чипсайд. Эта находка была похожа на футбольный мяч; рабочие сказали, что там осталось еще много таких штуковин. Поковыряв палочкой глину, мы наткнулись на некий предмет, тускло отливавший золотом. Когда землекопы ушли, мы отнесли находку в ванную, чтобы обмыть. Из глины выпали жемчужные серьги и подвески, а также и другие драгоценности, многие со следами повреждений. Так была открыта знаменитая коллекция Тюдоров, которая ныне занимает целый зал в Лондонском музее.

Я уверен, что Лоуренс заявил об этой ценной находке и в награду получил значительную сумму денег; думаю, что ему выдали за нее тысячу фунтов. Я хорошо помню, что он вручил каждому из пораженных землекопов по сотне фунтов. Потом он рассказывал мне, что эти ребята куда-то исчезли и появились вновь лишь через несколько месяцев.

Секрет его популярности среди землекопов заключался в том, что он был к ним добр и честен и они никогда не уходили от него с пустыми руками. Даже если они приносили ему что-нибудь совершенно бесполезное, он всегда вознаграждал их суммой, достаточной хотя бы для пинты пива. Я восхищался его добротой. Для него не было большего удовольствия, чем побеседовать со школьником, который интересуется прошлым. Сколько раз я видел, как такой вот паренек, зайдя в магазин, любовно поглаживал какую-либо старинную вещицу, не имея возможности ее приобрести.

«Бери, паренек, — предлагал Лоуренс. — Я хочу, чтобы она стала твоей. Сколько у тебя есть? Три пенса? Вот и давай их сюда».

Этот замечательный человек даровал мне право изучать вместе с ним Лондон минувших эпох, слушать его, учиться у него, восторгаться его энтузиазмом и его знаниями. Когда в тихий воскресный день мы с ним прогуливались по улицам, прилегающим к Темзе, для нас обоих эта река преображалась и оживала. Мы наблюдали за проплывающими по ней галерами и триремами, видели людей, которые выгружали вино и оливковое масло. Мы осматривали партию сандалий для легионеров, выгруженную на причалы неподалеку от Биллингсгейта. Позади нас лежал не сегодняшний Лондон, а украшенный красной черепицей город, который стоял здесь примерно две тысячи лет назад. Этот Лондон имел прямоугольную планировку. Через центральную часть этого прямоугольника протекал широкий Уолбрук, на противоположных берегах которого возвышались два холма. На одном из них стоял форум, а на другом… впрочем, другой холм не получил пока даже имени.